Блейр. В белом комбинезоне с красным значком на левом нагрудном кармане. Комбинезон грязный, как и вся остальная его одежда.
Смит. Опишите ее.
Блейр. Мятый галстук с этакой... м-м-м... дешевой жестяной заколкой, которой он как... м-м-м... булавкой прикалывал галстук. Он... м-м-м... (Пауза на 4 секунды.)
Смит. Не торопитесь.
Блейр. И еще у него такие странные волосы, смешного мышиного цвета.
Смит. Что вы имеете в виду под странными волосами?
Блейр. У него не парик и ничего такого, но забавно, что каждый раз наклоняясь, он поправлял волосы, как... м-м-м... женщина, когда она смотрит в зеркало.
Смит. Откуда вы знаете, что это не парик?
Блейр. Ну, в паб заходит один мой знакомый. У него искусственные волосы. Это видно, когда (пауза)... смотришь, растут ли волосы со лба. (Смех.)
Смит. Вы решили, что тот человек не носит парик, когда увидели линию волос спереди и сзади.
Блейр. Да. (Долгая пауза.) И я думаю... я думаю, что он... м-м-м... несколько гордился своими волосами. Я думаю, что все так и было.
Смит. Можете ли вы еще раз рассказать о его лице?
Блейр. Ну, он несколько бледноват, у него ужасные зубы... И еще очки в черной роговой оправе. Такие выдаются за счет Национальной службы здравоохранения.
Смит. Повторите, что вы уже говорили.
Блейр. Какое у него дыхание?
Смит. Да.
Блейр. Зубы у него ужасные, и изо рта плохо пахло.
(Пауза на 7 секунд.)
Смит. Хотите ли еще что-нибудь добавить к вашему рассказу? Не торопитесь.
Блейр. Нет, больше ничего. Больше ничего в голову не приходит, кроме разве... (Пауза на 3 секунды.) Ну, я бы сказал, что он не извращенец, не псих и ничего такого. Я хочу сказать, что он... м-м-м... и выглядел и говорил совершенно нормально, то есть... м-м-м... я не хотел бы тянуть волынку по этому поводу, словом, он... м-м-м... он выглядел совершенно обыкновенным человеком.
(Конец записи с магнитной ленты.)
Копия подписана сержантом-детективом Смитом и констеблем Блейром".
Я прочел текст. Знакомиться с ним было куда интереснее, чем заниматься исчезнувшей шлюпкой — но только отчасти.

Раздел 3
Хельсинки
Пит-пит, хороший день,
Крошке-малиновке летать не лень;
Где искать малютку?
На вишенке средь веток.
Колыбельная
Глава 8
Расположенная под мышкой у Скандинавии, Финляндия напоминает заплатку; но коль скоро она сделана из перепревшего коленкора, то ей суждено расползтись на части — такую картину и представляет собой Финляндия. Виноваты во всем озера. Огромных озер бесчисленное множество, и на них есть острова, на которых тоже расположены озера, с островами и озерами на них. И так всюду — пока наконец зубчатая линия берега не уходит в холодное северное море. Но в это время года моря не видно. Мили и мили тень самолета скользит по блестящему ледяному покрову. Лишь когда среди снегов замелькают коричневые пятна лесов, можешь убедиться, что самолет наконец летит над землей.
Еще до того, как мы приземлились, я увидел Сигне, стоящую около здания аэропорта с красной крышей, а когда мы подрулили к нему, она уже бежала навстречу с улыбкой до ушей. Когда мы шли к древнему «фольксвагену», она всем весом повисла у меня на руке и спросила, привез ли я ей что-нибудь из Лондона.
— Только неприятности, — ответил я. Она позволила мне занять водительское место, и мы, пристроившись в хвост полицейской «Волге», всю дорогу до города не превышали лимита скорости.
— Это Харви попросил встретить меня? — осведомился я.
— Конечно нет, — обиделась Сигне. — Он никогда не указывает, должна ли я встречать своих друзей. Кроме того, он в Америке. Совещается.
— О чем?
— Не знаю. Так он сказал. На совещании. — Она улыбнулась. — Здесь налево и наверх.
Мы оказались в той же самой уютной квартире на Силтасаа-ренк, где на прошлой неделе я встречался с Харви. Сигне, возникшая у меня за спиной, помогла стащить пальто.
— Тут живет Харви Ньюбегин?
— Это многоквартирный дом. Его купил мой отец. Он поселил тут свою любовницу. Русскую девушку, белоэмигрантку, из аристократической семьи. Отец любил мою мать, но в эту Катю влюбился, как дурак, прямо по уши. В прошлом году мой отец...
— Так сколько у тебя отцов? — спросил я. — Я-то думал, что он умер от разрыва сердца, когда русские бомбили Лонг-бридж.
— О его смерти — это неправда. — Кончиком языка она провела по верхней губе, словно собиралась с мыслями. — Он попросил, чтобы я всем рассказывала о его смерти. А на самом деле он с Катей... но ты не слушаешь.
— Я могу слушать и пить в одно и то же время.
— Он уехал с Катей, которая такая красивая, что к ней даже страшно прикоснуться...
— Вот уже чего я бы не испугался.
— Тебе стоило бы слушать со всей серьезностью. Они живут по адресу, который знаю только я. Даже моя мать думает, что он умер. Понимаешь, они попали в железнодорожную катастрофу...
— Для такого рода катастроф сегодня еще рановато, — остановил я поток ее фантазии. — Почему бы тебе не снять пальто и не расслабиться?
— Ты мне не веришь.
— Еще как верю, — улыбнулся я. — Я ваш покорный придворный шут и ловлю каждый звук вашего голоса... но как насчет чашки кофе?
Принеся кофе в изящных кофейных чашечках на вышитой салфетке, она опустилась на пол на колени и поставила чашечки на низкий кофейный столик. На ней был длинный мужской свитер, а под волосами, теперь подстриженными на затылке высоко и коротко, виднелся треугольничек белой кожи, свежей и нежной, как только что испеченный хлеб.
Я подавил желание поцеловать ее.
— Какая у тебя хорошая прическа, — польстил я.
— Правда? Как мило, — автоматически ответила она. Наполнив чашечку, Сигне преподнесла ее мне, как голову Иоанна Крестителя на блюде. — У меня есть квартира в Нью-Йорке, — сообщила она. — Куда лучше этой. Я часто бываю в Нью-Йорке.
— Надо же!
— А это не моя квартира.
— Ясно. Когда вернутся твой отец с Катей...
— Нет, нет, нет!
— Ты прольешь кофе, — предупредил я ее.
— Ты бываешь просто отвратителен.
— Прошу прощения.
— Хорошо, — сказала она. — Если мы рассказываем истории, пусть они и будут такими. А если не рассказываем истории, то говорим правду.
— Отличное условие.
— Как ты думаешь, должна ли женщина уметь улыбаться глазами?
— Не знаю, — признался я. — Никогда не думал об этом.
— Я думаю, что должна. — Она прикрыла рот ладонью. — Вот посмотри мне в глаза и скажи, улыбаюсь ли я.
Описывать Сигне не так просто, потому что в памяти от нее оставалось впечатление, не имеющее ничего общего с ее подлинной внешностью. Она была удивительно хороша, хотя черты ее лица не отличались правильностью. Слишком маленький носик, чтобы уравновесить высокие широкие скулы, а рот ее предназначался для лица на пару размеров крупнее. Когда она смеялась или хихикала, он растягивался, как говорится, от уха до уха, но, расставшись с ней, ты через полчаса вспоминал утверждение Харви, что она самая красивая девушка на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78