.. Он пришел за мной. Селиванов, наконец, допер, что я замешана в этом деле гораздо сильнее, чем можно было предположить, и прислал этого быка посмотреть, не забрела ли я погреться. И до чего же вовремя! Ну, вот что мне теперь с ним делать?
Интересно, а много ли они знают? Много, наверное. Селиванов хитрец и умница, да и потом, они ведь взяли тех четверых на кладбище. Серого не стоило убивать, — поняла она. — Все равно Селиванов все понял, и этот мент в коридоре наверняка держит в руке готовую к бою пушку...
Эх, Серый, и угораздило же тебя подвернуться под пулю! Мне так нужен был напарник... нет, будем честными и не станем врать без особой необходимости: Серый нужен был в роли подставного, чтобы на какое-то время отвлечь на себя телохранителей... А что теперь? Снова одна, Банкир недосягаем, оружия нет, в прихожей сопит и топчется по битому стеклу мордатый опер... Даже чаю не дал попить, скотина. Соблазнить его, что ли? — Катя с трудом сдержала истерический смешок. — Да, Скворцова, это тебе не драка портфелями на школьном дворе. Тебе уже мало просто дать кому-то в морду, ты выросла и поумнела, тебе уже нужны подставные... А может, сдаться? Нет, в колонию мне нельзя, я не хочу в колонию, я там обязательно кого-нибудь удавлю голыми руками, я не позволю над собой издеваться... Да что за бред, Скворцова, — оборвала она себя, — какая колония? Ты же не доживешь до суда... Сдаться!.. Вот выйдешь сейчас отсюда с поднятыми руками, а этот мордоворот с перепугу нафарширует тебя свинцом, как утку. Стоило тогда огород городить...
...А ведь если бы я тогда легла в постель с другом сердечным Витюшей, ничего бы этого не было, — поняла вдруг она. Пережила бы я как-нибудь эту печальную страницу своей нелегкой биографии. Работала бы, как все нормальные люди, жила бы спокойно... Замуж бы вышла, — подумала она с внезапным отвращением. — За кого-нибудь. Родила бы что-нибудь такое... Шейпингом бы занялась вместо своего дзюдо. Что дзюдо?
Все равно, против лома нет приема...
Мамочка, мама, — подумала она, убьют меня обязательно. Просто не могут не убить. Во что же это я влезла, мамочка моя...”
Милиционер заглянул в комнату... Катя услышала, как тихонько скрипнула дверь. Удивительно тихо для своей комплекции мент вернулся в прихожую и стал подбираться к ванной. Только бы не промазать... Только бы он не оказался слишком шустрым, второго шанса наверняка не будет... Он точно знает, что в доме кто-то есть, и врасплох его не застанешь...
Старший лейтенант Колокольчиков положил левую ладонь на ручку двери, за которой стояла Катя, и тут на кухне пронзительно засвистел чайник. Колокольчиков вздрогнул от неожиданности и, бесшумно отпрянув от двери, метнулся туда. На пороге он замер, глядя на скособоченную фигуру в кожаной куртке с поднятым воротником и почему-то в зимней мохнатой шапке, сидевшую спиной к нему у стола. Чайник истерично свистел, почти визжал, извергая из короткого носика толстую струю пара, но сидевшая за столом фигура не реагировала. Спит? А может, она... того? Или не она, а ее — того?.. Что за черт?
Колокольчиков сделал еще один осторожный шаг, заходя сбоку, и теперь ему стало видно, что это за фигура. Сзади послышался неясный звук, и понимание того, что его обвели вокруг пальца, как последнего сопляка, пришло к старшему лейтенанту за долю секунды до того, как на его голову обрушился страшный удар.
...Сознание возвращалось постепенно, и вместе с ним пришла тупая пульсирующая боль в затылке — такая огромная, что Колокольчиков не понимал, как она там помещается. Он вообще не сразу понял, где он и что с ним произошло, а когда понял и вспомнил, чуть было не застонал от обиды и злости на себя. “Обвела, стерва, обвела, проклятая... Чем же это она меня? В ванной пряталась... или в туалете. Сука”. Осторожно повернув голову, он обнаружил, что прикован собственными наручниками к радиатору парового отопления. “Хорошо, что хоть трубы едва теплые, не то спалила бы мне руку, тварь бешеная...” Он осторожно потрогал свободной рукой затылок и поднес руку к лицу. Пальцы были обильно перепачканы кровью. “Больничный дадут, ни к селу ни к городу, — подумал он и тут же поправил себя: — да нет, пожалуй, уж скорее скинутся на похороны. Портрет в вестибюле повесят... Тебя надо в вестибюле вешать, со злобой подумал он. Не портрет, а тебя, дурака. Причем за яйца. Портрет тут не при чем. Это не портрет обгадился, а ты. Лично. Персонально, так сказать”.
Сидеть на полу возле батареи в утепленной куртке было жарко. Колокольчиков потел и злился. Его подташнивало, и он вспомнил, что это, вроде бы, является одним из симптомов сотрясения мозга. Он попытался припомнить, какие еще симптомы им называла симпатичная медичка на занятиях по оказанию первой помощи, но не смог — в голове все плыло, и кухня перед глазами периодически начинала двоиться. “Какие тут, к черту, симптомы, — вяло подумал он. — Хорошо, что жив остался. Впрочем, — успокоил он себя, — это, скорее всего, ненадолго. Так я той медичке клинья и не подбил... Как бишь ее звали? Александра Васильевна. Саша. Как Селиванова. То-то он обрадуется, когда узнает, что старший лейтенант Колокольчиков позволил бабе весом в сорок кило проломить себе башку и приковать к батарее, как какого-нибудь нового русского!” Колокольчиков в сердцах дернул рукой и зашипел от боли — железный браслет впился в запястье, а голова от толчка, казалось, развалилась пополам.
“Интересно, — подумал он, — давно я тут сижу?” Напротив него за столом по-прежнему возвышалось кособокое, наспех состряпанное из подручных материалов чучело в мохнатой зимней шапке, насаженной на верхушку фотографического штатива. Пониже шапки красовался лист плотной бумаги с размашистой крупной надписью, сделанной не то губной помадой, не то красным маркером. “Не скучай!” — гласила надпись, и Колокольчиков тихонько зарычал от переполнявшей его ярости.
Из прихожей доносился женский голос — похоже, хозяйка говорила с кем-то по телефону. Тон у нее был деловой, чуть ли не приказной. “С кем это она?” — подумал Колокольчиков.
— Повторяю, — говорила Катя со сдерживаемым раздражением в голосе, — это не твое дело, откуда у меня номер. А я говорю, не твое. Твое дело — передать Банкиру то, что я тебе сейчас скажу.
“Связной, — понял Колокольчиков, — диспетчер. Так вот что она делала с этим беднягой прапорщиком — узнавала у него номерок...”
— Сам знаешь, какому Банкиру, — продолжала между тем Катя. — Слушай, ты, гнида, не заставляй меня приезжать и узнавать у тебя номер Банкира так же, как я узнала твой.
Она немного помолчала, видимо, слушая ответ, и заговорила снова:
— Да, это я... Да. Это было совсем просто. Он почти не упрямился. Да. Я, знаешь ли, умею быть убедительной... Банкир меня научил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Интересно, а много ли они знают? Много, наверное. Селиванов хитрец и умница, да и потом, они ведь взяли тех четверых на кладбище. Серого не стоило убивать, — поняла она. — Все равно Селиванов все понял, и этот мент в коридоре наверняка держит в руке готовую к бою пушку...
Эх, Серый, и угораздило же тебя подвернуться под пулю! Мне так нужен был напарник... нет, будем честными и не станем врать без особой необходимости: Серый нужен был в роли подставного, чтобы на какое-то время отвлечь на себя телохранителей... А что теперь? Снова одна, Банкир недосягаем, оружия нет, в прихожей сопит и топчется по битому стеклу мордатый опер... Даже чаю не дал попить, скотина. Соблазнить его, что ли? — Катя с трудом сдержала истерический смешок. — Да, Скворцова, это тебе не драка портфелями на школьном дворе. Тебе уже мало просто дать кому-то в морду, ты выросла и поумнела, тебе уже нужны подставные... А может, сдаться? Нет, в колонию мне нельзя, я не хочу в колонию, я там обязательно кого-нибудь удавлю голыми руками, я не позволю над собой издеваться... Да что за бред, Скворцова, — оборвала она себя, — какая колония? Ты же не доживешь до суда... Сдаться!.. Вот выйдешь сейчас отсюда с поднятыми руками, а этот мордоворот с перепугу нафарширует тебя свинцом, как утку. Стоило тогда огород городить...
...А ведь если бы я тогда легла в постель с другом сердечным Витюшей, ничего бы этого не было, — поняла вдруг она. Пережила бы я как-нибудь эту печальную страницу своей нелегкой биографии. Работала бы, как все нормальные люди, жила бы спокойно... Замуж бы вышла, — подумала она с внезапным отвращением. — За кого-нибудь. Родила бы что-нибудь такое... Шейпингом бы занялась вместо своего дзюдо. Что дзюдо?
Все равно, против лома нет приема...
Мамочка, мама, — подумала она, убьют меня обязательно. Просто не могут не убить. Во что же это я влезла, мамочка моя...”
Милиционер заглянул в комнату... Катя услышала, как тихонько скрипнула дверь. Удивительно тихо для своей комплекции мент вернулся в прихожую и стал подбираться к ванной. Только бы не промазать... Только бы он не оказался слишком шустрым, второго шанса наверняка не будет... Он точно знает, что в доме кто-то есть, и врасплох его не застанешь...
Старший лейтенант Колокольчиков положил левую ладонь на ручку двери, за которой стояла Катя, и тут на кухне пронзительно засвистел чайник. Колокольчиков вздрогнул от неожиданности и, бесшумно отпрянув от двери, метнулся туда. На пороге он замер, глядя на скособоченную фигуру в кожаной куртке с поднятым воротником и почему-то в зимней мохнатой шапке, сидевшую спиной к нему у стола. Чайник истерично свистел, почти визжал, извергая из короткого носика толстую струю пара, но сидевшая за столом фигура не реагировала. Спит? А может, она... того? Или не она, а ее — того?.. Что за черт?
Колокольчиков сделал еще один осторожный шаг, заходя сбоку, и теперь ему стало видно, что это за фигура. Сзади послышался неясный звук, и понимание того, что его обвели вокруг пальца, как последнего сопляка, пришло к старшему лейтенанту за долю секунды до того, как на его голову обрушился страшный удар.
...Сознание возвращалось постепенно, и вместе с ним пришла тупая пульсирующая боль в затылке — такая огромная, что Колокольчиков не понимал, как она там помещается. Он вообще не сразу понял, где он и что с ним произошло, а когда понял и вспомнил, чуть было не застонал от обиды и злости на себя. “Обвела, стерва, обвела, проклятая... Чем же это она меня? В ванной пряталась... или в туалете. Сука”. Осторожно повернув голову, он обнаружил, что прикован собственными наручниками к радиатору парового отопления. “Хорошо, что хоть трубы едва теплые, не то спалила бы мне руку, тварь бешеная...” Он осторожно потрогал свободной рукой затылок и поднес руку к лицу. Пальцы были обильно перепачканы кровью. “Больничный дадут, ни к селу ни к городу, — подумал он и тут же поправил себя: — да нет, пожалуй, уж скорее скинутся на похороны. Портрет в вестибюле повесят... Тебя надо в вестибюле вешать, со злобой подумал он. Не портрет, а тебя, дурака. Причем за яйца. Портрет тут не при чем. Это не портрет обгадился, а ты. Лично. Персонально, так сказать”.
Сидеть на полу возле батареи в утепленной куртке было жарко. Колокольчиков потел и злился. Его подташнивало, и он вспомнил, что это, вроде бы, является одним из симптомов сотрясения мозга. Он попытался припомнить, какие еще симптомы им называла симпатичная медичка на занятиях по оказанию первой помощи, но не смог — в голове все плыло, и кухня перед глазами периодически начинала двоиться. “Какие тут, к черту, симптомы, — вяло подумал он. — Хорошо, что жив остался. Впрочем, — успокоил он себя, — это, скорее всего, ненадолго. Так я той медичке клинья и не подбил... Как бишь ее звали? Александра Васильевна. Саша. Как Селиванова. То-то он обрадуется, когда узнает, что старший лейтенант Колокольчиков позволил бабе весом в сорок кило проломить себе башку и приковать к батарее, как какого-нибудь нового русского!” Колокольчиков в сердцах дернул рукой и зашипел от боли — железный браслет впился в запястье, а голова от толчка, казалось, развалилась пополам.
“Интересно, — подумал он, — давно я тут сижу?” Напротив него за столом по-прежнему возвышалось кособокое, наспех состряпанное из подручных материалов чучело в мохнатой зимней шапке, насаженной на верхушку фотографического штатива. Пониже шапки красовался лист плотной бумаги с размашистой крупной надписью, сделанной не то губной помадой, не то красным маркером. “Не скучай!” — гласила надпись, и Колокольчиков тихонько зарычал от переполнявшей его ярости.
Из прихожей доносился женский голос — похоже, хозяйка говорила с кем-то по телефону. Тон у нее был деловой, чуть ли не приказной. “С кем это она?” — подумал Колокольчиков.
— Повторяю, — говорила Катя со сдерживаемым раздражением в голосе, — это не твое дело, откуда у меня номер. А я говорю, не твое. Твое дело — передать Банкиру то, что я тебе сейчас скажу.
“Связной, — понял Колокольчиков, — диспетчер. Так вот что она делала с этим беднягой прапорщиком — узнавала у него номерок...”
— Сам знаешь, какому Банкиру, — продолжала между тем Катя. — Слушай, ты, гнида, не заставляй меня приезжать и узнавать у тебя номер Банкира так же, как я узнала твой.
Она немного помолчала, видимо, слушая ответ, и заговорила снова:
— Да, это я... Да. Это было совсем просто. Он почти не упрямился. Да. Я, знаешь ли, умею быть убедительной... Банкир меня научил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94