Но я решила не выбиваться из распорядка и не расслабляться. Так легче в понедельник по новой усаживаться на карусель, которую для меня запускали.
Поэтому ровно в шесть сорок пять, приодевшись в своей комнате, я входила в кухню в цокольном этаже. Вообще-то, кухней этот белоснежный комплекс из нескольких помещений с разделочными столами, электроплитами, грилями, герметичными котлами из нержавейки, наборами сияющих кастрюль, сковородок и прочими наворотами назвать было трудно. Это была мощная творческая площадка для самых невероятных изысков какого-нибудь кулинарного Паганини. Маэстро тоже был, только его звали Цой, юркий, махонький, всегда бесконечно веселый и доброжелательный кореец в белом, как у хирурга, комбинезоне, который держал всю кухонную команду железно в своем сухоньком кулачке.
По выходным дням, если не ждали гостей, команда отдыхала, на капитанском мостике оставался только он.
Ко мне он относился с приязнью, только называл «Ризавета», потому что букву "л" не выговаривал.
При кухне была полустоловка для прислуги, но по воскресеньям объявлялась полная демократия, и если ты собирался поесть — изволь притопать именно сюда.
Элга была уже здесь, допивала кофе и просматривала свежие газеты. Не знаю, кто этим занимался, но каждый день в шесть утра вся основная московская пресса оказывалась у нас.
Мы молча кивнули друг дружке, я села, Цой загорланил: "Ризавета! Ризавета! Я рюрбрю тебя за это…
И за это, и за то, я купрю тебе манто!" Так он за мной ухаживал.
И каждый раз угощал чем-то необыкновенно вкусненьким. В этот раз это были какие-то особенные сочные оладушки со сливовым джемом. Все остальное было как всегда — поджаристые тостики, яичница с ломтиками бекона, соевое масло и прочее. Элга мне завидовала, она лишь изредка могла позволить себе мучное и сладкое, а я трескала все подряд, и в немалых количествах, все еще отъедалась, но на меня калории никак не действовали, и Карловна как-то заметила:
— Вы имеете редкостный хабитус! Лопаете, как акула, но все пролетает сквозь ваш организм без последствий! Я вам жестоко завидую!
В общем, мы существовали с Элгой Карловной сносно. В рамках взаимной вежливой злобности. И конечно, принять меня за свою ей в этом доме было нелегко. Потому что, как выяснилось, для хозяйки она была — или стала? — вовсе не прислугой, консультантом, советником — они были неразлучными почти шесть лет. И в том, как она относилась даже к памяти Туманской, было что-то лесбийское. Во всяком случае, мне так иногда казалось.
Все, что я убирала и выбрасывала из вещей и предметов, принадлежавших усопшей, Элга как-то незаметно перетаскивала в свою комнату, и однажды, когда я случайно заглянула к ней — неприятно поразилась: на стенах были аккуратно окантованные фотографии — Туманская и Элга рядышком, в основном в поездках. Был даже цветной снимок, где они хохочут, держась за руки, почти голенькие, с сисечками, лишь в соломенных юбчонках, на пляже острова Бали.
Но должна признать, что во всем остальном Элга Карловна держалась безупречно, работала на меня как выверенный часовой механизм и если временами щелкала кнутом, погоняя, то только из-за того, что улавливала, когда мне охота поволынить.
Она сняла очки, перебросила мне свежую газетку, закурила первую сигаретку и сказала:
— Примите мои поздравления… Вас начинают замечать!
Я проглядела заметочку со снимком. Действительно, в заметочке поминалась некая Л. Басаргина, на снимке в числе еще трех особ я стояла с указкой на фоне какого-то идиотского графика, касающегося скачков курса евро, а вообще-то речь шла о работе некоего клуба молодых коммерсантов, подающих особые надежды. Клуб назывался «Молодые львы».
Предполагалось, что восемь дур и три придурка, имеющие какое-то отношение к бизнесу, и есть та самая мощная молодая сила, которая выволочет Отечество из долговой ямы и поведет Россию к сияющим финансовым вершинам.
— Как вы совершили проникновение в этот клуб? — поинтересовалась она.
— Ничего я не совершала! — обозлилась я. — С месяц назад была презентация новой фирмы… что-то пейджинговое. Кто-то из этих типов там сшивался, потащил в их компанию. Показалось — интересно.
— «Молодые львы»? Это как понимать?
— Во-первых, не львы, скорее львицы… Во-вторых, не очень они уже и молодые! Траченные такие девочки! По-моему, кое-кто из них уже полтинник разменял! Вроде вас!
— Вы постоянно устремляетесь к моей личности, Элизабет! — невозмутимо отыграла она. — С какой целью? Нанести обиду? Это непродуктивно!
— Я пошла!
— Сядьте!
Она раскрыла толстый ежедневник, вынула ручку:
— Мы имеем спокойную возможность уточнить график ваших занятий, необходимых встреч и полезных контактов на будущую неделю. В понедельник открывается семинар по торговым и финансовым операциям, совершаемым через сеть Интернет… Это в «плехановке». Аванс по оплате я внесла. Общая стоимость курса — полторы тысячи долларов. Это рекомендация Симона! Вам надлежит быть там в понедельник, в восемь тридцать утра. В четырнадцать сорок пять в главном офисе на Ордынке — контакт с эстонцами. Форма одежды — платье для коктейля. Я бы рекомендовала ваше темно-серое. Цвет лица естественный, минимум косметики, из украшений — нитка жемчуга. Прибалты любят скромность. В семнадцать ноль-ноль вас ждут в службе финансовой безопасности нашего банка. Проблемы, методы, средства обеспечения. Вам надлежит…
— Карловна, миленькая… — состроила я умильную рожу. — Ну выходной же! Такой день, а? Морозец, солнышко будет… Давайте на вечер, а?
— Не имею права возражать! — пожала она плечами. — В девятнадцать ноль-ноль жду вас на рандеву в библиотеке Проспект на каждый день я проконсультирую с Симоном.
Она величественно кивнула и выкатилась из кухни.
Я посмотрела на часы — кажется, успеваю! Цой довольно смотрел на мои пустые тарелки, похлопал меня по плечу и захохотал:
— Хорошо кушаем — хорошо живем, Ризавета! Кажется, только этот кореец и не подозревал, как меня в доме именуют почти все остальные. «Подкидыш» — такую прилепили мне кликуху.
— Дай черного хлебушка… С солью! — попросила я.
Из дома я выскочила уже полностью засупоненная для прогулки: куртка с капюшоном на пуху, лыжная шапочка, бриджи, мягкие сапожки.
Задохнулась от морозного воздуха. Солнце еще путалось в кронах голых деревьев, но день начинался прозрачный, как ключевая вода. На земле на бурых травах лежал нетающий иней, и каждый кристаллик светился. Возле озера гоготали гуси. Им хотелось в воду, но воды не было, и они базарили между собой, обсуждая событие. Гусей держали конюхи при конюшне. Туманский ругался, но больше для виду. Знал, что самого мощного приволокут именно к нему под Новый год, под дармовой хозяйский бутыльмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Поэтому ровно в шесть сорок пять, приодевшись в своей комнате, я входила в кухню в цокольном этаже. Вообще-то, кухней этот белоснежный комплекс из нескольких помещений с разделочными столами, электроплитами, грилями, герметичными котлами из нержавейки, наборами сияющих кастрюль, сковородок и прочими наворотами назвать было трудно. Это была мощная творческая площадка для самых невероятных изысков какого-нибудь кулинарного Паганини. Маэстро тоже был, только его звали Цой, юркий, махонький, всегда бесконечно веселый и доброжелательный кореец в белом, как у хирурга, комбинезоне, который держал всю кухонную команду железно в своем сухоньком кулачке.
По выходным дням, если не ждали гостей, команда отдыхала, на капитанском мостике оставался только он.
Ко мне он относился с приязнью, только называл «Ризавета», потому что букву "л" не выговаривал.
При кухне была полустоловка для прислуги, но по воскресеньям объявлялась полная демократия, и если ты собирался поесть — изволь притопать именно сюда.
Элга была уже здесь, допивала кофе и просматривала свежие газеты. Не знаю, кто этим занимался, но каждый день в шесть утра вся основная московская пресса оказывалась у нас.
Мы молча кивнули друг дружке, я села, Цой загорланил: "Ризавета! Ризавета! Я рюрбрю тебя за это…
И за это, и за то, я купрю тебе манто!" Так он за мной ухаживал.
И каждый раз угощал чем-то необыкновенно вкусненьким. В этот раз это были какие-то особенные сочные оладушки со сливовым джемом. Все остальное было как всегда — поджаристые тостики, яичница с ломтиками бекона, соевое масло и прочее. Элга мне завидовала, она лишь изредка могла позволить себе мучное и сладкое, а я трескала все подряд, и в немалых количествах, все еще отъедалась, но на меня калории никак не действовали, и Карловна как-то заметила:
— Вы имеете редкостный хабитус! Лопаете, как акула, но все пролетает сквозь ваш организм без последствий! Я вам жестоко завидую!
В общем, мы существовали с Элгой Карловной сносно. В рамках взаимной вежливой злобности. И конечно, принять меня за свою ей в этом доме было нелегко. Потому что, как выяснилось, для хозяйки она была — или стала? — вовсе не прислугой, консультантом, советником — они были неразлучными почти шесть лет. И в том, как она относилась даже к памяти Туманской, было что-то лесбийское. Во всяком случае, мне так иногда казалось.
Все, что я убирала и выбрасывала из вещей и предметов, принадлежавших усопшей, Элга как-то незаметно перетаскивала в свою комнату, и однажды, когда я случайно заглянула к ней — неприятно поразилась: на стенах были аккуратно окантованные фотографии — Туманская и Элга рядышком, в основном в поездках. Был даже цветной снимок, где они хохочут, держась за руки, почти голенькие, с сисечками, лишь в соломенных юбчонках, на пляже острова Бали.
Но должна признать, что во всем остальном Элга Карловна держалась безупречно, работала на меня как выверенный часовой механизм и если временами щелкала кнутом, погоняя, то только из-за того, что улавливала, когда мне охота поволынить.
Она сняла очки, перебросила мне свежую газетку, закурила первую сигаретку и сказала:
— Примите мои поздравления… Вас начинают замечать!
Я проглядела заметочку со снимком. Действительно, в заметочке поминалась некая Л. Басаргина, на снимке в числе еще трех особ я стояла с указкой на фоне какого-то идиотского графика, касающегося скачков курса евро, а вообще-то речь шла о работе некоего клуба молодых коммерсантов, подающих особые надежды. Клуб назывался «Молодые львы».
Предполагалось, что восемь дур и три придурка, имеющие какое-то отношение к бизнесу, и есть та самая мощная молодая сила, которая выволочет Отечество из долговой ямы и поведет Россию к сияющим финансовым вершинам.
— Как вы совершили проникновение в этот клуб? — поинтересовалась она.
— Ничего я не совершала! — обозлилась я. — С месяц назад была презентация новой фирмы… что-то пейджинговое. Кто-то из этих типов там сшивался, потащил в их компанию. Показалось — интересно.
— «Молодые львы»? Это как понимать?
— Во-первых, не львы, скорее львицы… Во-вторых, не очень они уже и молодые! Траченные такие девочки! По-моему, кое-кто из них уже полтинник разменял! Вроде вас!
— Вы постоянно устремляетесь к моей личности, Элизабет! — невозмутимо отыграла она. — С какой целью? Нанести обиду? Это непродуктивно!
— Я пошла!
— Сядьте!
Она раскрыла толстый ежедневник, вынула ручку:
— Мы имеем спокойную возможность уточнить график ваших занятий, необходимых встреч и полезных контактов на будущую неделю. В понедельник открывается семинар по торговым и финансовым операциям, совершаемым через сеть Интернет… Это в «плехановке». Аванс по оплате я внесла. Общая стоимость курса — полторы тысячи долларов. Это рекомендация Симона! Вам надлежит быть там в понедельник, в восемь тридцать утра. В четырнадцать сорок пять в главном офисе на Ордынке — контакт с эстонцами. Форма одежды — платье для коктейля. Я бы рекомендовала ваше темно-серое. Цвет лица естественный, минимум косметики, из украшений — нитка жемчуга. Прибалты любят скромность. В семнадцать ноль-ноль вас ждут в службе финансовой безопасности нашего банка. Проблемы, методы, средства обеспечения. Вам надлежит…
— Карловна, миленькая… — состроила я умильную рожу. — Ну выходной же! Такой день, а? Морозец, солнышко будет… Давайте на вечер, а?
— Не имею права возражать! — пожала она плечами. — В девятнадцать ноль-ноль жду вас на рандеву в библиотеке Проспект на каждый день я проконсультирую с Симоном.
Она величественно кивнула и выкатилась из кухни.
Я посмотрела на часы — кажется, успеваю! Цой довольно смотрел на мои пустые тарелки, похлопал меня по плечу и захохотал:
— Хорошо кушаем — хорошо живем, Ризавета! Кажется, только этот кореец и не подозревал, как меня в доме именуют почти все остальные. «Подкидыш» — такую прилепили мне кликуху.
— Дай черного хлебушка… С солью! — попросила я.
Из дома я выскочила уже полностью засупоненная для прогулки: куртка с капюшоном на пуху, лыжная шапочка, бриджи, мягкие сапожки.
Задохнулась от морозного воздуха. Солнце еще путалось в кронах голых деревьев, но день начинался прозрачный, как ключевая вода. На земле на бурых травах лежал нетающий иней, и каждый кристаллик светился. Возле озера гоготали гуси. Им хотелось в воду, но воды не было, и они базарили между собой, обсуждая событие. Гусей держали конюхи при конюшне. Туманский ругался, но больше для виду. Знал, что самого мощного приволокут именно к нему под Новый год, под дармовой хозяйский бутыльмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84