Она решительно выговаривает Евгении Николаевне Благодаровой: «Любезнейшая Е.Н. Покорнейшая просьба: НИКОМУ не давать моего адреса, неосторожно сообщенного Вами из Сар., и НЕМЕДЛЕННО уничтожить у себя ВСЕ следы записи этого адреса. Пользуюсь случаем преподать Вам совет на будущее время: никогда не сообщайте адресов подобных типов, не имея на то специального полномочия от адресата... Вы имеете счастье жить в России и на службе полиции не обретаетесь...» Вот так откровенно и сурово. Слишком многим рисковали люди, чтобы проваливаться по чьей-то оплошности, небрежности или легкомыслию.
Недаром Саратовское жандармское управление отмечало: «Конспиративность Ульяновой, несомненно узкий круг лиц, посвященных в ее деятельность и отсутствие явных проявлений этой деятельности за время веденного до сих пор наблюдения значительно затруднило установку местной группы „большевистского“ направления, и уяснение настоящего числа ее участников, и их значение как партийных деятелей».
Приближалось 1 мая. Было решено отметить праздник маевкой и выпуском специальных листовок. Станислав Кржижановский и Александр Ананьин взялись за подготовку майской забастовки. Несколько раз организовали собрания с рабочими на Увеке — железнодорожном переезде через Волгу в 12 верстах от города. Полиция с ног сбилась, стараясь узнать место и время собраний. Мария Ильинична договорилась через знакомого наборщика о печатании прокламаций, составленных руководителями группы. Тот, кто скрывался под фамилией «Сергеев», доносит: «Вчера в кварт. Нины Петр. Фомичевой, где находилась Ан.Сем.Кочар., была М.И.У-ва, которая сообщила, что первомайская забастовка рабочих будет непременно; относительно же дальнейших выступлений — массовки и демонстрации говор., что к это[му] будут направлены все усилия. По ее словам, прокламация на 1 мая уже передана для напечатания. Куда именно, не сказала...»
Забастовка была проведена на большинстве заводов и в железнодорожных мастерских. На Увеке провели маевку, но листовок выпустить не удалось: полиция прочесала буквально все типографии. Еще в апреле была разгромлена и закрыта «Приволжская газета», ее редакторы высланы из Саратова. А в ночь с 8 на 9 мая были проведены во всем городе массовые обыски и аресты. Схватили 16 человек, в том числе и сестер Ульяновых. Марка Тимофеевича от ареста спасла командировка. Когда в квартиру ночью вломились жандармы, там были одни женщины. Обыск длился несколько часов. Под утро Мария Александровна осталась в квартире одна. Дочерей увезли в тюрьму. Обе они ласково простились с матерью, уверяя, что их скоро отпустят, что это недоразумение. Понятые качали головами — такая интеллигентная семья, дворяне. Конечно, произошла ошибка.
Тюрьма, опять тюрьма, одиночка. Мария Ильинична осмотрела свою камеру — довольно большая, окно, к счастью, не забрано намордником, но оно высоко, и, даже встав на стол, она может увидеть лишь крыши да купола церквей. Привычное лязганье ключей и топот надзирателей по каменным плитам коридора. Тяжелое раздумье первых дней, попытка осмыслить и понять причину ареста. Если бы знать, кто остался на свободе!
Она сидит у стены, на плечи легла невыносимая усталость, а в голове рождаются картины последних дней, возникают лица товарищей. Нет, она не в силах заподозрить кого-либо из них, и все-таки... Едва слышный стук в стену: «Отзовитесь, отзовитесь, здесь арестованный 8 мая». Мария Ильинична начинает выстукивать ответ. Через час она знает все — провал большой, арестованы почти все основные участники группы и Станислав тоже. Теперь все зависит от того, как будут держаться товарищи.
Ее вызывают на первый допрос лишь через две недели, но он не дает ничего нового следствию. Она отрицает все. Здесь она узнала, что за полным отсутствием улик выпустили Анну Ильиничну. Она спокойна за мать.
Плохо, что свиданий не разрешают. Она пишет матери письма, ответа нет. Жандармы не спешат с просмотром. По четвергам разрешают передачи. Ее письма матери проникнуты одним стремлением — успокоить мать, показать, что тюремный режим не сломит ее ни физически, ни духовно:
«Дорогая мамочка!
Это третье письмо, что пишу тебе отсюда, не знаю, получаешь ли ты их. От тебя писем еще не получала, верно, их просматривают, на днях надеюсь получить. Сейчас принесли передачу от тебя, очень рада была ей — спасибо, голубушка моя... Вообще буду стараться упитываться, чтобы сохранить свои силы в прежнем виде, и, надеюсь, мне это вполне удастся. Время летит здесь поразительно быстро, как нигде, кажется. Когда возьмусь всерьез за занятия и книги, пойдет, конечно, еще скорее. Вязанье мое движется довольно успешно, вяжу и кружева и звездочки для салфетки, так что скоро уже всю бумагу вывяжу... Гуляю я обыкновенно рано утром, иногда даже до чая, это хорошо, не так жарко бывает. Впрочем, тень всегда можно найти, потому что двор большой. Здесь, в тюрьме, создается особая психология, которую вольному человеку трудно, даже невозможно понять. Отвыкаешь от воли и потому как-то мало мечтаешь о ней, как о чем-то недоступном, по крайней мере теперь, — больше уходишь в мелкие интересы дня, которые и заполняют его собой. В конце концов ведь все проходит, как хорошее, так и плохое, унывать, значит, не приходится, тем более что ничего, кроме вреда, от этого получиться не может. Видишь, как я философски сейчас настроена, постараюсь на дольше. Да и в конце концов не думаю я, чтобы это сидение уж долгое-то могло быть. Придет и ему конец. Очень мне только хочется, чтобы ты уехала отсюда. Навещает ли тебя кто-нибудь из знакомых? Поцелуй от меня тех, кто это делает».
Когда сейчас, через столько лет, держишь в руках тюремные письма Ульяновых, они вызывают чувство уважения и вместе с тем чувство горечи — каждое письмо крест-накрест перечеркнуто специальным химическим составом, проявляющим тайнопись. Страницы все в коричневых полосах и потеках. Многие строчки, слова, абзацы густо замазаны чернилами — ничего нельзя прочесть. На каждом конверте надпись: «Проверено. Выдать».
Трудно писать письмо, заранее зная, что его будет читать, помимо родного и близкого человека, враждебный, бездушный чиновник, старающийся уловить любой намек на имя, адрес, событие. Необходимо думать над каждым словом, каждой фразой и абстрагироваться от этого постороннего читателя при выражении своих чувств к матери, которая с нетерпением ждет весточки.
Как она благодарна матери за то, что та научила ее рукоделию. Автоматическое, монотонное вязание вносит успокоение и вместе с тем не мешает думать, сосредоточиться, приготовиться к очередному допросу.
В Саратов пришла жара. На прогулках Мария Ильинична старается держаться в тени здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81