.. И все люди, которых ты встречал, и все места, что посетил, и все красоты, моря, все выстроенные воздушные замки – все погибнет вместе с тобой... Вот что страшно.
Бутурлин замолчал и загрустил. Именно загрустил, а не затосковал: тоска опасна, грусть – жизнеутверждающа, даже если она кажется безнадежной.
– Хотите, угадаю вашу профессию? – спросил он вдруг.
– Попробуйте. – Данилов растянул губы в «европейской» улыбке.
– Вы, дорогой Олег, профессиональный... искатель приключений. – Бутурлин задумался на мгновение, устремив взгляд куда-то внутрь себя, усмехнулся:
– Впрочем, испытания, случающиеся с другими, люди чаще всего называют приключениями. Нет, не приключения вам нужны. Удача. Счастье. Вот сидите вы здесь в необмятом костюмчике из дорогого бутика, в лице – печаль, а жалеть вас что-то не хочется, потому что чувствуется в вас что-то стоящее, настоящее, как раньше говаривали, уж простите за рутинный штамп, стержень. И еще – надежда!
«Все будет замечательно, потому что я так хочу!» Я открою вам немудреную жизненную тайну, а заодно и формулу счастья. Хотите? – Бутурлин смотрел на Данилова заговорщицки.
– Валяйте.
– Случай – дурной или счастливый – сам находит того, кто его ищет.
Глава 60
– "Все будет замечательно, потому что я так хочу", – повторил Бутурлин грустно. – Так и было бы со всеми нами, если бы не женщины.
– Женщины – помеха счастью?
– И притом – его непременное условие! Женщины... Если бы их не было, разве мы были бы способны хоть на что-то? А впрочем... Когда-то у меня была жена – прелестная, умная, очаровательная... Женщина, каких сейчас не бывает... Но в том-то и штука, что женщины такие, каковыми их создала природа: их страшит рутина семьи почти так же, как одиночество, вот они и мечутся между надежным мужем и необязательным адюльтером... Но дело даже и не в этом. Жаль, что с потерянной любовью мы теряем и частичку себя. – Бутурлин помрачнел, какое-то время сидел молча, потом выговорил:
– А сейчас я скажу вам крамолу, но вы подумаете и оцените истинность этой мысли.
– Может быть.
– Тома написаны о женском непостоянстве и странностях поведения; вариации на эту тему различны, от примитивного: «Все бабы – дуры» до сакраментального:
«Чего хочет женщина – того хочет Бог». И все это неверно. А верно другое.
Женщины на самом деле исключительно, последовательно, целенаправленно л о г и ч н ы! И все их поступки продиктованы здравым смыслом, лишь слегка припудренным эмоциями! Пока мужчина ищет Бога, стремится постичь непостижимое и объять необъятное, женщина давно с «этим старичком» на равных; ей не важна непостижимость Сущего, ей куда интереснее решить, как это можно использовать!
Мужская логика ущербна. Мужчины честолюбивы и амбициозны, их влечет величие и видимость бессмертия, они то воспаряют душой к звездам, то падают в бездну отчаяния... Такова наша природная суть: искать новые миры и новые земли, пережигая себя в пламени страстей. У женщины – другое предназначение: сохранять. А если и искать, то лишь мужчину, что захватит для нее как можно больше материальных благостей... Согласны?
– Не во всем.
– Хотите пример? Извольте. Женщина может достичь чего-то в ремеслах для избранных, называемых искусствами, лишь тогда, когда отрешится от собственно женской природы. Так и было: добровольное отрешение гордячки Марины Цветаевой привело ее в петлю, вынужденное отрешение изумительной Анны Ахматовой – в одиночество. И как бы это ни было жестоко, в их творчестве людей волнует тот самый излом, рана, душевное смятение, та неземная жуть бездны, у первой – нервная, у второй – спокойная, но у обеих – мучительная и оттого чарующая нас, устроенных и самоуспокоенных... Не так? Ведь и тревога, и страх, и одиночество – все это боли души.
Данилов лишь пожал плечами. Бутурлин налил себе водки, выпил махом, скривил губы в язвительной усмешке: над жизнью или над самим собой? Произнес:
– Любую женщину – будь она самой незаурядной личностью или простушкой – лучше любить на расстоянии. Тогда ты можешь ее возвысить до любого пьедестала... Хотя... – Бутурлин помрачнел. – Есть в этом что-то от трусости.
Вернее – от страха жить. Ну да: все мы в той или иной степени боимся жить в этом мире: он жесток, скуп, расчетлив и до омерзения скучен. Мир, что внутри нас, нам милее и дороже. Вот только...
Если его не выпустить наружу, он способен спалить целиком, без остатка.
Бутурлин снова налил водки и снова выпил один. Спросил:
– Вы догадались о моей профессии?
– Нет.
– Я словоблуд, – произнес он, чуть помедлив и улыбнувшись с искренней давней печалью. – Профессиональный манипулятор нестойкими душами... Когда-то считался писателем, у меня даже вышло несколько книг... А! – Он махнул в сердцах рукой. – Дрянь были книги, мусор. Мне думалось тогда: нужно сначала пробиться, а вот потом... Этого «потом» у меня не оказалось. Страна плавно перешла от перестройки к перестрелке, а жить я привык вполне пристойно, в материальном-то смысле. Быстренько огляделся и попал как цыпа в бульон: не только не голодно, а наваристо! Занялся рекламой поперву, а там и организацией предвыборных, благо страждущих послужить народу как репок – сажать не пересажать! И тоже все думалось: потом, потом, потом... Вот квартиру... Вот дочку устрою... Вот сам малость отдохну... И шпорить вроде время пытался, успевать... Ведь успех – это когда ты успел! К раздаче, к корыту, к корме, к власти, к славе. Я не успел ничего. А время сжималось, сжималось, как шагреневая кожа... Знаете, что самое страшное? Дни стали короткие. Совсем. Не успел проснуться, словом перекинуться – отлетать пора. Сны и те стали серые, как сырой мартовский подлесок.
Бутурлин охмелел вдруг. Подбородок его стал тяжел, уголки губ скривились вниз, лицо закаменело, а в глазах заклубилась та самая мутная тоска, что так страшит людей своей безысходностью. И заговорил он теперь тихо, почти шепотом, словно выдыхал остатки души:
– Вам известно, Данилов, что такое честолюбие? Нет, не то, что зудит мелким бесом и до крови царапает душонку коготками зависти... Я имею в виду честолюбие настоящее, «быть или не быть», жену ревновать к Казанове, говорить о музыке с Моцартом, спорить с Шекспиром по поводу удачи или неудачи строки! И вот представьте: мысли, видения сжимают вас тесным кольцом, а вокруг – сутолока «трудовых будней»: сделать, найти, договориться, пробить, устроить... И жизнь – вязнет в невнятных разговорах и разговорчиках, и все вокруг – какие-то «полу-», и сам ты даже не «полумилорд, полуподлец», а так, шушера, полуделяга, и жизнь твоя не жизнь – черно-вичок, какого не жалко и выбросить! А честолюбие душит – нет, не жаждой неутоленного тщеславия, – тонной тоской несвершенного!
Жизнь... Любой человек за свой земной срок проживает их несколько, и ни одна не похожа на ту, какую он себе выбрал .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Бутурлин замолчал и загрустил. Именно загрустил, а не затосковал: тоска опасна, грусть – жизнеутверждающа, даже если она кажется безнадежной.
– Хотите, угадаю вашу профессию? – спросил он вдруг.
– Попробуйте. – Данилов растянул губы в «европейской» улыбке.
– Вы, дорогой Олег, профессиональный... искатель приключений. – Бутурлин задумался на мгновение, устремив взгляд куда-то внутрь себя, усмехнулся:
– Впрочем, испытания, случающиеся с другими, люди чаще всего называют приключениями. Нет, не приключения вам нужны. Удача. Счастье. Вот сидите вы здесь в необмятом костюмчике из дорогого бутика, в лице – печаль, а жалеть вас что-то не хочется, потому что чувствуется в вас что-то стоящее, настоящее, как раньше говаривали, уж простите за рутинный штамп, стержень. И еще – надежда!
«Все будет замечательно, потому что я так хочу!» Я открою вам немудреную жизненную тайну, а заодно и формулу счастья. Хотите? – Бутурлин смотрел на Данилова заговорщицки.
– Валяйте.
– Случай – дурной или счастливый – сам находит того, кто его ищет.
Глава 60
– "Все будет замечательно, потому что я так хочу", – повторил Бутурлин грустно. – Так и было бы со всеми нами, если бы не женщины.
– Женщины – помеха счастью?
– И притом – его непременное условие! Женщины... Если бы их не было, разве мы были бы способны хоть на что-то? А впрочем... Когда-то у меня была жена – прелестная, умная, очаровательная... Женщина, каких сейчас не бывает... Но в том-то и штука, что женщины такие, каковыми их создала природа: их страшит рутина семьи почти так же, как одиночество, вот они и мечутся между надежным мужем и необязательным адюльтером... Но дело даже и не в этом. Жаль, что с потерянной любовью мы теряем и частичку себя. – Бутурлин помрачнел, какое-то время сидел молча, потом выговорил:
– А сейчас я скажу вам крамолу, но вы подумаете и оцените истинность этой мысли.
– Может быть.
– Тома написаны о женском непостоянстве и странностях поведения; вариации на эту тему различны, от примитивного: «Все бабы – дуры» до сакраментального:
«Чего хочет женщина – того хочет Бог». И все это неверно. А верно другое.
Женщины на самом деле исключительно, последовательно, целенаправленно л о г и ч н ы! И все их поступки продиктованы здравым смыслом, лишь слегка припудренным эмоциями! Пока мужчина ищет Бога, стремится постичь непостижимое и объять необъятное, женщина давно с «этим старичком» на равных; ей не важна непостижимость Сущего, ей куда интереснее решить, как это можно использовать!
Мужская логика ущербна. Мужчины честолюбивы и амбициозны, их влечет величие и видимость бессмертия, они то воспаряют душой к звездам, то падают в бездну отчаяния... Такова наша природная суть: искать новые миры и новые земли, пережигая себя в пламени страстей. У женщины – другое предназначение: сохранять. А если и искать, то лишь мужчину, что захватит для нее как можно больше материальных благостей... Согласны?
– Не во всем.
– Хотите пример? Извольте. Женщина может достичь чего-то в ремеслах для избранных, называемых искусствами, лишь тогда, когда отрешится от собственно женской природы. Так и было: добровольное отрешение гордячки Марины Цветаевой привело ее в петлю, вынужденное отрешение изумительной Анны Ахматовой – в одиночество. И как бы это ни было жестоко, в их творчестве людей волнует тот самый излом, рана, душевное смятение, та неземная жуть бездны, у первой – нервная, у второй – спокойная, но у обеих – мучительная и оттого чарующая нас, устроенных и самоуспокоенных... Не так? Ведь и тревога, и страх, и одиночество – все это боли души.
Данилов лишь пожал плечами. Бутурлин налил себе водки, выпил махом, скривил губы в язвительной усмешке: над жизнью или над самим собой? Произнес:
– Любую женщину – будь она самой незаурядной личностью или простушкой – лучше любить на расстоянии. Тогда ты можешь ее возвысить до любого пьедестала... Хотя... – Бутурлин помрачнел. – Есть в этом что-то от трусости.
Вернее – от страха жить. Ну да: все мы в той или иной степени боимся жить в этом мире: он жесток, скуп, расчетлив и до омерзения скучен. Мир, что внутри нас, нам милее и дороже. Вот только...
Если его не выпустить наружу, он способен спалить целиком, без остатка.
Бутурлин снова налил водки и снова выпил один. Спросил:
– Вы догадались о моей профессии?
– Нет.
– Я словоблуд, – произнес он, чуть помедлив и улыбнувшись с искренней давней печалью. – Профессиональный манипулятор нестойкими душами... Когда-то считался писателем, у меня даже вышло несколько книг... А! – Он махнул в сердцах рукой. – Дрянь были книги, мусор. Мне думалось тогда: нужно сначала пробиться, а вот потом... Этого «потом» у меня не оказалось. Страна плавно перешла от перестройки к перестрелке, а жить я привык вполне пристойно, в материальном-то смысле. Быстренько огляделся и попал как цыпа в бульон: не только не голодно, а наваристо! Занялся рекламой поперву, а там и организацией предвыборных, благо страждущих послужить народу как репок – сажать не пересажать! И тоже все думалось: потом, потом, потом... Вот квартиру... Вот дочку устрою... Вот сам малость отдохну... И шпорить вроде время пытался, успевать... Ведь успех – это когда ты успел! К раздаче, к корыту, к корме, к власти, к славе. Я не успел ничего. А время сжималось, сжималось, как шагреневая кожа... Знаете, что самое страшное? Дни стали короткие. Совсем. Не успел проснуться, словом перекинуться – отлетать пора. Сны и те стали серые, как сырой мартовский подлесок.
Бутурлин охмелел вдруг. Подбородок его стал тяжел, уголки губ скривились вниз, лицо закаменело, а в глазах заклубилась та самая мутная тоска, что так страшит людей своей безысходностью. И заговорил он теперь тихо, почти шепотом, словно выдыхал остатки души:
– Вам известно, Данилов, что такое честолюбие? Нет, не то, что зудит мелким бесом и до крови царапает душонку коготками зависти... Я имею в виду честолюбие настоящее, «быть или не быть», жену ревновать к Казанове, говорить о музыке с Моцартом, спорить с Шекспиром по поводу удачи или неудачи строки! И вот представьте: мысли, видения сжимают вас тесным кольцом, а вокруг – сутолока «трудовых будней»: сделать, найти, договориться, пробить, устроить... И жизнь – вязнет в невнятных разговорах и разговорчиках, и все вокруг – какие-то «полу-», и сам ты даже не «полумилорд, полуподлец», а так, шушера, полуделяга, и жизнь твоя не жизнь – черно-вичок, какого не жалко и выбросить! А честолюбие душит – нет, не жаждой неутоленного тщеславия, – тонной тоской несвершенного!
Жизнь... Любой человек за свой земной срок проживает их несколько, и ни одна не похожа на ту, какую он себе выбрал .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152