А мы как работаем? Начинать начинаем, а заканчивать поручаем будущим поколениям.
Подполковник резко замолчал и зло добавил:
— Это как жена — с тобой начинает, с любовником кончает. — И снова замолчал, изредка матеря зазевавшихся пешеходов.
Найденов все больше погружался в абсурдность происходящего с ним.
Отрицательный заряд, который шел от подполковника, мешал спокойно, по-людски выяснить и понять ситуацию. Уж лучше продолжать молчанку. Но молчали недолго.
— Женат? — мрачно поинтересовался Рубцов.
— Три года.
— Ерунда. Я шестнадцать. Живу, живу, на хрена живу с ней? Бросить к черту, так не с руки, привык вроде. Да и что за жизнь одному? Подумают — неполноценный. Опять же сын суворовское в Киеве заканчивает. А тебе вот на свободу смыться в самый раз.
— Куда?
— На волю. Лично у меня на баб взгляд простой. Я как из Афгана в отпуск наезжал, сразу всех баб в Рязани, знакомых, незнакомых, перетрахал и на год, считай, с этим вопросом покончил. Только и вспоминал о какой-нибудь, ежели на «конец» прихватывал чего.
— А жена как же?
— Жена — дело особое. Ее беречь надо. Вот уж о чем Найденову не хотелось ни думать, ни говорить, так это о женах и семейных радостях. Он смотрел на пустынные прямые улицы с приземистыми одинаковыми домами. На их утомительном серо-белом фоне декоративно и словно придумано возникали пышные, рвущиеся вверх своими упругими острыми стеблями кустарники. На крепких слоновьих ногах стояли пальмы с неподвижными, пыльными и от этого кажущимися задумчивыми кронами. Витрины редких магазинов были задернуты белыми жалюзи. В некоторых вместо продуктов назойливо бросались в глаза лозунги, написанные на красных тряпках, и плакаты, с которых глядели примитивно-квадратные лица и торчали огромные кулаки. Красивые женщины не попадались, хотя почти все были одеты по-европейски.
«Тем не менее по сравнению с Уамбо Луанда — город», — отметил про себя Найденов.
— Правильно! — вдруг в сердцах закричал Рубцов. — Даже в это время на Каримбе пробка, как будто все что ни на есть машины города съезжаются именно сюда!
Подполковник, сигналя и не сдаваясь, нахально продвигался вперед.
Но недолго. Въехав под грузовик, они остановились.
— Вылезай, к черту! Дольше просидим, тут уже недалеко.
Найденов снова безропотно последовал за Рубцовым. Бросив машину, они выбрались на тротуар. По тому, как быстро вышагивал Рубцов, майор понял, что трубы у него горят вовсю и выпить ему нужно немедленно.
Подполковник жил в пятиэтажном блочном доме, весьма пестром и многоголосом. На каждом балконе или лоджии висели разноцветные тряпки, одеяла, мужское и женское белье, а из-под них высовывались детские головки. Во дворе стоял невообразимый гам. Казалось, детвора сорвалась со своих мест и металась в потребности найти еще хоть что-нибудь недоломанное и разнести его в щепки.
— Поставь тут машину... — пробурчал Рубцов, — наутро только сиденья останутся и те говном измажут.
Квартира подполковника производила впечатление временного пристанища. То ли люди недавно въехали, то ли собираются уезжать и уже не заботятся об уюте.
Рубцов показал рукой на странное сооружение: «Садись».
Между двумя жесткими креслами с откидывающимися сиденьями был вделан прямоугольный неполированный стол на двух железных, как и у кресел, ножках.
— Своими руками мастерил, — похвастался Рубцов. — В клубе кресла в актовом зале меняли, так я и спер секцию. Среднее сиденье вынул и вмонтировал туда столик. Удобно, сидишь — выпиваешь, и ничто никуда не двигается. А главное, стол не перевернешь, даже при особом желании. Я вообще люблю по мебели работать. Вон, глянь, диван стоит. Ни на что не похожий. А потому что сам соорудил. Из письменного стола. Тут его прежние жильцы оставили. А на хрена мне письменный стол? Письма вроде писать некому. Так нашел применение. Столешницу с тумб снял и на маленькие ножки поставил, а тумбы, гляди как удобно, — по бокам.
И комфорт. И крепкий какой. Матрасик положил для мягкости. Вообще-то на жестком, оно всегда лучше — и сидеть, и... остальное. Кстати, плюш, пощупай, — настоящий. Им стол на торжественных заседаниях накрывали. Я к прапору, мол, продай. Говорит: бери что хочешь, но бюст Ленина и плюш не продаются.
Ошибаешься, говорю, вождь действительно не продается, кому ж он на хрен нужен?
А плюш весь в пятнах, его менять надо. Это же политическое дело. Красный плюш и весь в пятнах. Это же неуважение к родине, к флагу. Короче, прапор понял все правильно. Подкатился к Проценко, ну, которого сегодня на аллее встретили. И доложил, что товарищи, в основном ангольские, сигнализируют. Правда, нового красного не нашлось. Они теперь зеленым президиум закрывают. Зато у меня обивочка что надо. И пятен, спорю, никаких не отыщешь. А еще было дело. Шкаф стоял. Вернее, и сейчас стоит в семейном общежитии. Из красного дерева.
Старинный, с резьбой. Видать, португалы оставили. Как же я хотел его спереть!
Но не вытащить. Громадный. Вопросы возникнут — кто разрешил? Кто приказал?
Поэтому снял всего одну дверь. Зато с каким зеркалом. Глянь, висит, будто в раме. Еще по бокам пройдусь шкуркой — это ж красное дерево. Красота! Ну, хорош хвастаться, в горле спазмы образовываются.
Рубцов взял небольшой японский магнитофон, поставил его на подоконник и врубил на всю громкость тяжелый рок.
— Сейчас организуем.
Найденов с любопытством выглянул в окно. Там мгновенно возникла кучка подростков, принявшихся сразу же танцевать. Ребята постарше пытались на манер взрослых крутиться вокруг девушек, а те, что поменьше, вытанцовывали друг перед другом. Рубцов выключил магнитофон. Десяток возмущенных возгласов влетело в окно. Ребята раздраженно замахали руками и засвистели.
Рубцов, как трибун, высунулся из окна и громко крикнул, показывая при этом на пальцах:
— Два пива, джин и два тоника!
Музыку включили. Несколько человек сорвались с места и помчались в разные стороны.
— Через минуту будут здесь, — подмигнув, сказал подполковник и, не обращая внимания на танцующих, опять выключил музыку. — Это тебе не в Союзе, — продолжил он. — Был там недавно. Жену сюда забирал. С выпивкой ужасная напряженка. А какие бабы стали жадные... Раньше бутылку принесешь, потреплешься немного, она уже сама в ванную бежит. А теперь все про деньги и подарки тебе втолковывают. Нет, чтобы я бабе деньги давал? За что? Всю ночь трахаю, так еще и платить? Это ж кому такое нужно? Понимаю, если там встретился второй, третий раз, ну какой-нибудь подарочек следует сделать. Но просто от всего чистого сердца. А чтобы прямо в койке расплачиваться? От винта. Лучше тогда вон со своей Нинкой займусь... У тебя-то как с этим делом?
— Я с женой живу, — нехотя ответил Найденов, не желая развивать тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Подполковник резко замолчал и зло добавил:
— Это как жена — с тобой начинает, с любовником кончает. — И снова замолчал, изредка матеря зазевавшихся пешеходов.
Найденов все больше погружался в абсурдность происходящего с ним.
Отрицательный заряд, который шел от подполковника, мешал спокойно, по-людски выяснить и понять ситуацию. Уж лучше продолжать молчанку. Но молчали недолго.
— Женат? — мрачно поинтересовался Рубцов.
— Три года.
— Ерунда. Я шестнадцать. Живу, живу, на хрена живу с ней? Бросить к черту, так не с руки, привык вроде. Да и что за жизнь одному? Подумают — неполноценный. Опять же сын суворовское в Киеве заканчивает. А тебе вот на свободу смыться в самый раз.
— Куда?
— На волю. Лично у меня на баб взгляд простой. Я как из Афгана в отпуск наезжал, сразу всех баб в Рязани, знакомых, незнакомых, перетрахал и на год, считай, с этим вопросом покончил. Только и вспоминал о какой-нибудь, ежели на «конец» прихватывал чего.
— А жена как же?
— Жена — дело особое. Ее беречь надо. Вот уж о чем Найденову не хотелось ни думать, ни говорить, так это о женах и семейных радостях. Он смотрел на пустынные прямые улицы с приземистыми одинаковыми домами. На их утомительном серо-белом фоне декоративно и словно придумано возникали пышные, рвущиеся вверх своими упругими острыми стеблями кустарники. На крепких слоновьих ногах стояли пальмы с неподвижными, пыльными и от этого кажущимися задумчивыми кронами. Витрины редких магазинов были задернуты белыми жалюзи. В некоторых вместо продуктов назойливо бросались в глаза лозунги, написанные на красных тряпках, и плакаты, с которых глядели примитивно-квадратные лица и торчали огромные кулаки. Красивые женщины не попадались, хотя почти все были одеты по-европейски.
«Тем не менее по сравнению с Уамбо Луанда — город», — отметил про себя Найденов.
— Правильно! — вдруг в сердцах закричал Рубцов. — Даже в это время на Каримбе пробка, как будто все что ни на есть машины города съезжаются именно сюда!
Подполковник, сигналя и не сдаваясь, нахально продвигался вперед.
Но недолго. Въехав под грузовик, они остановились.
— Вылезай, к черту! Дольше просидим, тут уже недалеко.
Найденов снова безропотно последовал за Рубцовым. Бросив машину, они выбрались на тротуар. По тому, как быстро вышагивал Рубцов, майор понял, что трубы у него горят вовсю и выпить ему нужно немедленно.
Подполковник жил в пятиэтажном блочном доме, весьма пестром и многоголосом. На каждом балконе или лоджии висели разноцветные тряпки, одеяла, мужское и женское белье, а из-под них высовывались детские головки. Во дворе стоял невообразимый гам. Казалось, детвора сорвалась со своих мест и металась в потребности найти еще хоть что-нибудь недоломанное и разнести его в щепки.
— Поставь тут машину... — пробурчал Рубцов, — наутро только сиденья останутся и те говном измажут.
Квартира подполковника производила впечатление временного пристанища. То ли люди недавно въехали, то ли собираются уезжать и уже не заботятся об уюте.
Рубцов показал рукой на странное сооружение: «Садись».
Между двумя жесткими креслами с откидывающимися сиденьями был вделан прямоугольный неполированный стол на двух железных, как и у кресел, ножках.
— Своими руками мастерил, — похвастался Рубцов. — В клубе кресла в актовом зале меняли, так я и спер секцию. Среднее сиденье вынул и вмонтировал туда столик. Удобно, сидишь — выпиваешь, и ничто никуда не двигается. А главное, стол не перевернешь, даже при особом желании. Я вообще люблю по мебели работать. Вон, глянь, диван стоит. Ни на что не похожий. А потому что сам соорудил. Из письменного стола. Тут его прежние жильцы оставили. А на хрена мне письменный стол? Письма вроде писать некому. Так нашел применение. Столешницу с тумб снял и на маленькие ножки поставил, а тумбы, гляди как удобно, — по бокам.
И комфорт. И крепкий какой. Матрасик положил для мягкости. Вообще-то на жестком, оно всегда лучше — и сидеть, и... остальное. Кстати, плюш, пощупай, — настоящий. Им стол на торжественных заседаниях накрывали. Я к прапору, мол, продай. Говорит: бери что хочешь, но бюст Ленина и плюш не продаются.
Ошибаешься, говорю, вождь действительно не продается, кому ж он на хрен нужен?
А плюш весь в пятнах, его менять надо. Это же политическое дело. Красный плюш и весь в пятнах. Это же неуважение к родине, к флагу. Короче, прапор понял все правильно. Подкатился к Проценко, ну, которого сегодня на аллее встретили. И доложил, что товарищи, в основном ангольские, сигнализируют. Правда, нового красного не нашлось. Они теперь зеленым президиум закрывают. Зато у меня обивочка что надо. И пятен, спорю, никаких не отыщешь. А еще было дело. Шкаф стоял. Вернее, и сейчас стоит в семейном общежитии. Из красного дерева.
Старинный, с резьбой. Видать, португалы оставили. Как же я хотел его спереть!
Но не вытащить. Громадный. Вопросы возникнут — кто разрешил? Кто приказал?
Поэтому снял всего одну дверь. Зато с каким зеркалом. Глянь, висит, будто в раме. Еще по бокам пройдусь шкуркой — это ж красное дерево. Красота! Ну, хорош хвастаться, в горле спазмы образовываются.
Рубцов взял небольшой японский магнитофон, поставил его на подоконник и врубил на всю громкость тяжелый рок.
— Сейчас организуем.
Найденов с любопытством выглянул в окно. Там мгновенно возникла кучка подростков, принявшихся сразу же танцевать. Ребята постарше пытались на манер взрослых крутиться вокруг девушек, а те, что поменьше, вытанцовывали друг перед другом. Рубцов выключил магнитофон. Десяток возмущенных возгласов влетело в окно. Ребята раздраженно замахали руками и засвистели.
Рубцов, как трибун, высунулся из окна и громко крикнул, показывая при этом на пальцах:
— Два пива, джин и два тоника!
Музыку включили. Несколько человек сорвались с места и помчались в разные стороны.
— Через минуту будут здесь, — подмигнув, сказал подполковник и, не обращая внимания на танцующих, опять выключил музыку. — Это тебе не в Союзе, — продолжил он. — Был там недавно. Жену сюда забирал. С выпивкой ужасная напряженка. А какие бабы стали жадные... Раньше бутылку принесешь, потреплешься немного, она уже сама в ванную бежит. А теперь все про деньги и подарки тебе втолковывают. Нет, чтобы я бабе деньги давал? За что? Всю ночь трахаю, так еще и платить? Это ж кому такое нужно? Понимаю, если там встретился второй, третий раз, ну какой-нибудь подарочек следует сделать. Но просто от всего чистого сердца. А чтобы прямо в койке расплачиваться? От винта. Лучше тогда вон со своей Нинкой займусь... У тебя-то как с этим делом?
— Я с женой живу, — нехотя ответил Найденов, не желая развивать тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66