Двери открываются в 6.30. Представление начинается в 7.00. Вход свободный. Благотворительная выставка коллекции серебра. Приходите пораньше. Кофе и легкая закуска по приемлемым ценам. Учителя будут рады ответить на вопросы родителей».
* * *
— Пошли, Джин, — сказал я.
Холодный ветер завывал в проводах. Исчезали последние отсветы дня. Огромная янтарная луна, смахивавшая на дорожный знак, напоминала о безграничности Вселенной. В кювете квакали лягушки. Где-то неподалеку уныло ухала сова.
Взяв меня под руку, Джин процитировала:
Сова кричала при твоем рождении, то примета зла была;
Ночные филины свой голос подавали, о времени без счастья говоря;
Собаки выли, и страшный вихрь стволы деревьев сотрясал...
— Мое единственное участие в постановке шекспировских драм заключалось в исполнении роли призрака отца Гамлета. Я подавал из-за кулис реплику «Смотри, он снова тут!». Входит призрак; все, застыв, стоят на месте, пока кто-то не говорит: «Стой! говори, говори! Я взываю к тебе, говори!» — после чего призрак безмолвно удаляется.
— Что и сформировало твое поведение на всю оставшуюся жизнь, — заметила Джин.
— У призрака был текст, говоривший о серном пламени, о похоти и о небесном ложе, а также об ангельском сиянии, но режиссеру решительно не нравилось мое исполнение, и наконец он поставил за сценой какого-то парня, который произносил эти слова в жестяной рупор.
Школа размещалась на территории, которая когда-то именовалась Фермой. Ее участок был разделен на прямоугольники, на каждом из которых стояло современное школьное здание. Садовую ограду украшала большая вывеска «Бестертонская частная школа», чтобы юные обитатели пригорода не заблудились и не оказались в классе для детей несостоятельных родителей.
У дверей сидела дама в меховой шубке.
— Вы отец? — спросила она, когда мы с Джин вошли.
— Мы работаем над этим вопросом.
Она сухо улыбнулась и пропустила нас. Нарисованная от руки большая стрела указывала в коридор, где пахло старыми учебниками и мелом. Мы миновали дверь с надписью «Зал ассамблеи», откуда доносились ритмичные звуки музыкального сопровождения. Миссис Филиппа Пайк была за сценой. Я вручил ей записку от мужа, но прежде, чем развернуть ее, она долго не сводила с меня взгляда. Прочитав текст, она не выразила удивления.
— Я никуда не поеду, — заявила она.
В кулисах стоял полумрак, в котором едва различались черты ее лица, а на сцене в скрещении зеленых лучей софитов выступала маленькая девочка. За спиной у нее качались усыпанные блестками крылышки, которые переливались огоньками в ярком свете.
— Вам стоило бы прислушаться к совету мужа, — настаивал я. — Наверно, его положение позволяет ему лучше оценивать ситуацию.
Девочка на сцене читала стихи:
Дунет северный ветер,
И у нас пойдет снег.
Что же делать тогда бедной малиновке?
Ах, бедняжка!
— Нет, я так не думаю, — возразила миссис Пайк. — Вы дали мне понять, что он в тюрьме, а это далеко не самое лучшее место, откуда можно оценивать какую бы то ни было ситуацию — кроме своей собственной.
— Я не говорил, где он, — ответил я. — Я сказал лишь, что у меня к вам послание от мужа.
Малышка продолжала читать стихи:
Она забьется в амбар
И греется там,
Пряча голову под крылышко.
Ах, бедняжка!
Прожектор бросил на нее розовый луч света, и она спрятала голову под свое нейлоновое крыло.
Миссис Пайк запахнула на горле воротник платья, словно и она почувствовала дуновение северного ветра.
— Феликс дурак, — бросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. Теперь на ее лицо падали яркие розовые отсветы, и я видел подтек грима пониже скулы. — А кому-то приходится расплачиваться, — сказала она. — Кому-то достанутся все выгоды от его работы — опасной работы, — кто-то будет благоденствовать, а кому-то надо расплачиваться. Почему я должна страдать, почему должен страдать ребенок?
Я смотрел на миссис Пайк, на эту маленькую и жесткую, но безликую женщину, которая за большие деньги красила себе волосы; ее маленькие блестящие глазки были полны горечи от того, что шпионская работа не принесла ожидаемых плодов. Наступила пауза, в течение которой я старался справиться с охватившим меня гневом, и, когда я снова заговорил, голос у меня стал подчеркнуто тихим и спокойным.
— Все очень просто. Вот билеты на самолет до Милана для вас и вашего сына. Если вы успеете на следующий рейс, я оплачиваю все ваши расходы, и средств будет достаточно на одежду и все прочее, чтобы вы не возвращались домой, за которым, скорее всего, уже наблюдают. Если вы отказываетесь, мы проводим вас до дома, в котором вы и останетесь. Где вас и возьмут под стражу.
— Насколько я понимаю, вы всего лишь выполняете отданные вам приказы.
— Но отнюдь не бездумно, миссис Пайк, — ответил я. — В этом-то и разница.
Девочка на сцене, пряча голову под крылом, стала кружиться на месте. Я видел, как она шевелила губами, считая обороты.
— Я вам не верю, — напряглась миссис Пайк.
Мальчик в костюме оловянного солдатика с большими белыми пуговицами и ярко-красными пятнами на щеках, подошел к миссис Пайк и взял ее за руку.
— Я следующий, мамочка, — предупредил он.
— Совершенно верно, дорогой, — ответила она.
На сцену упал луч синего цвета, и девочка стала размахивать большим фонариком из папье-маше. Она произнесла:
Как много миль до Вавилона?
Три мили и десять еще.
Дойду ли я со свечкою своей?
Да и еще вернусь обратно.
И тут вспыхнула вся иллюминация зала. Лицо миссис Пайк внезапно обрело решимость. Девочка сделала реверанс, и ее проводили звуки аплодисментов. До этого момента аудитория хранила такую тишину, что я и не подозревал о присутствии почти шестидесяти человек в нескольких дюймах от сцены.
— У тебя есть чистый носовой платок, мой дорогой? — обратилась к сыну миссис Пайк.
— Да, — кивнул юный Нигел Пайк, оловянный солдатик.
Раскрасневшаяся и смеющаяся девочка вбежала за кулисы, где ее подхватил на руки отец.
— Строиться оловянным солдатикам, — объявил распорядитель. — А где единорог? — Скрываясь из виду за баррикадой маленьких парт, он выстраивал Нигела и его друзей в каре.
— И я вам не верю, — сказал я миссис Пайк. — Я тоже на прошлой неделе был в Хельсинки.
На сцене наконец как-то разобрались с мешаниной оловянных солдатиков, в которой участвовали лев с наклейкой на колене и единорог с трубой. Пианино начало музыкальное вступление. Один из солдатиков взмахнул мечом, и все в унисон стали декламировать:
Лев и единорог
Сошлись в битве за корону;
Лев победил единорога,
И город достался ему.
Лев и единорог размахивали деревянными мечами и рычали, как борцы реслинга на телеэкране.
Невидящим взглядом миссис Пайк смотрела на детей, которые кружились на ярко освещенной сцене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
* * *
— Пошли, Джин, — сказал я.
Холодный ветер завывал в проводах. Исчезали последние отсветы дня. Огромная янтарная луна, смахивавшая на дорожный знак, напоминала о безграничности Вселенной. В кювете квакали лягушки. Где-то неподалеку уныло ухала сова.
Взяв меня под руку, Джин процитировала:
Сова кричала при твоем рождении, то примета зла была;
Ночные филины свой голос подавали, о времени без счастья говоря;
Собаки выли, и страшный вихрь стволы деревьев сотрясал...
— Мое единственное участие в постановке шекспировских драм заключалось в исполнении роли призрака отца Гамлета. Я подавал из-за кулис реплику «Смотри, он снова тут!». Входит призрак; все, застыв, стоят на месте, пока кто-то не говорит: «Стой! говори, говори! Я взываю к тебе, говори!» — после чего призрак безмолвно удаляется.
— Что и сформировало твое поведение на всю оставшуюся жизнь, — заметила Джин.
— У призрака был текст, говоривший о серном пламени, о похоти и о небесном ложе, а также об ангельском сиянии, но режиссеру решительно не нравилось мое исполнение, и наконец он поставил за сценой какого-то парня, который произносил эти слова в жестяной рупор.
Школа размещалась на территории, которая когда-то именовалась Фермой. Ее участок был разделен на прямоугольники, на каждом из которых стояло современное школьное здание. Садовую ограду украшала большая вывеска «Бестертонская частная школа», чтобы юные обитатели пригорода не заблудились и не оказались в классе для детей несостоятельных родителей.
У дверей сидела дама в меховой шубке.
— Вы отец? — спросила она, когда мы с Джин вошли.
— Мы работаем над этим вопросом.
Она сухо улыбнулась и пропустила нас. Нарисованная от руки большая стрела указывала в коридор, где пахло старыми учебниками и мелом. Мы миновали дверь с надписью «Зал ассамблеи», откуда доносились ритмичные звуки музыкального сопровождения. Миссис Филиппа Пайк была за сценой. Я вручил ей записку от мужа, но прежде, чем развернуть ее, она долго не сводила с меня взгляда. Прочитав текст, она не выразила удивления.
— Я никуда не поеду, — заявила она.
В кулисах стоял полумрак, в котором едва различались черты ее лица, а на сцене в скрещении зеленых лучей софитов выступала маленькая девочка. За спиной у нее качались усыпанные блестками крылышки, которые переливались огоньками в ярком свете.
— Вам стоило бы прислушаться к совету мужа, — настаивал я. — Наверно, его положение позволяет ему лучше оценивать ситуацию.
Девочка на сцене читала стихи:
Дунет северный ветер,
И у нас пойдет снег.
Что же делать тогда бедной малиновке?
Ах, бедняжка!
— Нет, я так не думаю, — возразила миссис Пайк. — Вы дали мне понять, что он в тюрьме, а это далеко не самое лучшее место, откуда можно оценивать какую бы то ни было ситуацию — кроме своей собственной.
— Я не говорил, где он, — ответил я. — Я сказал лишь, что у меня к вам послание от мужа.
Малышка продолжала читать стихи:
Она забьется в амбар
И греется там,
Пряча голову под крылышко.
Ах, бедняжка!
Прожектор бросил на нее розовый луч света, и она спрятала голову под свое нейлоновое крыло.
Миссис Пайк запахнула на горле воротник платья, словно и она почувствовала дуновение северного ветра.
— Феликс дурак, — бросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. Теперь на ее лицо падали яркие розовые отсветы, и я видел подтек грима пониже скулы. — А кому-то приходится расплачиваться, — сказала она. — Кому-то достанутся все выгоды от его работы — опасной работы, — кто-то будет благоденствовать, а кому-то надо расплачиваться. Почему я должна страдать, почему должен страдать ребенок?
Я смотрел на миссис Пайк, на эту маленькую и жесткую, но безликую женщину, которая за большие деньги красила себе волосы; ее маленькие блестящие глазки были полны горечи от того, что шпионская работа не принесла ожидаемых плодов. Наступила пауза, в течение которой я старался справиться с охватившим меня гневом, и, когда я снова заговорил, голос у меня стал подчеркнуто тихим и спокойным.
— Все очень просто. Вот билеты на самолет до Милана для вас и вашего сына. Если вы успеете на следующий рейс, я оплачиваю все ваши расходы, и средств будет достаточно на одежду и все прочее, чтобы вы не возвращались домой, за которым, скорее всего, уже наблюдают. Если вы отказываетесь, мы проводим вас до дома, в котором вы и останетесь. Где вас и возьмут под стражу.
— Насколько я понимаю, вы всего лишь выполняете отданные вам приказы.
— Но отнюдь не бездумно, миссис Пайк, — ответил я. — В этом-то и разница.
Девочка на сцене, пряча голову под крылом, стала кружиться на месте. Я видел, как она шевелила губами, считая обороты.
— Я вам не верю, — напряглась миссис Пайк.
Мальчик в костюме оловянного солдатика с большими белыми пуговицами и ярко-красными пятнами на щеках, подошел к миссис Пайк и взял ее за руку.
— Я следующий, мамочка, — предупредил он.
— Совершенно верно, дорогой, — ответила она.
На сцену упал луч синего цвета, и девочка стала размахивать большим фонариком из папье-маше. Она произнесла:
Как много миль до Вавилона?
Три мили и десять еще.
Дойду ли я со свечкою своей?
Да и еще вернусь обратно.
И тут вспыхнула вся иллюминация зала. Лицо миссис Пайк внезапно обрело решимость. Девочка сделала реверанс, и ее проводили звуки аплодисментов. До этого момента аудитория хранила такую тишину, что я и не подозревал о присутствии почти шестидесяти человек в нескольких дюймах от сцены.
— У тебя есть чистый носовой платок, мой дорогой? — обратилась к сыну миссис Пайк.
— Да, — кивнул юный Нигел Пайк, оловянный солдатик.
Раскрасневшаяся и смеющаяся девочка вбежала за кулисы, где ее подхватил на руки отец.
— Строиться оловянным солдатикам, — объявил распорядитель. — А где единорог? — Скрываясь из виду за баррикадой маленьких парт, он выстраивал Нигела и его друзей в каре.
— И я вам не верю, — сказал я миссис Пайк. — Я тоже на прошлой неделе был в Хельсинки.
На сцене наконец как-то разобрались с мешаниной оловянных солдатиков, в которой участвовали лев с наклейкой на колене и единорог с трубой. Пианино начало музыкальное вступление. Один из солдатиков взмахнул мечом, и все в унисон стали декламировать:
Лев и единорог
Сошлись в битве за корону;
Лев победил единорога,
И город достался ему.
Лев и единорог размахивали деревянными мечами и рычали, как борцы реслинга на телеэкране.
Невидящим взглядом миссис Пайк смотрела на детей, которые кружились на ярко освещенной сцене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78