Дуй в них присутствует случайно.
— Но теперь он так не считает — после вашей встречи…
— Думаешь, будет преследовать?
— А кто его знает, безумца? Он очень злопамятный. Мог и обиду на вас затаить.
— Ты же дала нам алмаз.
— Мальчик, послушай меня, мне кажется, ты не понимаешь, что происходит! — вспылила Арина. — Можно презирать опасность, но этого недостаточно. Нужно быть способным защититься от нее, иначе это не храбрость, а просто глупость!
— Дизи, — чуть повысив голос, сказал Тики. — Оставьте этот разговор. — Он незаметно показал глазами на встревоженного Рики. — Бабуся, ты бы нам рассказала что-нибудь интересное, — чтобы разрядить обстановку, обратился он к Арине. — Наверное, за свою жизнь ты много чего повидала.
Арина рассеянно взглянула на мальчика и кивнула. Несколько минут прошли в молчании, и заскучавший было Рики решил подыскать себе какое-нибудь занятие, но тут мокошь заговорила:
— Ну, расскажу вам случай… Было это зимой, года три назад. Приходит ко мне моя дальняя родственница, плачет:
— Помоги, Арина, корова чахнет и чахнет, погибает совсем, три дня по полчашки молока выдаиваем взамен обычного ведра… Полечи…
Пошла я на коровку ту посмотреть. Батюшки… Вымя больное, чужими пальцами исхватанное.
— Что ж, — говорю, — Матрена, плохо дело, ведьмина это работа.
Та охнула, что делать, спрашивает. Научила я их с дочкой:
— Вечером, как подоишь Зорьку, молоко налей в кошачье блюдце. Двери с Дуняшей заприте, а окна хорошенько шторами прикройте. Сядьте за стол за шитье, блюдечко под ноги поставьте, а сами колите иголками в молоко, пока в дверь не постучат — значит, ведьме невмоготу стало, искололи вы все ее тело. Дверь откройте, но вид сделайте, что шитьем заняты, а на блюдце даже и не смотрите. Если тот, кто пришел, начнет у вас что-нибудь просить, хоть глоток воды, не давайте, придумайте что-нибудь и откажите. Уйдет человек, вы с полчаса подождите, да смотрите, не болтайте ни слова, молчите, как немые. Осторожно в окно посмотрите. Коли увидите, что далеко тот, кто приходил к вам, опять колите иголками в молоко, что есть силы. Если и во второй раз придет тот же человек и начнет опять что-нибудь просить, как ни в чем ни бывало дайте, и уж больше ничего не делайте. А утром ко мне, Матрена, приходи, расскажешь, что было.
Назавтра, чуть свет, по свежему снегу прибегает Матрена.
— Все сделали, как ты велела, и пришла Настасья, соседка, сначала луковицу попросила, а вскоре за веретеном принесло ее. Больше никого и не было. А как веретено я ей дала, — говорит Матрена, — ушла она, я шторку-то чуть отодвинула, вслед ей посмотреть, а она стоит на сугробе и в наше окошко заглядывает. Взглядами мы с ней и столкнулись. Я прямо обмерла, от неожиданности да со страху… Чего стоишь-то здесь, спрашиваю, а она недобро так усмехнулась, зыркнула на меня еще раз глазищами своими черными злыми и пошла. Ой, Петровна, боюсь я до смерти, изведет она нас теперь…
— Что за Настасья? — спрашиваю.
Оказалось, у соседа Матрениного, Митрофана-кузнеца, сын, Иван, женился недавно. Перед этим все на Дуняшку заглядывался, красивый парень, рослый, работящий. Думали, всё уж у них с Дуняшкой сладилось. А поехал по делу в соседнюю деревню, на постоялом дворе и встретил Настасью, дочку хозяев.
— Через день привез ее домой… Женюсь — и все тут. На Дуняшку больше и не смотрит. Сколько слез девка пролила… Ясно теперь, — раздраженно добавила Матрена, — приворожила его эта ведьма!
— Ну, а Настасья эта какова? — спрашиваю.
Матрена губы поджала, мол, неткаха-непряха. Неумеха, значит. Зазвала я к себе кузнеца, спрашиваю:
— Как, Митрофан, семья твоя поживает? Все ли у молодых ладно? Не заболела ли Настасья?
— Да вчера вечером, — говорит, — прихватило её, всю ночь стонала да охала… А так — все живы-здоровы, спасибо.
— А не было ли чудес каких раньше? Что-нибудь необычное не происходило у вас дома, нет?
Посмотрел он на меня удивленно, подумал и говорит:
— Постой-ка, Арина Петровна, я кое-что вспомнил. Я сейчас за сыном схожу.
Привел Ивана. Стоят оба, переминаются с ноги на ногу.
— Ну, — говорю, — вы долго на меня смотреть будете?
— Да не знаю, как начать, расскажи сначала ты, Арина Петровна, зачем ты знать это хочешь.
Я рассказала им историю с Матрениной коровой. Иван задрожал, как осиновый лист, а кузнец в сердцах шапкой об пол.
— Я, — говорит, — Ивана с женой летом, в самый сенокос, послал на нашу делянку траву косить, а они через два дня домой возвращаются. Ваня мне говорит: «Все, батя, скосили.» — А сам в глаза не смотрит. — «Как это, — спрашиваю, — сын, вы так быстро управились, когда там работы на неделю?» — Молчит. Поехал я сам туда посмотреть. И вправду, все скошено, трава такая густая, сочная в это лето вымахала. Вот мы с бабой моей потом все удивлялись, она плакала даже, мол, не к добру это…
Тут Митрофан на сына прикрикнул: «Говори, как дело было!» Иван и рассказал:
— Косил я днем. Настасья помогала так-сяк. Ну, спать легли. Утром встали, я гляжу — все скошено. Что такое? «Да я, — говорит, — Ванюша, ночь не спала, все косила, косила…» — «Дрыхла ты, — говорю, — а не косила, руки свои покажи!» — Смотрю, а руки белые, и ни одного мозоля… А она смеется только…
Кузнеца всего так и передернуло:
— Черти ей, мерзавке, накосили!
Ваня стоит, на себя не похож.
— Ну, что, — говорю, — Митрофан, сам ее поучишь, или мне это сделать?
— Сам… — отвечает. — Завтра, как на сход все придут…
Ивана затрясло всего.
— Не пойду я, батя! Люблю я ее, проклятую…
— Пойдешь, — говорит Митрофан. — Ты эту нечисть сюда привез, значит, на тебе вина лежит. А за сына отец в ответе, поэтому и я с тобой вместе завтра ее учить буду.
Поклонились и ушли понурые.
— Ну, — улыбнулась Арина, — хватит разговоры разговаривать, дело стоит. В следующий раз доскажу. Давайте-ка горшки наши посмотрим…
Тики помог Арине вынуть горшки из печи. Закаленные жаром, они были чудо как хороши, но Рики на них даже не взглянул и расстроился до слез:
— Бабуленька, расскажи сейчас, как ведьму проучили, вдруг и я когда-нибудь с ведьмой встречусь…
— Ой, что ты… И думать об этом не смей! Думать о плохом — только беду накликать, поверь мне, дружочек. Всегда думай только о хорошем!
Остальные тоже были не прочь дослушать эту историю до конца, и когда новые горшки посадили в печь, Арина продолжила свой рассказ.
— На следующий день собрался народ на сход, дела решать, и Ваня женушку свою привел. Ох, хороша была молодуха: бойкая, красивая, кожа белая-белая, чистая, как снег, глаза и брови черные, а губки бантиком. Смотрю, Ваня сам не свой, но держится. Поговорил народ о том, о сем, и тут мужики вокруг нашей молодой пары плотным кольцом встали. Митрофан к ним подходит и на ходу рукавицы свои рабочие надевает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Но теперь он так не считает — после вашей встречи…
— Думаешь, будет преследовать?
— А кто его знает, безумца? Он очень злопамятный. Мог и обиду на вас затаить.
— Ты же дала нам алмаз.
— Мальчик, послушай меня, мне кажется, ты не понимаешь, что происходит! — вспылила Арина. — Можно презирать опасность, но этого недостаточно. Нужно быть способным защититься от нее, иначе это не храбрость, а просто глупость!
— Дизи, — чуть повысив голос, сказал Тики. — Оставьте этот разговор. — Он незаметно показал глазами на встревоженного Рики. — Бабуся, ты бы нам рассказала что-нибудь интересное, — чтобы разрядить обстановку, обратился он к Арине. — Наверное, за свою жизнь ты много чего повидала.
Арина рассеянно взглянула на мальчика и кивнула. Несколько минут прошли в молчании, и заскучавший было Рики решил подыскать себе какое-нибудь занятие, но тут мокошь заговорила:
— Ну, расскажу вам случай… Было это зимой, года три назад. Приходит ко мне моя дальняя родственница, плачет:
— Помоги, Арина, корова чахнет и чахнет, погибает совсем, три дня по полчашки молока выдаиваем взамен обычного ведра… Полечи…
Пошла я на коровку ту посмотреть. Батюшки… Вымя больное, чужими пальцами исхватанное.
— Что ж, — говорю, — Матрена, плохо дело, ведьмина это работа.
Та охнула, что делать, спрашивает. Научила я их с дочкой:
— Вечером, как подоишь Зорьку, молоко налей в кошачье блюдце. Двери с Дуняшей заприте, а окна хорошенько шторами прикройте. Сядьте за стол за шитье, блюдечко под ноги поставьте, а сами колите иголками в молоко, пока в дверь не постучат — значит, ведьме невмоготу стало, искололи вы все ее тело. Дверь откройте, но вид сделайте, что шитьем заняты, а на блюдце даже и не смотрите. Если тот, кто пришел, начнет у вас что-нибудь просить, хоть глоток воды, не давайте, придумайте что-нибудь и откажите. Уйдет человек, вы с полчаса подождите, да смотрите, не болтайте ни слова, молчите, как немые. Осторожно в окно посмотрите. Коли увидите, что далеко тот, кто приходил к вам, опять колите иголками в молоко, что есть силы. Если и во второй раз придет тот же человек и начнет опять что-нибудь просить, как ни в чем ни бывало дайте, и уж больше ничего не делайте. А утром ко мне, Матрена, приходи, расскажешь, что было.
Назавтра, чуть свет, по свежему снегу прибегает Матрена.
— Все сделали, как ты велела, и пришла Настасья, соседка, сначала луковицу попросила, а вскоре за веретеном принесло ее. Больше никого и не было. А как веретено я ей дала, — говорит Матрена, — ушла она, я шторку-то чуть отодвинула, вслед ей посмотреть, а она стоит на сугробе и в наше окошко заглядывает. Взглядами мы с ней и столкнулись. Я прямо обмерла, от неожиданности да со страху… Чего стоишь-то здесь, спрашиваю, а она недобро так усмехнулась, зыркнула на меня еще раз глазищами своими черными злыми и пошла. Ой, Петровна, боюсь я до смерти, изведет она нас теперь…
— Что за Настасья? — спрашиваю.
Оказалось, у соседа Матрениного, Митрофана-кузнеца, сын, Иван, женился недавно. Перед этим все на Дуняшку заглядывался, красивый парень, рослый, работящий. Думали, всё уж у них с Дуняшкой сладилось. А поехал по делу в соседнюю деревню, на постоялом дворе и встретил Настасью, дочку хозяев.
— Через день привез ее домой… Женюсь — и все тут. На Дуняшку больше и не смотрит. Сколько слез девка пролила… Ясно теперь, — раздраженно добавила Матрена, — приворожила его эта ведьма!
— Ну, а Настасья эта какова? — спрашиваю.
Матрена губы поджала, мол, неткаха-непряха. Неумеха, значит. Зазвала я к себе кузнеца, спрашиваю:
— Как, Митрофан, семья твоя поживает? Все ли у молодых ладно? Не заболела ли Настасья?
— Да вчера вечером, — говорит, — прихватило её, всю ночь стонала да охала… А так — все живы-здоровы, спасибо.
— А не было ли чудес каких раньше? Что-нибудь необычное не происходило у вас дома, нет?
Посмотрел он на меня удивленно, подумал и говорит:
— Постой-ка, Арина Петровна, я кое-что вспомнил. Я сейчас за сыном схожу.
Привел Ивана. Стоят оба, переминаются с ноги на ногу.
— Ну, — говорю, — вы долго на меня смотреть будете?
— Да не знаю, как начать, расскажи сначала ты, Арина Петровна, зачем ты знать это хочешь.
Я рассказала им историю с Матрениной коровой. Иван задрожал, как осиновый лист, а кузнец в сердцах шапкой об пол.
— Я, — говорит, — Ивана с женой летом, в самый сенокос, послал на нашу делянку траву косить, а они через два дня домой возвращаются. Ваня мне говорит: «Все, батя, скосили.» — А сам в глаза не смотрит. — «Как это, — спрашиваю, — сын, вы так быстро управились, когда там работы на неделю?» — Молчит. Поехал я сам туда посмотреть. И вправду, все скошено, трава такая густая, сочная в это лето вымахала. Вот мы с бабой моей потом все удивлялись, она плакала даже, мол, не к добру это…
Тут Митрофан на сына прикрикнул: «Говори, как дело было!» Иван и рассказал:
— Косил я днем. Настасья помогала так-сяк. Ну, спать легли. Утром встали, я гляжу — все скошено. Что такое? «Да я, — говорит, — Ванюша, ночь не спала, все косила, косила…» — «Дрыхла ты, — говорю, — а не косила, руки свои покажи!» — Смотрю, а руки белые, и ни одного мозоля… А она смеется только…
Кузнеца всего так и передернуло:
— Черти ей, мерзавке, накосили!
Ваня стоит, на себя не похож.
— Ну, что, — говорю, — Митрофан, сам ее поучишь, или мне это сделать?
— Сам… — отвечает. — Завтра, как на сход все придут…
Ивана затрясло всего.
— Не пойду я, батя! Люблю я ее, проклятую…
— Пойдешь, — говорит Митрофан. — Ты эту нечисть сюда привез, значит, на тебе вина лежит. А за сына отец в ответе, поэтому и я с тобой вместе завтра ее учить буду.
Поклонились и ушли понурые.
— Ну, — улыбнулась Арина, — хватит разговоры разговаривать, дело стоит. В следующий раз доскажу. Давайте-ка горшки наши посмотрим…
Тики помог Арине вынуть горшки из печи. Закаленные жаром, они были чудо как хороши, но Рики на них даже не взглянул и расстроился до слез:
— Бабуленька, расскажи сейчас, как ведьму проучили, вдруг и я когда-нибудь с ведьмой встречусь…
— Ой, что ты… И думать об этом не смей! Думать о плохом — только беду накликать, поверь мне, дружочек. Всегда думай только о хорошем!
Остальные тоже были не прочь дослушать эту историю до конца, и когда новые горшки посадили в печь, Арина продолжила свой рассказ.
— На следующий день собрался народ на сход, дела решать, и Ваня женушку свою привел. Ох, хороша была молодуха: бойкая, красивая, кожа белая-белая, чистая, как снег, глаза и брови черные, а губки бантиком. Смотрю, Ваня сам не свой, но держится. Поговорил народ о том, о сем, и тут мужики вокруг нашей молодой пары плотным кольцом встали. Митрофан к ним подходит и на ходу рукавицы свои рабочие надевает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77