Снайпер не стреляет по команде «пли!» Приказ на поражение означает, что он должен выстрелить, когда посчитает позицию беспроигрышной.
Движение Пробитого, потянувшегося рукой куда-то за пояс, открыло его для снайпера.
Палец на спусковом крючке расслабился. И начал плавное движение…
Хлопок действительно был негромким…
Пробитого откинуло от удара тяжелой девятимиллиметровой пулей. Он упал на землю. Толстушка, взвыв, как сирена «Скорой помощи», бросилась прочь — прямо в объятия мчащихся вперед собровцев, которых, судя по обалдевшему выражению на ее лице, она приняла за каких-то чертей.
Пробитый, зарычав, попытался приподняться. Рука его снова потянулась к гранате за поясом. Движения ему давались тяжело, но он упрямо хотел дотянуться до нее. Рвануть бы ее, когда эти гады подойдут ближе!..
Он видел сквозь пелену, как они двигались к нему-стремительно, неотвратимо. По ушам бил казавшийся громом топот их тяжелых башмаков. Он почти дотянулся. Рука уже нащупала «эфку». Рванет — и тогда мало не покажется!
Тяжелый десантный ботинок врезал ему по руке. Наступили на другую руку.
Потом Пробитому завели руки за спину. Бойцы СОБРа обыскали его. Осторожно извлекли гранату из-за пояса. Выкрутили запал. Только после этого невысокий, с обветренным лицом собровец перевел облегченно дух:
— А ведь он не успел самую малость…
Когда подъехал Ушаков, Пробитого уже перевязывали.
— Сейчас, — сказал собровец, заканчивая перевязку. Пробитый лежал на брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из его легких. По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием воли еще держится на поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.
Ушаков опустился на колено рядом с ним.
— Все же достал меня, — прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.
— Иначе не могло быть, — произнес Ушаков.
— Плохо… Мне кранты. Амба…
— Может, выкарабкаешься.
— Чую… Не хочу… Как-то плохо все… Плохо, да.. Я умираю, да… Плохо все…
— Кто тебе заказал Глушака?
— А пошел ты…
— Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!
— Пшел нахер, ублюдок…
— Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, — усмехнулся начальник уголовного розыска. — Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай…
— Уйди…
— Давай говори…
Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.
— Ладно… — Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.
Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:
— А ты прав…
Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.
Он закончил рассказ и прошептал:
— Все.
Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.
— Не выживет, — со знанием дела сказал собровец. — И хрен с ним…
Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения — тот самый Третий — и сообщил:
— Товарищ полковник, на связи Гринев. Ушаков подошел к собровскому «рафику», взял микрофон рации и произнес:
— Ноль-первый на связи.
— Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через границу двигал на своей машине.
— Что говорит?
— Возмущается…
— Буду через час.
— Понял…
Глава 19
ЧУЖОЙ ВАГОН

Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.
— Все-таки я требую… — время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.
— Ты будешь у параши требовать, — ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.
— Наручники снимите!
— Ты же из особо опасных. Я не рискну, — усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.
— Вы за все ответите, — как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.
К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, — это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.
Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.
Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.
— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.
— Адвоката нет. Могу палача предложить.
— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.
— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.
— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.
— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94