Все по песенке: «Я привез тебе, родная, мандавошек из Китая…» Мочу брать будете? Говнецо на глист-яйцо? Учтите, возможна ВИЧ-инфекция, вероятна чума бубонная… Но уж проказа — наверняка!
Я стреляла в нее в упор, пытаясь пробить броню совершенной невозмутимости и явно сдерживаемого презрения. Она со мной не разговаривала, бесшумно шла за спиной, командовала: «В лифт!», «Налево!», «Прямо!», а теперь приказала: «Снять все!»
В громадных ванных хоромах с полом на двух уровнях, зеркальными стенами и потолком было тепло, воздух пронизывали все ароматы Аравии, в джакузи бурлила и пенилась розовая пена шампуня, но черный мраморный пол холодил босые ноги, и я топталась, как цапля, обхватив плечи руками.
Голый человек всегда беспомощен, у нас на острове самые крутые мамочки ломались, когда их засаживали голыми в карцер за особенно злостные нарушения режима и разборки. Я стояла перед этой особой совершенно голая. И злилась еще и оттого, что мне жутко хотелось плюхнуться в нежную пену и впервые после моего исхода с северов по-настоящему отмыться.
— Слишком много лишних слов. Это непродуктивно, — сказала она равнодушно, словно и не понимала моих попыток завести ее. Перевернула на подзеркальнике старинные песочные часы, постучала ногтем, стронув струйку белого песка, и заявила:
— Вы имеете двадцать минут… На все процедуры.
— А если я… — начала было, но она вдруг звенящим голосом оборвала меня:
— Молчать!
— Ого! — с уважением заметила я. — В войсках СС не служили, мадам? Есть в вас что-то гестаповское… В каком чине изволите пребывать? Как минимум «гоп-стоп-унтер-штурмбаннфюрер»! Верно?
— Исполнять!
Показалось мне или нет, но, кажется, все-таки в ее янтарях первый раз шевельнулось смешливое любопытство.
— А вы меня — по шее… — проворчала я и плюхнулась в ванну так, чтобы забрызгать ее.
Она этого как бы и не заметила, вынула из стенного шкафа в дальнем углу веревочную швабру с пластмассовым черенком, подцепила черенком мои одежды, частично сложенные на пуфике, а частично валявшиеся на полу, явно демонстрируя мне, что даже прикасаться к ним ей противно, и понесла мои трусики, лифчик, юбку, кофту прочь.
— Эй, оставьте в покое мое барахло!
— Оно вам больше не понадобится.
В общем, лишила эта коротышка меня моей лягушачьей шкурки, и хотя до царевны-лягушечки мне было очень далеко, но именно с этого акта и началось преображение Л. Басаргиной во что-то совершенно непонятное, но, конечно, это дошло до меня гораздо позже.
Я разобралась с десятком кранов, педалей и кнопок, венчавших изголовье этого сверхмощного агрегата из абрикосового цвета фаянса, усилила напор и вознеслась на упругих струях, в пене, почти до вершин блаженства.
Почти…
Потому что уже здесь я впервые ощутила незримое присутствие Хозяйки, Настоящей Женщины, которая, конечно же, если и не проектировала сама, то приспосабливала этот водяной рай под себя: от матовых бестеневых плафонов и бра, вделанных в стены, облицованные кремовой итальянской плиткой, по которой порхали темно-коричневые и желтые бабочки и стрекозы, до множества удобных шкафчиков, полок и полочек, заставленных сосудами с пенами, шампунями и ароматными солями, удобными пуфами из не боящейся влаги кожи, чайным столиком поодаль, на котором еще стоял чайник марки «Мулинекс», были видны неубранная массивная чашка, а в пепельнице — бугристой громадной океанской раковине с перламутровым чревом — еще лежал изжеванный окурок коричневой сигарки со следами губной помады.
Низкое удобное кресло из такой же кожи, как и пуфики, было сдвинуто под большой колпак для сушки волос, возле кресла валялись домашние туфли без задников, в опушке из рыжего меха, и мне вдруг показалось, что хозяйка всего этого только вышла на миг, сейчас вернется и скажет: «А с чего это ты забралась в мою ванну, девка?»
Я как-то сразу погасла и, хотя в песочных часах еще струилось, выдернула пробку, чтобы спустить воду, ополоснулась из душевой головки и вылезла из джакузи. На сушилке висело мохнатое банное полотенце, но им уже пользовались, я сдвинула створку зеркального стенного шкафа, взяла из стопки свежее полотенце, накинула на плечи и уселась под колпак сушиться.
Поглядела на валявшиеся меховушки, но надевать туфли не стала, хотя они могли бы и подойти.
По Элге Карловне можно было проверять хронометры — она появилась точно в тот миг, когда в часах упала последняя песчинка. Она успела переодеться в рабочий комбинезон из ношеной джинсы, с лямками и карманом на груди, голову по брови повязала тугой синей косынкой и была похожа на мастерового, которому предстоит работа. На плече она несла махровый халат, а в руках — поднос, на котором лежала сдобная булка и стояла большая кружка с чем-то черным и дымящимся.
Она бросила мне на колени халат, я надела его, даже мне он был велик, явно с плеча Туманского.
— Это необходимо кушать, — сказала Элга. — А это глотать…
Она выложила розовую капсулку.
— Зачем?
— Это не наркотик. Просто дает большой стимул. Чтобы не спать. Я полагаю, что нам предстоит ночь без сна… День тоже.
— А это что такое? — пригубила я из кружки ароматную жидкость с непонятным привкусом, что-то горько-сладкое, пряное, с запахом корицы и мускуса.
— Это для энергичности, — усмехнулась она, заметив мои колебания. — Мой рецепт… Проверено на моем организме. Если этим зарядить ракету, можно лететь на Луну…
— На Луне мне, кажется, делать нечего, — вздохнула я. — А вот во что я у вас запряглась?
— Не надо печали… Это просто полезно и вкусно. Она одобрительно покивала, когда я начала есть, сдоба была свежая, запивочка тоже годилась, но больше всего мне понравилось, что она не стала смотреть, как я жую, а деловито занялась приборкой, подтирая мокрые пятна на полу, переставляя флаконы, а попутно вынула откуда-то большие вьетнамки и положила у моих ног.
Потом она уселась на пуфик поодаль и закурила, щелкнув золотым портсигарчиком.
— Я полагаю, вы имеете любопытство, — сказала она неожиданно мягко. — У нас есть еще десять минут. Спрашивайте! Симон приказал мне на все отвечать…
— Вы кто?
— Если не нарушать формальной логичности, официально я — никто, — подумав, сказала она. — Если исходить из того, что я умею, то в вашем возрасте я считала себя художником, у меня хорошо шла керамика, я имела сильную муфельную печку и увлекалась эмалью с перегородками. Да, именно так, перегородчатая эмаль. По старинным рецептам. Я умею хорошо фотографировать, немножко конструирую одежду для дам большой полноты, немного визажирую, немножко перевожу с немецкого, немножко музицирую, играю в бридж на уровне чемпионов и люблю лошадей… Достаточно?
— Не очень, — честно призналась я. — Вы немка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Я стреляла в нее в упор, пытаясь пробить броню совершенной невозмутимости и явно сдерживаемого презрения. Она со мной не разговаривала, бесшумно шла за спиной, командовала: «В лифт!», «Налево!», «Прямо!», а теперь приказала: «Снять все!»
В громадных ванных хоромах с полом на двух уровнях, зеркальными стенами и потолком было тепло, воздух пронизывали все ароматы Аравии, в джакузи бурлила и пенилась розовая пена шампуня, но черный мраморный пол холодил босые ноги, и я топталась, как цапля, обхватив плечи руками.
Голый человек всегда беспомощен, у нас на острове самые крутые мамочки ломались, когда их засаживали голыми в карцер за особенно злостные нарушения режима и разборки. Я стояла перед этой особой совершенно голая. И злилась еще и оттого, что мне жутко хотелось плюхнуться в нежную пену и впервые после моего исхода с северов по-настоящему отмыться.
— Слишком много лишних слов. Это непродуктивно, — сказала она равнодушно, словно и не понимала моих попыток завести ее. Перевернула на подзеркальнике старинные песочные часы, постучала ногтем, стронув струйку белого песка, и заявила:
— Вы имеете двадцать минут… На все процедуры.
— А если я… — начала было, но она вдруг звенящим голосом оборвала меня:
— Молчать!
— Ого! — с уважением заметила я. — В войсках СС не служили, мадам? Есть в вас что-то гестаповское… В каком чине изволите пребывать? Как минимум «гоп-стоп-унтер-штурмбаннфюрер»! Верно?
— Исполнять!
Показалось мне или нет, но, кажется, все-таки в ее янтарях первый раз шевельнулось смешливое любопытство.
— А вы меня — по шее… — проворчала я и плюхнулась в ванну так, чтобы забрызгать ее.
Она этого как бы и не заметила, вынула из стенного шкафа в дальнем углу веревочную швабру с пластмассовым черенком, подцепила черенком мои одежды, частично сложенные на пуфике, а частично валявшиеся на полу, явно демонстрируя мне, что даже прикасаться к ним ей противно, и понесла мои трусики, лифчик, юбку, кофту прочь.
— Эй, оставьте в покое мое барахло!
— Оно вам больше не понадобится.
В общем, лишила эта коротышка меня моей лягушачьей шкурки, и хотя до царевны-лягушечки мне было очень далеко, но именно с этого акта и началось преображение Л. Басаргиной во что-то совершенно непонятное, но, конечно, это дошло до меня гораздо позже.
Я разобралась с десятком кранов, педалей и кнопок, венчавших изголовье этого сверхмощного агрегата из абрикосового цвета фаянса, усилила напор и вознеслась на упругих струях, в пене, почти до вершин блаженства.
Почти…
Потому что уже здесь я впервые ощутила незримое присутствие Хозяйки, Настоящей Женщины, которая, конечно же, если и не проектировала сама, то приспосабливала этот водяной рай под себя: от матовых бестеневых плафонов и бра, вделанных в стены, облицованные кремовой итальянской плиткой, по которой порхали темно-коричневые и желтые бабочки и стрекозы, до множества удобных шкафчиков, полок и полочек, заставленных сосудами с пенами, шампунями и ароматными солями, удобными пуфами из не боящейся влаги кожи, чайным столиком поодаль, на котором еще стоял чайник марки «Мулинекс», были видны неубранная массивная чашка, а в пепельнице — бугристой громадной океанской раковине с перламутровым чревом — еще лежал изжеванный окурок коричневой сигарки со следами губной помады.
Низкое удобное кресло из такой же кожи, как и пуфики, было сдвинуто под большой колпак для сушки волос, возле кресла валялись домашние туфли без задников, в опушке из рыжего меха, и мне вдруг показалось, что хозяйка всего этого только вышла на миг, сейчас вернется и скажет: «А с чего это ты забралась в мою ванну, девка?»
Я как-то сразу погасла и, хотя в песочных часах еще струилось, выдернула пробку, чтобы спустить воду, ополоснулась из душевой головки и вылезла из джакузи. На сушилке висело мохнатое банное полотенце, но им уже пользовались, я сдвинула створку зеркального стенного шкафа, взяла из стопки свежее полотенце, накинула на плечи и уселась под колпак сушиться.
Поглядела на валявшиеся меховушки, но надевать туфли не стала, хотя они могли бы и подойти.
По Элге Карловне можно было проверять хронометры — она появилась точно в тот миг, когда в часах упала последняя песчинка. Она успела переодеться в рабочий комбинезон из ношеной джинсы, с лямками и карманом на груди, голову по брови повязала тугой синей косынкой и была похожа на мастерового, которому предстоит работа. На плече она несла махровый халат, а в руках — поднос, на котором лежала сдобная булка и стояла большая кружка с чем-то черным и дымящимся.
Она бросила мне на колени халат, я надела его, даже мне он был велик, явно с плеча Туманского.
— Это необходимо кушать, — сказала Элга. — А это глотать…
Она выложила розовую капсулку.
— Зачем?
— Это не наркотик. Просто дает большой стимул. Чтобы не спать. Я полагаю, что нам предстоит ночь без сна… День тоже.
— А это что такое? — пригубила я из кружки ароматную жидкость с непонятным привкусом, что-то горько-сладкое, пряное, с запахом корицы и мускуса.
— Это для энергичности, — усмехнулась она, заметив мои колебания. — Мой рецепт… Проверено на моем организме. Если этим зарядить ракету, можно лететь на Луну…
— На Луне мне, кажется, делать нечего, — вздохнула я. — А вот во что я у вас запряглась?
— Не надо печали… Это просто полезно и вкусно. Она одобрительно покивала, когда я начала есть, сдоба была свежая, запивочка тоже годилась, но больше всего мне понравилось, что она не стала смотреть, как я жую, а деловито занялась приборкой, подтирая мокрые пятна на полу, переставляя флаконы, а попутно вынула откуда-то большие вьетнамки и положила у моих ног.
Потом она уселась на пуфик поодаль и закурила, щелкнув золотым портсигарчиком.
— Я полагаю, вы имеете любопытство, — сказала она неожиданно мягко. — У нас есть еще десять минут. Спрашивайте! Симон приказал мне на все отвечать…
— Вы кто?
— Если не нарушать формальной логичности, официально я — никто, — подумав, сказала она. — Если исходить из того, что я умею, то в вашем возрасте я считала себя художником, у меня хорошо шла керамика, я имела сильную муфельную печку и увлекалась эмалью с перегородками. Да, именно так, перегородчатая эмаль. По старинным рецептам. Я умею хорошо фотографировать, немножко конструирую одежду для дам большой полноты, немного визажирую, немножко перевожу с немецкого, немножко музицирую, играю в бридж на уровне чемпионов и люблю лошадей… Достаточно?
— Не очень, — честно призналась я. — Вы немка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84