А почему не получится? Да потому не получится, что не хотят они порядка. Порядок им — нож острый. Как же воровать-то, если кругом порядок? К ногтю их надо, ребята, всех до единого — к ногтю. Брысь, сука! Уйди от банки, кому сказал, говноедка!
Он покопался в пепельнице скрюченным пальцем, нашел бычок подлиннее и принялся одну за другой ломать спички, пытаясь прикурить.
— Бар-р-рдак, — приговаривал он при этом сквозь зажатую в углу губ сигарету, — и здесь публичный дом... Пр-р-роститутки!
В дверь позвонили.
— Иди на хер! — командным голосом крикнул прапорщик в коридор, но звонарь не угомонился — звонок продолжал нудно дребезжать, испытывая терпение Глеба Степановича и мотая электричество, за которое, между прочим, платил прапорщик Мороз, а не его тезка из Лапландии.
— Ну, б...екая морда, ты у меня сейчас позвонишь, — пообещал Глеб Степанович, с грохотом выбираясь из-за стола. Едва он, спотыкаясь и матерясь сквозь зубы, скрылся в коридоре, мухи незамедлительно спикировали на стол и в диком восторге стремительно забегали по ободку банки, торопливо облизывая его и миллионами стряхивая с себя болезнетворные микроорганизмы.
Прапорщик Мороз не стал смотреть в глазок и спрашивать, кто там. Он прямо-таки полыхал праведным гневом, еще не зная, что Бог разлюбил его. Твердой рукой он один за другим отпер замки и рывком распахнул дверь.
Он все-таки был еще не до беспамятства пьян, и потому, прежде чем заехать наглецу прямо по сопатке, решил все-таки взглянуть, кого это черт принес в такое неурочное время. Могло получиться неловко, особенно если за дверью стояла эта старая подстилка Алексеевна. Вечно у нее все кончается — то соль, то спички, как в войну, ей-богу...
За дверью, однако же, была не Алексеевна, а давешняя девка, приходившая сюда вчера вместе со Студентом. Глеб Степанович не сразу узнал ее: на ней были сплошь новые тряпки, да еще сбивали с толку эти черные очки на полфизиономии... Чего она в них видит-то на полутемной лестничной площадке? Через левую руку у нее был переброшен брезентовый дождевик, который он вчера же одолжил Валерке, а тот, добрая душа, нацепил его на эту бабенку...
Так или иначе, этот визит пришелся очень кстати. Во-первых, теперь девчонку не надо было искать — и чтобы вернуть плащ, и вообще... Во-вторых же... Во-вторых, Глеб Степанович питал слабость к таким вот субтильным дамочкам. Правда, полненькие ему тоже нравились, да и всяких иных-прочих он вниманием не обходил, но худых предпочитал, да и настроение сейчас, как он обнаружил с некоторым даже удивлением, было самое что ни на есть подходящее. Как ее зовут-то? Катя, что ли? Точно, Катя.
— Здравствуйте, — сказала Катя. — Не прогоните?
— Я что, по-твоему, — гомик? — без лишних околичностей перешел к делу Глеб Степанович. — Заходи.
— Гм, — сказала в ответ на его недвусмысленную реплику Катя, но в квартиру вошла и сразу направилась на кухню, уверенно лавируя среди нагромождений хлама и по-прежнему держа дождевик на согнутой левой руке.
Прапорщик неопределенно хмыкнул, запер дверь и последовал за ней.
— Садись, — кивнул он на свободный табурет, согнал с банки мух и уселся сам. — Пить будешь?
— Немножко, — не стала выкобениваться гостья.
“Судя по всему, — подумал прапорщик, — девка — огонь. Даже жалко”.
Катя молча приняла стакан. Так же молча, не чокаясь, они выпили.
— А где Валерка? — спросил, наконец, прапорщик, чтобы что-то сказать — молчание затягивалось.
— Убит, — просто сказала Катя, неловко доставая сигарету и прикуривая забинтованной рукой.
— Как так — убит? — разинул рот прапорщик.
— Очень просто, — сказала Катя. — Пулей в затылок.
— Ты что же, — спросил Глеб Степанович, стремительно трезвея, — видела, как его... того?
— Я видела, как прятали труп, — ответила Катя.
— Вон оно как... — протянул прапорщик Мороз, незаметно опуская руку под стол и нащупывая то, что было приклеено скотчем к крышке стола снизу.
Катя сидела неподвижно и смотрела на него сухими глазами. “Жалко, — снова подумал он, — девка ив самом деле — огонь”.
— Коли так, зачем же ты сюда-то пришла?
Он не стал ждать ответа. Длинноствольный “люгер” расцвел в его руке, как невиданный гладиолус из вороненой стали, но соплячка его опередила. Ей, как выяснилось, ничего и ниоткуда не надо было выхватывать, потому что пистолет все время был у нее в руке, прикрытый небрежно наброшенным сверху плащом — его, прапорщика Мороза, стареньким дождевиком. Эта стерва выстрелила с левой, даже глазом не моргнув и не изменив положения руки, словно заранее знала, куда придется стрелять. Глядя на свою раздробленную кисть, Глеб Степанович вынужден был признать, что проклятая бешеная кошка подготовилась к визиту гораздо лучше, чем он сам, к “торжественной” встрече.
Выбитый из его руки “люгер”, кувыркаясь, отлетел в угол и со звоном обрушился в груду сложенных за холодильником пустых бутылок.
— Вот за этим и пришла, — сказала Катя, вставая и обходя стол.
Прапорщик Мороз подумал, что чертова сука сама подставляется, что сейчас самое время схватить бешеную тварь и свернуть ей башку. Сил у него хватит и с одной рукой, — это уж как пить дать, — но тут шок прошел, и раздробленная, перемолотая кисть буквально взорвалась болью.
— Сука, — с трудом выдавил он, обильно потея и прижимая простреленную ладонь к животу, — ах, сука...
Он попытался все же дотянуться до нее в отчаянном рывке, но она снова нажала на спусковой крючок, и прапорщик Мороз почувствовал, что из-под него с силой выбили правую ногу. Оказалось, что боль в простреленной ладони — ничто по сравнению с тем, как болит раздробленная пистолетной пулей коленная чашечка. Он обнаружил, что лежит лицом на полу своей кухни и пытается грызть линолеум, а эта стерва оседлала его спину и тычет ему в щеку холодным стволом “Макарова”. Линолеум был весь в кровавых слюнях, и прапорщик Мороз тихо завыл от бессилия и боли.
— Блиц-интервью для еженедельника “Инга”, — деловито сказала Катя, сильнее упирая ствол в бледную, покрытую крупными каплями пота щеку. — Давно ты работаешь на Банкира?
Того, что сказал на это прапорщик Мороз, никогда не слышали даже его подчиненные во время утренних осмотров. Результат последовал мгновенно — пистолетный ствол от его щеки убрали, и Глеб Степанович понял, что вслед за правой лишился и левой руки, поскольку разнесенный выстрелом в упор локоть — это верная ампутация. Как назло, он все не мог потерять сознание. Прапорщик хрипло закричал.
— Неужели больно? — спросила эта сука. — Итак, повторяю вопрос: давно ли ты работаешь на Банкира?
— Два... года, — выдавил прапорщик Мороз, корчась на окровавленном полу, как раздавленный червяк.
— Как мне его найти?
— Лучше сразу... застрелись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Он покопался в пепельнице скрюченным пальцем, нашел бычок подлиннее и принялся одну за другой ломать спички, пытаясь прикурить.
— Бар-р-рдак, — приговаривал он при этом сквозь зажатую в углу губ сигарету, — и здесь публичный дом... Пр-р-роститутки!
В дверь позвонили.
— Иди на хер! — командным голосом крикнул прапорщик в коридор, но звонарь не угомонился — звонок продолжал нудно дребезжать, испытывая терпение Глеба Степановича и мотая электричество, за которое, между прочим, платил прапорщик Мороз, а не его тезка из Лапландии.
— Ну, б...екая морда, ты у меня сейчас позвонишь, — пообещал Глеб Степанович, с грохотом выбираясь из-за стола. Едва он, спотыкаясь и матерясь сквозь зубы, скрылся в коридоре, мухи незамедлительно спикировали на стол и в диком восторге стремительно забегали по ободку банки, торопливо облизывая его и миллионами стряхивая с себя болезнетворные микроорганизмы.
Прапорщик Мороз не стал смотреть в глазок и спрашивать, кто там. Он прямо-таки полыхал праведным гневом, еще не зная, что Бог разлюбил его. Твердой рукой он один за другим отпер замки и рывком распахнул дверь.
Он все-таки был еще не до беспамятства пьян, и потому, прежде чем заехать наглецу прямо по сопатке, решил все-таки взглянуть, кого это черт принес в такое неурочное время. Могло получиться неловко, особенно если за дверью стояла эта старая подстилка Алексеевна. Вечно у нее все кончается — то соль, то спички, как в войну, ей-богу...
За дверью, однако же, была не Алексеевна, а давешняя девка, приходившая сюда вчера вместе со Студентом. Глеб Степанович не сразу узнал ее: на ней были сплошь новые тряпки, да еще сбивали с толку эти черные очки на полфизиономии... Чего она в них видит-то на полутемной лестничной площадке? Через левую руку у нее был переброшен брезентовый дождевик, который он вчера же одолжил Валерке, а тот, добрая душа, нацепил его на эту бабенку...
Так или иначе, этот визит пришелся очень кстати. Во-первых, теперь девчонку не надо было искать — и чтобы вернуть плащ, и вообще... Во-вторых же... Во-вторых, Глеб Степанович питал слабость к таким вот субтильным дамочкам. Правда, полненькие ему тоже нравились, да и всяких иных-прочих он вниманием не обходил, но худых предпочитал, да и настроение сейчас, как он обнаружил с некоторым даже удивлением, было самое что ни на есть подходящее. Как ее зовут-то? Катя, что ли? Точно, Катя.
— Здравствуйте, — сказала Катя. — Не прогоните?
— Я что, по-твоему, — гомик? — без лишних околичностей перешел к делу Глеб Степанович. — Заходи.
— Гм, — сказала в ответ на его недвусмысленную реплику Катя, но в квартиру вошла и сразу направилась на кухню, уверенно лавируя среди нагромождений хлама и по-прежнему держа дождевик на согнутой левой руке.
Прапорщик неопределенно хмыкнул, запер дверь и последовал за ней.
— Садись, — кивнул он на свободный табурет, согнал с банки мух и уселся сам. — Пить будешь?
— Немножко, — не стала выкобениваться гостья.
“Судя по всему, — подумал прапорщик, — девка — огонь. Даже жалко”.
Катя молча приняла стакан. Так же молча, не чокаясь, они выпили.
— А где Валерка? — спросил, наконец, прапорщик, чтобы что-то сказать — молчание затягивалось.
— Убит, — просто сказала Катя, неловко доставая сигарету и прикуривая забинтованной рукой.
— Как так — убит? — разинул рот прапорщик.
— Очень просто, — сказала Катя. — Пулей в затылок.
— Ты что же, — спросил Глеб Степанович, стремительно трезвея, — видела, как его... того?
— Я видела, как прятали труп, — ответила Катя.
— Вон оно как... — протянул прапорщик Мороз, незаметно опуская руку под стол и нащупывая то, что было приклеено скотчем к крышке стола снизу.
Катя сидела неподвижно и смотрела на него сухими глазами. “Жалко, — снова подумал он, — девка ив самом деле — огонь”.
— Коли так, зачем же ты сюда-то пришла?
Он не стал ждать ответа. Длинноствольный “люгер” расцвел в его руке, как невиданный гладиолус из вороненой стали, но соплячка его опередила. Ей, как выяснилось, ничего и ниоткуда не надо было выхватывать, потому что пистолет все время был у нее в руке, прикрытый небрежно наброшенным сверху плащом — его, прапорщика Мороза, стареньким дождевиком. Эта стерва выстрелила с левой, даже глазом не моргнув и не изменив положения руки, словно заранее знала, куда придется стрелять. Глядя на свою раздробленную кисть, Глеб Степанович вынужден был признать, что проклятая бешеная кошка подготовилась к визиту гораздо лучше, чем он сам, к “торжественной” встрече.
Выбитый из его руки “люгер”, кувыркаясь, отлетел в угол и со звоном обрушился в груду сложенных за холодильником пустых бутылок.
— Вот за этим и пришла, — сказала Катя, вставая и обходя стол.
Прапорщик Мороз подумал, что чертова сука сама подставляется, что сейчас самое время схватить бешеную тварь и свернуть ей башку. Сил у него хватит и с одной рукой, — это уж как пить дать, — но тут шок прошел, и раздробленная, перемолотая кисть буквально взорвалась болью.
— Сука, — с трудом выдавил он, обильно потея и прижимая простреленную ладонь к животу, — ах, сука...
Он попытался все же дотянуться до нее в отчаянном рывке, но она снова нажала на спусковой крючок, и прапорщик Мороз почувствовал, что из-под него с силой выбили правую ногу. Оказалось, что боль в простреленной ладони — ничто по сравнению с тем, как болит раздробленная пистолетной пулей коленная чашечка. Он обнаружил, что лежит лицом на полу своей кухни и пытается грызть линолеум, а эта стерва оседлала его спину и тычет ему в щеку холодным стволом “Макарова”. Линолеум был весь в кровавых слюнях, и прапорщик Мороз тихо завыл от бессилия и боли.
— Блиц-интервью для еженедельника “Инга”, — деловито сказала Катя, сильнее упирая ствол в бледную, покрытую крупными каплями пота щеку. — Давно ты работаешь на Банкира?
Того, что сказал на это прапорщик Мороз, никогда не слышали даже его подчиненные во время утренних осмотров. Результат последовал мгновенно — пистолетный ствол от его щеки убрали, и Глеб Степанович понял, что вслед за правой лишился и левой руки, поскольку разнесенный выстрелом в упор локоть — это верная ампутация. Как назло, он все не мог потерять сознание. Прапорщик хрипло закричал.
— Неужели больно? — спросила эта сука. — Итак, повторяю вопрос: давно ли ты работаешь на Банкира?
— Два... года, — выдавил прапорщик Мороз, корчась на окровавленном полу, как раздавленный червяк.
— Как мне его найти?
— Лучше сразу... застрелись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94