Да, зона!
Зона! Зона! Зона!
* * *
С большим трудом Мамаев заставил себя вернуться к делу.
* * *
Пять трупов. Это хорошо. Никого допросить не успели. Тоже хорошо.
Инфаркт у Грека. У этого здоровенного сорокалетнего бугая. Инфаркт. Менты обнаружили его уже мертвым. Значит, ничего сказать не успел. Уже легче.
Охранник. Из частного агентства. Случайно оказался на месте. Случайно?
Мамаев потянулся к телефону, чтобы перезвонить генералу и выяснить, что это за охранник, но остановил себя. Нельзя.
Поручить Тюрину навести справки? Нет, тоже нельзя.
Нельзя обнаруживать своего интереса к этому делу. Ни перед кем. Это дело его не интересует. И не может интересовать.
* * *
Мамаев вдруг почувствовал, что смертельно устал.
К черту. Домой. Спать.
* * *
Всякий раз, когда Мамаев выходил из офиса к поданному Николаем «Мерседесу», дежурный охранник почтительно открывал перед ним дверцу. Но этим вечером к машине подскочил какой-то парень в черном плаще, до этого стоявший у входа с дежурным, услужливо распахнул заднюю дверь «Мерседеса» и негромко сказал:
— Владимир Петрович, можно вас на два слова?
— Запишись на прием, — буркнул Мамаев. — Есть порядок.
— Вы меня не узнали? Я из службы безопасности. Дежурил на Малых Каменщиках. Вы приказали мне допросить сантехника.
— А, ты! Что у тебя?
— Не здесь. Владимир Петрович, не здесь! — умоляюще проговорил охранник и испуганно оглянулся по сторонам.
— Что с тобой? — удивился Мамаев.
— Расскажу. Все расскажу! Только давайте отъедем!
— Ну, садись. Он юркнул в салон и вжался в угол.
На темной Москворецкой набережной Николай остановил машину и хотел выйти, но Мамаев задержал его и кивнул охраннику:
— Докладывай. При нем можно. В чем дело?
— Мы узнали, кто был земляк, который бухал с сантехником.
— Долго же вы его пытали!
— Протрезвлять пришлось. Под капельницу возили, иначе никак. Земляк этот никакой ему не земляк. В пивной познакомились, он поставил, потом добавили, потом еще взяли и пошли к нему домой. Земляк сказал, что он по делам в Москве, нельзя ли ему пожить в той комнате. Васька открыл комнату. Ключ у него был, когда-то врезал старухе замок, с тех пор и остался. Земляк сказал: годится. Хорошо забашлял. Сказал: если нигде не устроюсь, приду. Сантехник отрубился, утром земляка не было. Больше он не пришел. А на его бабки Васька закеросинил.
— Почему ты говоришь это мне? — прервал Мамаев. — У тебя что, начальника нет?
— В том и дело, Владимир Петрович, в том-то и дело!
— Что ты, черт бы тебя, мямлишь? В чем?
— Земляк этот и есть... он.
— Кто?
Охранник поежился, тоскливо вздохнул и сказал:
— Тюрин.
II
Рабочий день в компании «Интертраст» заканчивался в шесть вечера. К семи особняк на Варварке пустел, в охрану заступала ночная смена, в приемной оставался только дежурный. Мамаев хотел разобраться с Тюриным прямо с утра, но не отвечал ни домашний его телефон, ни мобильный, дозвонились до него только во второй половине дня. На переданный ему приказ шефа срочно явиться в офис Тюрин сказал, что находится далеко за городом, подъедет к вечеру. Пришлось ждать.
Грузно, угрюмо сидел Мамаев в черном кожаном кресле за письменным столом, освещенным настольной лампой, и смотрел, как помигивает двоеточие на циферблате электронных часов. Помигивает. Пульсирует. Как кровь в виске. Во рту было сухо от бесчисленного количества выкуренных сигарет. В глаза будто насыпало песку, стояла резь от тяжелой бессонной ночи.
* * *
Прошлой ночью Мамаев долго не мог заснуть. Он велел Зинаиде постелить на диване в кабинете. Ворочался, садился, снова ложился. Не было сна. Ни в одном глазу.
Предательство Тюрина произвело на него действие сокрушительное. Нестерпимо болезненное само по себе, как нестерпимо болезненно любое предательство близкого человека, оно сложилось со всем, что навалилось на него, и на какое-то время лишило воли и желания сопротивляться. Он лежал на диване, смотрел в темноту и мучительно пытался понять, что же произошло, почему?
Не было никакой ошибки в его игре с Буровым. Он правильно ее начал, не было у него другого выхода. Он правильно, грамотно ее провел. Были мелкие накладки, но они неизбежны в любом деле. Случись начать эту игру с начала, он делал бы точно те же ходы. Потому что это были правильные, логически выверенные ходы. Сильные, выигрышные.
Объяснение могло быть только одно. Это была не та игра. Он играл в шашки шахматными фигурами. А это были не шашки. Это были шахматы. Они вдруг оказались шахматами.
* * *
Как же случилось, что в роли статиста в его игре оказался Калмыков?
Профессиональный диверсант. Приговорен к расстрелу. Герой Советского Союза. Награжден посмертно. Четыре трупа в Мурманске. У двух профессионально сломаны шеи, у двух инфаркт. У судьи отсохла рука. У адвоката отнялся язык. Пять трупов в Сокольниках. Один сгорел в джипе, у троих сломаны шеи, у Грека инфаркт.
Что это за чертовщина? Как случилось, что из десятка вполне приемлемых кандидатур он выбрал его? Какой бес толкнул его под руку?
* * *
В кабинет заглянула Зинаида, спросила, не нужно ли чего.
— Перину принеси, — попросил Мамаев. — Холодно.
Сквознячком тянуло, сквознячком. По ногам тянуло, по телу, подступало к сердцу. Будто на даче в морозную ночь неслышно открылась дверь на улицу.
В космос отрылась дверь. В бездну.
Зинаида принесла перину, стала рассказывать, как она навела порядок в семье старшей из дочерей, но поняла, что Мамаев не слушает. Привыкшая к тому, что муж никогда не болеет, удивленно спросила:
— Ты не захворал ли?
— Нет, — буркнул он. — Я умер.
Зинаида ушла, очень встревоженная. Через некоторое время пришел Николай, молча сел в темноте на краешек дивана. Сидел, молчал. Не удержавшись, укорил:
— Говорил я тебе: нельзя ментам верить. Гнилые они. Мусора и есть мусора. Как разбираться с ним будешь, надумал?
Мамаев не ответил.
— Если что, свистни. Я за тебя, Петрович, любому кадык вырву. Так и знай. Я тебя не продам.
Еще посидел. Решив, что Мамаев уснул, осторожно вышел.
Мамаев не спал. В нем продолжалась та же мучительная внутренняя работа. Снова и снова прокручивал он в сознании ситуацию, как шахматист анализирует отложенную в трудной позиции партию, пытаясь понять, где была сделана самая первая ошибка, с которой все началось.
Только под утро он понял, в чем был главный его прокол. Тот, с которого все началось. Он понадеялся, что за шесть лет, которые Калмыкову предстояло провести в колонии строгого режима, проблема решится сама собой. У Мамаева была возможность решить ее уже тогда, сразу: драка, в которой либо Калмыкова убьют, либо он убьет, несчастный случай в промзоне. Не стал решать. Понадеялся на авось. Это и было нарушением главного закона любого жизнеустройства, которое в сути своей всегда зона:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Зона! Зона! Зона!
* * *
С большим трудом Мамаев заставил себя вернуться к делу.
* * *
Пять трупов. Это хорошо. Никого допросить не успели. Тоже хорошо.
Инфаркт у Грека. У этого здоровенного сорокалетнего бугая. Инфаркт. Менты обнаружили его уже мертвым. Значит, ничего сказать не успел. Уже легче.
Охранник. Из частного агентства. Случайно оказался на месте. Случайно?
Мамаев потянулся к телефону, чтобы перезвонить генералу и выяснить, что это за охранник, но остановил себя. Нельзя.
Поручить Тюрину навести справки? Нет, тоже нельзя.
Нельзя обнаруживать своего интереса к этому делу. Ни перед кем. Это дело его не интересует. И не может интересовать.
* * *
Мамаев вдруг почувствовал, что смертельно устал.
К черту. Домой. Спать.
* * *
Всякий раз, когда Мамаев выходил из офиса к поданному Николаем «Мерседесу», дежурный охранник почтительно открывал перед ним дверцу. Но этим вечером к машине подскочил какой-то парень в черном плаще, до этого стоявший у входа с дежурным, услужливо распахнул заднюю дверь «Мерседеса» и негромко сказал:
— Владимир Петрович, можно вас на два слова?
— Запишись на прием, — буркнул Мамаев. — Есть порядок.
— Вы меня не узнали? Я из службы безопасности. Дежурил на Малых Каменщиках. Вы приказали мне допросить сантехника.
— А, ты! Что у тебя?
— Не здесь. Владимир Петрович, не здесь! — умоляюще проговорил охранник и испуганно оглянулся по сторонам.
— Что с тобой? — удивился Мамаев.
— Расскажу. Все расскажу! Только давайте отъедем!
— Ну, садись. Он юркнул в салон и вжался в угол.
На темной Москворецкой набережной Николай остановил машину и хотел выйти, но Мамаев задержал его и кивнул охраннику:
— Докладывай. При нем можно. В чем дело?
— Мы узнали, кто был земляк, который бухал с сантехником.
— Долго же вы его пытали!
— Протрезвлять пришлось. Под капельницу возили, иначе никак. Земляк этот никакой ему не земляк. В пивной познакомились, он поставил, потом добавили, потом еще взяли и пошли к нему домой. Земляк сказал, что он по делам в Москве, нельзя ли ему пожить в той комнате. Васька открыл комнату. Ключ у него был, когда-то врезал старухе замок, с тех пор и остался. Земляк сказал: годится. Хорошо забашлял. Сказал: если нигде не устроюсь, приду. Сантехник отрубился, утром земляка не было. Больше он не пришел. А на его бабки Васька закеросинил.
— Почему ты говоришь это мне? — прервал Мамаев. — У тебя что, начальника нет?
— В том и дело, Владимир Петрович, в том-то и дело!
— Что ты, черт бы тебя, мямлишь? В чем?
— Земляк этот и есть... он.
— Кто?
Охранник поежился, тоскливо вздохнул и сказал:
— Тюрин.
II
Рабочий день в компании «Интертраст» заканчивался в шесть вечера. К семи особняк на Варварке пустел, в охрану заступала ночная смена, в приемной оставался только дежурный. Мамаев хотел разобраться с Тюриным прямо с утра, но не отвечал ни домашний его телефон, ни мобильный, дозвонились до него только во второй половине дня. На переданный ему приказ шефа срочно явиться в офис Тюрин сказал, что находится далеко за городом, подъедет к вечеру. Пришлось ждать.
Грузно, угрюмо сидел Мамаев в черном кожаном кресле за письменным столом, освещенным настольной лампой, и смотрел, как помигивает двоеточие на циферблате электронных часов. Помигивает. Пульсирует. Как кровь в виске. Во рту было сухо от бесчисленного количества выкуренных сигарет. В глаза будто насыпало песку, стояла резь от тяжелой бессонной ночи.
* * *
Прошлой ночью Мамаев долго не мог заснуть. Он велел Зинаиде постелить на диване в кабинете. Ворочался, садился, снова ложился. Не было сна. Ни в одном глазу.
Предательство Тюрина произвело на него действие сокрушительное. Нестерпимо болезненное само по себе, как нестерпимо болезненно любое предательство близкого человека, оно сложилось со всем, что навалилось на него, и на какое-то время лишило воли и желания сопротивляться. Он лежал на диване, смотрел в темноту и мучительно пытался понять, что же произошло, почему?
Не было никакой ошибки в его игре с Буровым. Он правильно ее начал, не было у него другого выхода. Он правильно, грамотно ее провел. Были мелкие накладки, но они неизбежны в любом деле. Случись начать эту игру с начала, он делал бы точно те же ходы. Потому что это были правильные, логически выверенные ходы. Сильные, выигрышные.
Объяснение могло быть только одно. Это была не та игра. Он играл в шашки шахматными фигурами. А это были не шашки. Это были шахматы. Они вдруг оказались шахматами.
* * *
Как же случилось, что в роли статиста в его игре оказался Калмыков?
Профессиональный диверсант. Приговорен к расстрелу. Герой Советского Союза. Награжден посмертно. Четыре трупа в Мурманске. У двух профессионально сломаны шеи, у двух инфаркт. У судьи отсохла рука. У адвоката отнялся язык. Пять трупов в Сокольниках. Один сгорел в джипе, у троих сломаны шеи, у Грека инфаркт.
Что это за чертовщина? Как случилось, что из десятка вполне приемлемых кандидатур он выбрал его? Какой бес толкнул его под руку?
* * *
В кабинет заглянула Зинаида, спросила, не нужно ли чего.
— Перину принеси, — попросил Мамаев. — Холодно.
Сквознячком тянуло, сквознячком. По ногам тянуло, по телу, подступало к сердцу. Будто на даче в морозную ночь неслышно открылась дверь на улицу.
В космос отрылась дверь. В бездну.
Зинаида принесла перину, стала рассказывать, как она навела порядок в семье старшей из дочерей, но поняла, что Мамаев не слушает. Привыкшая к тому, что муж никогда не болеет, удивленно спросила:
— Ты не захворал ли?
— Нет, — буркнул он. — Я умер.
Зинаида ушла, очень встревоженная. Через некоторое время пришел Николай, молча сел в темноте на краешек дивана. Сидел, молчал. Не удержавшись, укорил:
— Говорил я тебе: нельзя ментам верить. Гнилые они. Мусора и есть мусора. Как разбираться с ним будешь, надумал?
Мамаев не ответил.
— Если что, свистни. Я за тебя, Петрович, любому кадык вырву. Так и знай. Я тебя не продам.
Еще посидел. Решив, что Мамаев уснул, осторожно вышел.
Мамаев не спал. В нем продолжалась та же мучительная внутренняя работа. Снова и снова прокручивал он в сознании ситуацию, как шахматист анализирует отложенную в трудной позиции партию, пытаясь понять, где была сделана самая первая ошибка, с которой все началось.
Только под утро он понял, в чем был главный его прокол. Тот, с которого все началось. Он понадеялся, что за шесть лет, которые Калмыкову предстояло провести в колонии строгого режима, проблема решится сама собой. У Мамаева была возможность решить ее уже тогда, сразу: драка, в которой либо Калмыкова убьют, либо он убьет, несчастный случай в промзоне. Не стал решать. Понадеялся на авось. Это и было нарушением главного закона любого жизнеустройства, которое в сути своей всегда зона:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68