— Он зафыркал, сдерживая смех. — Поставите какую-нибудь закорюку. Ее удостоверят. Есть кому…
— Это же… криминал…
— Конечно, — согласился он.
— А что со мной будет? Потом? Тоже — подъезд или в автомобильчике кокнете? Вы же у меня на крючке будете… Такое не прощается!
— Поменьше читайте детективы, Лиза… — устало сказал он. — Люди редко понимают друг друга, когда им хорошо. На беде сходятся гораздо надежнее. Вам — худо, мне — еще горше… Я думаю, мы поладим!
— Но вы будете рядом? Если что? Там? Поможете? Подскажете? Если что не так пойдет…
— Нет, — покачал он головой. — Меня рядом не будет. Меня никогда в таких делах рядом с нею не было. Все знают, что она и близко не подпускала меня к делам. Для всех я бездельник, которого просто содержит красивая и многоимущая дама. Бабник, поддавала, игрок, пропадающий на ипподроме, — в общем, нечто беспутное, трепло, постельная фигура, которую умная женщина содержит только для того, чтобы было кому подавать ей шубку и маячить где-то рядом на светских тусовках или концертах «Виртуозов Москвы»… Все знают, что я когда-то начинал какой-то свой бизнес, но бездарно все профукал, разорился и, если бы не она, окончил свой путь в бомжах… Так удобнее, Лиза! Во всяком случае, надежнее. Вы думаете, я один на Москве такой… декоративный? Видите, я с вами совершенно откровенен…
Он печально и ласково рокотал, будто обволакивал меня своими горестями, и мне его становилось по-настоящему жалко, и я почти гордилась тем, что теперь только от меня зависит, преодолеет ли он пропасть, открывшуюся перед ним, или рухнет в нее, чтобы никогда больше не подняться. И это конечно же было еще одно его преображение, и он снова текуче менялся, как очень талантливый, опытный актер, который точно знает, что делать для того, чтобы вызвать слезу сочувствия и ощущение соучастия, приязнь и понимание публики в зрительном зале. И вся разница была в том, что сценой на этот раз был кабинет его такой же разнесчастный супруги, а единственным зрителем, которого он неумолимо затягивал в свою игру, была я.
Вошла наконец Элга, злобно-напряженная. Она несла на вешалке отглаженный жакет почти мужского кроя из темнокоричневой материи и такие же брюки, которые они удлинила, отвернув обшлага, снизу.
Туманский деликатно ушел к столу, а я переоделась, поглядывая на Элгу, которая расчесывала гребнем паричок из коллекции Туманской, похожий на шапочку из темного меха с более светлыми, похожими на перышки, прядями. Потом она вскрыла большой чемодан на колесиках и начала выбрасывать прямо на паркет неряшливо, видно второпях, затолканные вещи: какие-то шарфики, блузки, белье. И в этих вещах, небрежно бросаемых на пол, было что-то беспощадное и стыдное, потому что владелица их никогда бы не позволила рыться в них вот так еще кому-то.
Брюки немного жали в шагу, но жакетка села как влитая. Костюм был совершенно новый, и только по слабому запаху духов было понятно, что его надевали пару раз. Я пыталась примерить паричок — он морщинил на макушке и беззвучно ругалась, когда появился тощий лощеный парень с деловым портфелем в руках и кожаной папкой под мышкой, похожий на породистую английскую лошадь, с удлиненным бледным лицом, выбритым до лоска, в безукоризненном темном костюме, с шелковым галстуком в тон и платочком в нагрудном кармашке. Распроборенная головка его блестела от бриолина, и в общем в нем было что-то от манекена в витрине модного бутика.
Он испуганно уставился на меня, забыв поздороваться, а Туманский сказал:
— Знакомьтесь, Лиза… Это господин Гурвич, первый помощник Нины Викентьевны. Он вас введет в подробности процедур и нюансы протокола!
— Вы сошли с ума… — смятенно пробормотал он.
— Да бросьте вы, Вадим! — брезгливо фыркнул Туманский. — Нина загнала нас за Можай… И вы это лучше меня знаете! Так что приступайте… Наша спасительница — человек неглупый. Но не усложняйте! Попроще, попроще…
— Мне очень горестно, Симон… — вдруг яростно вскинулась Элга. — Вы не имеете уважения даже к смерти! Я просто не в состоянии больше заниматься этой особой…
— Вы будете заниматься тем, что вам скажут, Карловна! — тихо сказал он. — Я вам не Нина! Я вас просто вышибу! И вы отправитесь отсюда ко всем чертям! Прислуживать очередной московской корове! И делать из нее трепетную лань…
— Вы невоспитанны… — побелев, сообщила она. — Я никогда вам этого не говорила. Из большого уважения к ее чувствам. Вы же бандит, Симон!
— Есть немного… — согласился он и вышел.
ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА
Розовая капсулка и убойной мощи пойло, намешанное по рецепту Элги, сработало безупречно — сна ни в одном глазу, я чувствовала себя так, словно готова отмахать марафонскую дистанцию. Я впервые летела в вертолете, и это было похоже на то, словно тебя сунули в бетономешалку. Все тряслось, ревели турбины, и говорить не было никакой возможности — только кричать. Вадим и пытался мне что-то растолковывать насчет каких-то векселей, личных «авалей» и банковских гарантий, но понял, что кричать мне в ухо бессмысленно, и отвалился.
В салоне бывшего армейского МИ-18, переделанного под личную колесницу Н. В. Туманской, было шесть кресел, привинченный между ними столик, в отдельном отсеке помещалась подвесная койка, накрытая шкурой белого медведя. Там же была стойка для охотничьих ружей, а на переборке висела фотография хозяйки в унтах, красном стеганом комбинезоне, с карабином в руках. У ног ее распластался тот самый медведь, шкура которого и была представлена на койке. Оказывается, Н. В. Туманская умела и такое…
В иллюминатор почти ничего не было видно, его заливали косые струйки дождя, сверху было черное небо, снизу — черный беспросветный лес, и было и без слов понятно, что мы летим не в Москву, а куда-то на север, в настоящую Тмутаракань, во всяком случае, не собираемся заруливать в цивилизованную Тверь и оставляем далеко на западе северную столицу.
Четыре кресла из шести были заняты, рядом со мной сидел Гурвич, впереди светил розовой лысиной расхристанный толстячок в перхоти, которого мне представили как главу юридической службы и который уже нагло, не моргнув глазом именовал меня «Нина Викентьевна», а рядом с ним кивал башкой главный охранник, тот самый, окорокообразный. Все дремали, и только он то и дело вздергивался и выворачивал шею, каждый раз убеждаясь, что я на месте. У него была смешная фамилия — Чичерюкин, но больше ничего смешного в нем не было. Он прилип ко мне, как пластырь, следил настороженно за каждым движением и пережевывал в мозгах каждое мое слово.
Сопровождал он меня и за несколько минут до отлета, когда я уже полностью прибарахлилась, навела полный марафет, вертолет грел двигатели, но я потребовала, чтобы мне показали Гришуню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Это же… криминал…
— Конечно, — согласился он.
— А что со мной будет? Потом? Тоже — подъезд или в автомобильчике кокнете? Вы же у меня на крючке будете… Такое не прощается!
— Поменьше читайте детективы, Лиза… — устало сказал он. — Люди редко понимают друг друга, когда им хорошо. На беде сходятся гораздо надежнее. Вам — худо, мне — еще горше… Я думаю, мы поладим!
— Но вы будете рядом? Если что? Там? Поможете? Подскажете? Если что не так пойдет…
— Нет, — покачал он головой. — Меня рядом не будет. Меня никогда в таких делах рядом с нею не было. Все знают, что она и близко не подпускала меня к делам. Для всех я бездельник, которого просто содержит красивая и многоимущая дама. Бабник, поддавала, игрок, пропадающий на ипподроме, — в общем, нечто беспутное, трепло, постельная фигура, которую умная женщина содержит только для того, чтобы было кому подавать ей шубку и маячить где-то рядом на светских тусовках или концертах «Виртуозов Москвы»… Все знают, что я когда-то начинал какой-то свой бизнес, но бездарно все профукал, разорился и, если бы не она, окончил свой путь в бомжах… Так удобнее, Лиза! Во всяком случае, надежнее. Вы думаете, я один на Москве такой… декоративный? Видите, я с вами совершенно откровенен…
Он печально и ласково рокотал, будто обволакивал меня своими горестями, и мне его становилось по-настоящему жалко, и я почти гордилась тем, что теперь только от меня зависит, преодолеет ли он пропасть, открывшуюся перед ним, или рухнет в нее, чтобы никогда больше не подняться. И это конечно же было еще одно его преображение, и он снова текуче менялся, как очень талантливый, опытный актер, который точно знает, что делать для того, чтобы вызвать слезу сочувствия и ощущение соучастия, приязнь и понимание публики в зрительном зале. И вся разница была в том, что сценой на этот раз был кабинет его такой же разнесчастный супруги, а единственным зрителем, которого он неумолимо затягивал в свою игру, была я.
Вошла наконец Элга, злобно-напряженная. Она несла на вешалке отглаженный жакет почти мужского кроя из темнокоричневой материи и такие же брюки, которые они удлинила, отвернув обшлага, снизу.
Туманский деликатно ушел к столу, а я переоделась, поглядывая на Элгу, которая расчесывала гребнем паричок из коллекции Туманской, похожий на шапочку из темного меха с более светлыми, похожими на перышки, прядями. Потом она вскрыла большой чемодан на колесиках и начала выбрасывать прямо на паркет неряшливо, видно второпях, затолканные вещи: какие-то шарфики, блузки, белье. И в этих вещах, небрежно бросаемых на пол, было что-то беспощадное и стыдное, потому что владелица их никогда бы не позволила рыться в них вот так еще кому-то.
Брюки немного жали в шагу, но жакетка села как влитая. Костюм был совершенно новый, и только по слабому запаху духов было понятно, что его надевали пару раз. Я пыталась примерить паричок — он морщинил на макушке и беззвучно ругалась, когда появился тощий лощеный парень с деловым портфелем в руках и кожаной папкой под мышкой, похожий на породистую английскую лошадь, с удлиненным бледным лицом, выбритым до лоска, в безукоризненном темном костюме, с шелковым галстуком в тон и платочком в нагрудном кармашке. Распроборенная головка его блестела от бриолина, и в общем в нем было что-то от манекена в витрине модного бутика.
Он испуганно уставился на меня, забыв поздороваться, а Туманский сказал:
— Знакомьтесь, Лиза… Это господин Гурвич, первый помощник Нины Викентьевны. Он вас введет в подробности процедур и нюансы протокола!
— Вы сошли с ума… — смятенно пробормотал он.
— Да бросьте вы, Вадим! — брезгливо фыркнул Туманский. — Нина загнала нас за Можай… И вы это лучше меня знаете! Так что приступайте… Наша спасительница — человек неглупый. Но не усложняйте! Попроще, попроще…
— Мне очень горестно, Симон… — вдруг яростно вскинулась Элга. — Вы не имеете уважения даже к смерти! Я просто не в состоянии больше заниматься этой особой…
— Вы будете заниматься тем, что вам скажут, Карловна! — тихо сказал он. — Я вам не Нина! Я вас просто вышибу! И вы отправитесь отсюда ко всем чертям! Прислуживать очередной московской корове! И делать из нее трепетную лань…
— Вы невоспитанны… — побелев, сообщила она. — Я никогда вам этого не говорила. Из большого уважения к ее чувствам. Вы же бандит, Симон!
— Есть немного… — согласился он и вышел.
ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА
Розовая капсулка и убойной мощи пойло, намешанное по рецепту Элги, сработало безупречно — сна ни в одном глазу, я чувствовала себя так, словно готова отмахать марафонскую дистанцию. Я впервые летела в вертолете, и это было похоже на то, словно тебя сунули в бетономешалку. Все тряслось, ревели турбины, и говорить не было никакой возможности — только кричать. Вадим и пытался мне что-то растолковывать насчет каких-то векселей, личных «авалей» и банковских гарантий, но понял, что кричать мне в ухо бессмысленно, и отвалился.
В салоне бывшего армейского МИ-18, переделанного под личную колесницу Н. В. Туманской, было шесть кресел, привинченный между ними столик, в отдельном отсеке помещалась подвесная койка, накрытая шкурой белого медведя. Там же была стойка для охотничьих ружей, а на переборке висела фотография хозяйки в унтах, красном стеганом комбинезоне, с карабином в руках. У ног ее распластался тот самый медведь, шкура которого и была представлена на койке. Оказывается, Н. В. Туманская умела и такое…
В иллюминатор почти ничего не было видно, его заливали косые струйки дождя, сверху было черное небо, снизу — черный беспросветный лес, и было и без слов понятно, что мы летим не в Москву, а куда-то на север, в настоящую Тмутаракань, во всяком случае, не собираемся заруливать в цивилизованную Тверь и оставляем далеко на западе северную столицу.
Четыре кресла из шести были заняты, рядом со мной сидел Гурвич, впереди светил розовой лысиной расхристанный толстячок в перхоти, которого мне представили как главу юридической службы и который уже нагло, не моргнув глазом именовал меня «Нина Викентьевна», а рядом с ним кивал башкой главный охранник, тот самый, окорокообразный. Все дремали, и только он то и дело вздергивался и выворачивал шею, каждый раз убеждаясь, что я на месте. У него была смешная фамилия — Чичерюкин, но больше ничего смешного в нем не было. Он прилип ко мне, как пластырь, следил настороженно за каждым движением и пережевывал в мозгах каждое мое слово.
Сопровождал он меня и за несколько минут до отлета, когда я уже полностью прибарахлилась, навела полный марафет, вертолет грел двигатели, но я потребовала, чтобы мне показали Гришуню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84