Досталось обоим, Коля не уступил, хоть и был на голову ниже своего соперника.
Обидно было то, что Маша, в общем-то не очень и оценила поступок Коли. Нет, она при встрече поблагодарила его, сказав: "Ты смелый. Как тебя зовут:", но, получив ответ, почти сразу же забыла его имя и при следующей встрече произнесла то же самое. И не стало между ними тех отношений, о которых он мечтал. Он так хотел по-настоящему дружить с ней, он бы для неё сделал все, что она захочет, он бы жизнь за неё отдал. А для неё он был лишь одним из ребятишек, причем, далеко не самым интересным. Коля был хил и невзрачен, и рассказать толком ничего не умел. Ему, вроде бы, и не о чем было говорить с Машей, а точнее, ей с ним не о чем. Вскоре после инцидента с велосипедом семья Полевицких уехала отдыхать на юг, чтобы приехать на дачу уже следующим летом. Когда серая "Волга" исчезла за поворотом, Коля испытал чувство такой глубокой тоски, что чуть не зарыдал. И в то же время в тоске этой было что-то светлое, доброе. Потом, уже с высоты прожитых лет, он понимал, что эта его безответная детская любовь, его страдания и переживания были самыми счастливыми минутами в его жизни.
Когда на следующий год в июне Полевицкие приехали на дачу, и Маша вышла на улицу поиграть, она не узнала Колю. Она приветливо поздоровалась со всеми, но одинаково, не выделяя его среди других. Она словно бы забыла, что именно он, Коля, не дал хулиганам отнять у неё велосипед. Потом при случае, правда, он аккуратно напомнил ей об этом, на что она повторила прошлогоднее: "Ты смелый. Как тебя зовут? Ах, да, да, Коля, я помню..." И ему было обидно до слез. Она же его в упор не видела.
Так и проходила его любовь - игры с Машей и другими ребятами летом и переживания и тоска остальные девять месяцев в году. Шло время. Маша взрослела несравненно быстрее Коли. Она и так была старше на два года, и вообще... Он оставался ещё пацан пацаном, несуразным, угловатым, а Маша практически стала взрослой девушкой, красивой до умопомрачения. Около неё всегда вились молодые люди, поклонники, одна она не оставалась практически никогда. Колю теперь она и вообще не замечала, его просто видно не было, до того он невзрачен и неинтересен, он и сам это распрекрасно понимал...
Однажды, в конце лета он видел, как Маша шла домой одна, печальная, грустная отчего-то. И ему так захотелось побежать за ней, встать перед ней на колени и признаться ей в любви, рассказать ей, как он её безумно любит, что он сделает все, что угодно по её приказанию, что он без раздумий отдаст за неё жизнь. Он почти уже готов был сделать это, у него больше не было сил молчать, но тут Маша подошла к своей калитке, а из дачи вышла мать и начала ругать дочь за опоздание к ужину. Объяснение не состоялось. Коля стоял на холодном ветру и смотрел вслед этой сказочной принцессе с каштановыми волосами и в джинсах, удаляющейся от него рядом с размахивающей руками и что-то постоянно говорившей матерью...
... А потом Маша вышла замуж за Аркадия Корнилова, и они с мужем надолго уехали за границу. А потом и Коля уехал из родных мест, только в противоположную сторону, они - к свету и солнцу, он - в мрак и туман, они наслаждаться жизнью, а он - каждый день проклинать себя за то, что появился на этот свет.
... И вот сейчас стоит он на холодном ноябрьском ветру, голодный, полупьяный, немытый, с фингалом под глазом и выбитым передним зубом, рядом скулит собака, а вокруг никого, только где-то вдалеке, на другом краю поселка рабочие продолжают трудиться над новым домом бывшего завмага, а ныне предпринимателя Мырдина...
Хотел было Коля зайти в дом и подумать, как бы ему сообразить ещё на бутылочку беленькой, чтобы совсем не свихнуться от боли и унижения, как вдруг он услышал где-то вдалеке шум мотора. Да, это ехали они, звук их двигателя он узнавал издалека. Как же они ему опротивели! Но и без них он жить не мог, просто не на что было. Коля вошел в дом, решил хоть немного прибраться в комнате, а то просто стыдно было за самого себя перед самим собой. Убрал протухшую постель, выкинул остатки холостяцкого обеда со стола в помойное ведро, в котором уже яростно шуршала мышь, открыл форточку, чтобы хоть как-то проветрить комнату. Сейчас
о н и войдут... Как же они ему опротивели, особенно тот, наглый, уверенный в себе...
Он не ошибся. Зашумела под окном машина, яростно залаяла собака, звеня опостылевшей цепью, и раздался уверенный баритон: "Кыш, Шарик, кыш, свои! Не узнаешь, что ли?! А ну, пшел вон! Кыш, зараза!"
... Открылась дверь, и в комнату вошли двое. Один в сером длинном модном плаще с непокрытой головой с седыми кудрями, другой - в синей спортивной куртке и темных очках. Это именно их он так ненавидел и так боялся, именно тот, в темных очках так сильно бил его три дня назад. Звали их Хряк и Ворон. Хряку было под пятьдесят, и о его жизни Коля знал мало, знал только, что он хорошо водит машину, и что в зоне его имя пользовалось уважением. Хряк был спокоен и малоразговорчив. Второму же, Ворону, было сорок шесть лет, в миру он именовался Петром Андреевичем Бородиным, о его биографии ходили легенды, но мало кто знал о нем что-либо конкретное.
- Николашка, падло, собирайся быстрее! - Ворон был взволнован, как никогда. Его вообще почти невозможно было чем-то взволновать, встревожить. А тут, видимо, произошло нечто серьезное, потому что волнение можно было легко прочитать на его бывалой физиономии.
- Куда теперь? - с вежливой ненавистью в голосе спросил Коля.
- Туда, родненький, все туда же, к мосту, к тому мосту. Авария там, менты, нам с Хряком нельзя, а мы обязательно должны знать, что же произошло. Иди, родненький, а вернешься, тебя будут ждать и водочка, и закусочка, и все, что угодно, только иди скорее...
- Ах, вот оно как..., - осмелел Коля, чувствуя, что Ворону что-то очень нужно от него. - Я уже знаю твою водочку и закусочку. Ты, гад, чуть глаз мне не выбил, и есть я не могу через твою ласку. А теперь опять что-то от меня понадобилось, и родненьким я, значит, стал...
- Ты, Колька, сам виноват, - произнес Ворон, весело глядя Коле в глаза сквозь затемненные очки. - Ты сам прекрасно понимаешь, ч т о ты хотел сделать. Мне же хана, все планы насмарку, если бы ты ей все рассказал, дурило. Так что, ты уж извини, было за что, законы знаешь, не новичок. Я все, конечно, понимаю - первая любовь, чувство, шуры-муры, и вкус у тебя, Николаша, отдаю должное, прекрасный, вполне тут с тобой солидарен, но дело-то в том, что каждая тварь на земле за свою родную единственную жизнь цепляется, так же как и я. И мне через твою любовь и переживания были бы, мягко говоря, большие неприятности. Она женщина серьезная, мигом бы сообщила, кому следует, а она знала, кому следует. И что мне оставалось делать, прикинь, братан?
- Ворон..., - вставил свое слово молчаливый Хряк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Обидно было то, что Маша, в общем-то не очень и оценила поступок Коли. Нет, она при встрече поблагодарила его, сказав: "Ты смелый. Как тебя зовут:", но, получив ответ, почти сразу же забыла его имя и при следующей встрече произнесла то же самое. И не стало между ними тех отношений, о которых он мечтал. Он так хотел по-настоящему дружить с ней, он бы для неё сделал все, что она захочет, он бы жизнь за неё отдал. А для неё он был лишь одним из ребятишек, причем, далеко не самым интересным. Коля был хил и невзрачен, и рассказать толком ничего не умел. Ему, вроде бы, и не о чем было говорить с Машей, а точнее, ей с ним не о чем. Вскоре после инцидента с велосипедом семья Полевицких уехала отдыхать на юг, чтобы приехать на дачу уже следующим летом. Когда серая "Волга" исчезла за поворотом, Коля испытал чувство такой глубокой тоски, что чуть не зарыдал. И в то же время в тоске этой было что-то светлое, доброе. Потом, уже с высоты прожитых лет, он понимал, что эта его безответная детская любовь, его страдания и переживания были самыми счастливыми минутами в его жизни.
Когда на следующий год в июне Полевицкие приехали на дачу, и Маша вышла на улицу поиграть, она не узнала Колю. Она приветливо поздоровалась со всеми, но одинаково, не выделяя его среди других. Она словно бы забыла, что именно он, Коля, не дал хулиганам отнять у неё велосипед. Потом при случае, правда, он аккуратно напомнил ей об этом, на что она повторила прошлогоднее: "Ты смелый. Как тебя зовут? Ах, да, да, Коля, я помню..." И ему было обидно до слез. Она же его в упор не видела.
Так и проходила его любовь - игры с Машей и другими ребятами летом и переживания и тоска остальные девять месяцев в году. Шло время. Маша взрослела несравненно быстрее Коли. Она и так была старше на два года, и вообще... Он оставался ещё пацан пацаном, несуразным, угловатым, а Маша практически стала взрослой девушкой, красивой до умопомрачения. Около неё всегда вились молодые люди, поклонники, одна она не оставалась практически никогда. Колю теперь она и вообще не замечала, его просто видно не было, до того он невзрачен и неинтересен, он и сам это распрекрасно понимал...
Однажды, в конце лета он видел, как Маша шла домой одна, печальная, грустная отчего-то. И ему так захотелось побежать за ней, встать перед ней на колени и признаться ей в любви, рассказать ей, как он её безумно любит, что он сделает все, что угодно по её приказанию, что он без раздумий отдаст за неё жизнь. Он почти уже готов был сделать это, у него больше не было сил молчать, но тут Маша подошла к своей калитке, а из дачи вышла мать и начала ругать дочь за опоздание к ужину. Объяснение не состоялось. Коля стоял на холодном ветру и смотрел вслед этой сказочной принцессе с каштановыми волосами и в джинсах, удаляющейся от него рядом с размахивающей руками и что-то постоянно говорившей матерью...
... А потом Маша вышла замуж за Аркадия Корнилова, и они с мужем надолго уехали за границу. А потом и Коля уехал из родных мест, только в противоположную сторону, они - к свету и солнцу, он - в мрак и туман, они наслаждаться жизнью, а он - каждый день проклинать себя за то, что появился на этот свет.
... И вот сейчас стоит он на холодном ноябрьском ветру, голодный, полупьяный, немытый, с фингалом под глазом и выбитым передним зубом, рядом скулит собака, а вокруг никого, только где-то вдалеке, на другом краю поселка рабочие продолжают трудиться над новым домом бывшего завмага, а ныне предпринимателя Мырдина...
Хотел было Коля зайти в дом и подумать, как бы ему сообразить ещё на бутылочку беленькой, чтобы совсем не свихнуться от боли и унижения, как вдруг он услышал где-то вдалеке шум мотора. Да, это ехали они, звук их двигателя он узнавал издалека. Как же они ему опротивели! Но и без них он жить не мог, просто не на что было. Коля вошел в дом, решил хоть немного прибраться в комнате, а то просто стыдно было за самого себя перед самим собой. Убрал протухшую постель, выкинул остатки холостяцкого обеда со стола в помойное ведро, в котором уже яростно шуршала мышь, открыл форточку, чтобы хоть как-то проветрить комнату. Сейчас
о н и войдут... Как же они ему опротивели, особенно тот, наглый, уверенный в себе...
Он не ошибся. Зашумела под окном машина, яростно залаяла собака, звеня опостылевшей цепью, и раздался уверенный баритон: "Кыш, Шарик, кыш, свои! Не узнаешь, что ли?! А ну, пшел вон! Кыш, зараза!"
... Открылась дверь, и в комнату вошли двое. Один в сером длинном модном плаще с непокрытой головой с седыми кудрями, другой - в синей спортивной куртке и темных очках. Это именно их он так ненавидел и так боялся, именно тот, в темных очках так сильно бил его три дня назад. Звали их Хряк и Ворон. Хряку было под пятьдесят, и о его жизни Коля знал мало, знал только, что он хорошо водит машину, и что в зоне его имя пользовалось уважением. Хряк был спокоен и малоразговорчив. Второму же, Ворону, было сорок шесть лет, в миру он именовался Петром Андреевичем Бородиным, о его биографии ходили легенды, но мало кто знал о нем что-либо конкретное.
- Николашка, падло, собирайся быстрее! - Ворон был взволнован, как никогда. Его вообще почти невозможно было чем-то взволновать, встревожить. А тут, видимо, произошло нечто серьезное, потому что волнение можно было легко прочитать на его бывалой физиономии.
- Куда теперь? - с вежливой ненавистью в голосе спросил Коля.
- Туда, родненький, все туда же, к мосту, к тому мосту. Авария там, менты, нам с Хряком нельзя, а мы обязательно должны знать, что же произошло. Иди, родненький, а вернешься, тебя будут ждать и водочка, и закусочка, и все, что угодно, только иди скорее...
- Ах, вот оно как..., - осмелел Коля, чувствуя, что Ворону что-то очень нужно от него. - Я уже знаю твою водочку и закусочку. Ты, гад, чуть глаз мне не выбил, и есть я не могу через твою ласку. А теперь опять что-то от меня понадобилось, и родненьким я, значит, стал...
- Ты, Колька, сам виноват, - произнес Ворон, весело глядя Коле в глаза сквозь затемненные очки. - Ты сам прекрасно понимаешь, ч т о ты хотел сделать. Мне же хана, все планы насмарку, если бы ты ей все рассказал, дурило. Так что, ты уж извини, было за что, законы знаешь, не новичок. Я все, конечно, понимаю - первая любовь, чувство, шуры-муры, и вкус у тебя, Николаша, отдаю должное, прекрасный, вполне тут с тобой солидарен, но дело-то в том, что каждая тварь на земле за свою родную единственную жизнь цепляется, так же как и я. И мне через твою любовь и переживания были бы, мягко говоря, большие неприятности. Она женщина серьезная, мигом бы сообщила, кому следует, а она знала, кому следует. И что мне оставалось делать, прикинь, братан?
- Ворон..., - вставил свое слово молчаливый Хряк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114