..
XV
С утра и до вечера у него не выходило из головы прошедшее и предстоящее свидание с Валей. О чем он только не передумал в тот долгий летний день, переворошив основательно всю свою жизнь. В какие-то минуты он торопил время и хотел, чтобы скорее наступил вечер, он жаждал вновь услышать ее жаркие слова, почти физически ощущал прикосновение ее нежных рук, страстный шепот: "Мой... мой... мой..."
Может, это судьба вновь соединила их, когда-то, еще детьми, потянувшихся друг к другу, чтобы теперь оба, испив из чаши разочарований и потерь, обрели наконец счастье и покой?
Он так растрогался, что решил сделать ей что-нибудь приятное, пошел в поселковый универмаг и купил флакон французских духов. Он долго выбирал между "Клима", "Фиджи" и "Черной магией", пока продавщица не посоветовала ему "Шанель No5".
Фантастика! В большом городе их днем с огнем не найдешь, а здесь --кому они нужны? Скромная белая коробочка "Шанель No5", которую он держал в руках в первый и последний раз, до сих пор стоит перед глазами, когда он начинает думать о подарках.
Зашел он и в гастроном, и, когда попросил бутылку армянского коньяка "Ахтамар", молоденькая продавщица, вряд ли знавшая его, улыбнулась и сказала, что в Мартуке редко кто берет такой дорогой коньяк, а вот сегодня, незадолго до него, учительница английского языка купила такую же бутылку. Это сообщение Рушан посчитал за добрый знак и забыл о вчерашнем разбитом изображении на зеркальной поверхности дождевой лужи.
Вечером в назначенный час он поспешил с подарками на Советскую. И снова Валя ждала его в палисаднике с гитарой, но сегодня она была в огненно-красном платье, и такого же цвета бант сменил черный муаровый в блестках.
Когда он вручил подарок, она обрадовалась и сразу кинулась ему на шею, осыпая его поцелуями. Она была как-то странно возбуждена, и Рушан подумал, что Валя успела до него выпить, видимо, волнуясь от предстоящей встречи, которая, возможно, может что-то изменить в их отношениях, и если ему, мужчине, пришла такая мысль в голову, то женщине, наверное, и подавно, тем более она видела, каким счастливым он уходил от нее.
Желая пошутить насчет преждевременной выпивки, он сам склонился к ней и еще раз поцеловал, но запаха спиртного, к своему удивлению, не ощутил, и эту странную возбужденность, лихорадочный блеск в глазах отнес на счет волнения. Так, в обнимку, они прошли мимо высохшей лужи в летний домик, где опять их ожидал накрытый столик, и три новые свечи загорелись сразу, как только они уселись друг напротив друга.
После случившегося вчера они чувствовали себя поначалу скованно, от Вали исходила какая-то нервозность, -- он это ощущал, хотя объяснить не мог. Вроде она была по-прежнему мила с ним, говорила, как и прошлой ночью, приятные и волнующие слова, но Рушана не покидало ощущение, что она все время куда-то проваливается, ускользает от него, и он попросил ее спеть, чтобы увести женщину от тягостных мыслей.
Она охотно взяла гитару, будто согласилась, что песня успокоит ее, но нервное напряжение сказалось и на репертуаре -- почему-то завела блатную песню.
Рушану мгновенно вспомнился дом дяди Рашида в Актюбинске, куда он иногда приходил по случаю праздников или на дни рождения Исмаил-бека или Шамиля. Эти дни отмечались свято, при любых обстоятельствах, даже если виновник торжества в это время сидел в тюрьме, -- Минсулу-апай свято берегла традиции дома...
На веранде откуда-то тянуло сквозняком, и все три бледных язычка пламени заплывшего воском шандала сдувало в сторону Вали, поэтому он хорошо видел склонившееся над гитарой лицо.
В иные мгновения оно напоминало ему Кармен, но не ту обворожительную огненную испанку Мериме, а жену дяди Рашида, которой дружки братьев дали такую громкую кличку. У той тоже было похожее красное платье, и такой же пошлый бант украшал деку ее любимой гитары, и такая же примерно манера играть на гитаре. Вот только бабочку в волосах блатная Кармен не носила, это он помнил хорошо, а репертуар -- один к одному, словно Валя проходила стажировку в доме Гумеровых.
Он никогда не любил блатных песен -- ни тогда, в юности, ни тем более теперь, -- и потому при первой же паузе, когда она стала подтягивать струны, взял у нее из рук гитару и предложил:
-- Давай лучше выпьем, поговорим, как вчера...
Но она угадала его настроение и не без сарказма ответила:
-- А ты, Дасаев, оказывается, сноб. А я вот такая -- люблю блатные песни, к тому же они сегодня очень популярны. А уж в Мартуке все в восторге от моего репертуара... -- И вдруг добавила ехидно: -- Ах, я забыла, ты же не сидел и вряд ли знаешь жизнь...
Он не обратил внимания на ее слова, зная ее характер, подумал: "Хочет, чтобы последнее слово осталось за нею".
Повесив гитару на гвоздь у двери, Валя вернулась к столу, и, сделав перед ним неожиданно изящный пируэт, игриво взъерошила ему волосы.
-- Гуляй, милый мой Рушан. Люби, наслаждайся, пока я твоя...
Рушан решил, что у нее начинается непонятный для него кураж и налил ей чуть меньше обычного. Но он ошибся насчет куража: куда-то вдруг подевалась исходившая от нее нервозность, она стала, как вчера, мила, ласкова с ним, и он успокоился.
Вновь они сидели друг напротив друга, и пламя от чадящих свечей словно подогревало их влюбленные взгляды, летавшие через стол, -- они вспоминали что-то давно забытое, но крепко связывающее их. Сегодня она тоже курила --зеленая пачка сигарет "Салем" и зажигалка лежали рядом с ее прибором, -- но реже.
В этот вечер Валя удивила его еще раз. Успокоившись, она попросила его принести холодной воды, а когда Рушан вернулся от колонки во дворе с полным кувшином, то увидел, что она курит не ментоловые "Салем", к специфическому дыму которых он уже привык, а что-то другое, -- как некурящий человек он остро реагировал на запахи. К своему удивлению, он увидел в ее руках папиросу, ныне так редко встречающуюся, и хотел спросить, с чего она перешла на грубую беломорину, но в последний момент сдержался: зная ее причуды, побоялся вновь испортить ей настроение.
Курила она как-то необычно, откинув красивую голову на высокую спинку кресла и прикрыв от какого-то внутреннего удовольствия глаза, и он снова, как и вчера, любовался ее изящной шеей с тремя тяжелыми нитками искусственного жемчуга, открытыми плечами, уже по-женски округлыми, нежными. Высокая грудь, стиснутая в корсете платья, при каждой затяжке волнующе вздымалась, и ему даже доставляло наслаждение любоваться ею, когда она курила. Делала она это красиво, небрежно, не глядя сбрасывала пепел в пепельницу длинными, ухоженными пальцами...
Докурив беломорину, Валентина, как обычно, лениво распахнула свои глаза, словно чувствовала, что он любуется ею, и спросила низким, грудным, волновавшим его шепотом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
XV
С утра и до вечера у него не выходило из головы прошедшее и предстоящее свидание с Валей. О чем он только не передумал в тот долгий летний день, переворошив основательно всю свою жизнь. В какие-то минуты он торопил время и хотел, чтобы скорее наступил вечер, он жаждал вновь услышать ее жаркие слова, почти физически ощущал прикосновение ее нежных рук, страстный шепот: "Мой... мой... мой..."
Может, это судьба вновь соединила их, когда-то, еще детьми, потянувшихся друг к другу, чтобы теперь оба, испив из чаши разочарований и потерь, обрели наконец счастье и покой?
Он так растрогался, что решил сделать ей что-нибудь приятное, пошел в поселковый универмаг и купил флакон французских духов. Он долго выбирал между "Клима", "Фиджи" и "Черной магией", пока продавщица не посоветовала ему "Шанель No5".
Фантастика! В большом городе их днем с огнем не найдешь, а здесь --кому они нужны? Скромная белая коробочка "Шанель No5", которую он держал в руках в первый и последний раз, до сих пор стоит перед глазами, когда он начинает думать о подарках.
Зашел он и в гастроном, и, когда попросил бутылку армянского коньяка "Ахтамар", молоденькая продавщица, вряд ли знавшая его, улыбнулась и сказала, что в Мартуке редко кто берет такой дорогой коньяк, а вот сегодня, незадолго до него, учительница английского языка купила такую же бутылку. Это сообщение Рушан посчитал за добрый знак и забыл о вчерашнем разбитом изображении на зеркальной поверхности дождевой лужи.
Вечером в назначенный час он поспешил с подарками на Советскую. И снова Валя ждала его в палисаднике с гитарой, но сегодня она была в огненно-красном платье, и такого же цвета бант сменил черный муаровый в блестках.
Когда он вручил подарок, она обрадовалась и сразу кинулась ему на шею, осыпая его поцелуями. Она была как-то странно возбуждена, и Рушан подумал, что Валя успела до него выпить, видимо, волнуясь от предстоящей встречи, которая, возможно, может что-то изменить в их отношениях, и если ему, мужчине, пришла такая мысль в голову, то женщине, наверное, и подавно, тем более она видела, каким счастливым он уходил от нее.
Желая пошутить насчет преждевременной выпивки, он сам склонился к ней и еще раз поцеловал, но запаха спиртного, к своему удивлению, не ощутил, и эту странную возбужденность, лихорадочный блеск в глазах отнес на счет волнения. Так, в обнимку, они прошли мимо высохшей лужи в летний домик, где опять их ожидал накрытый столик, и три новые свечи загорелись сразу, как только они уселись друг напротив друга.
После случившегося вчера они чувствовали себя поначалу скованно, от Вали исходила какая-то нервозность, -- он это ощущал, хотя объяснить не мог. Вроде она была по-прежнему мила с ним, говорила, как и прошлой ночью, приятные и волнующие слова, но Рушана не покидало ощущение, что она все время куда-то проваливается, ускользает от него, и он попросил ее спеть, чтобы увести женщину от тягостных мыслей.
Она охотно взяла гитару, будто согласилась, что песня успокоит ее, но нервное напряжение сказалось и на репертуаре -- почему-то завела блатную песню.
Рушану мгновенно вспомнился дом дяди Рашида в Актюбинске, куда он иногда приходил по случаю праздников или на дни рождения Исмаил-бека или Шамиля. Эти дни отмечались свято, при любых обстоятельствах, даже если виновник торжества в это время сидел в тюрьме, -- Минсулу-апай свято берегла традиции дома...
На веранде откуда-то тянуло сквозняком, и все три бледных язычка пламени заплывшего воском шандала сдувало в сторону Вали, поэтому он хорошо видел склонившееся над гитарой лицо.
В иные мгновения оно напоминало ему Кармен, но не ту обворожительную огненную испанку Мериме, а жену дяди Рашида, которой дружки братьев дали такую громкую кличку. У той тоже было похожее красное платье, и такой же пошлый бант украшал деку ее любимой гитары, и такая же примерно манера играть на гитаре. Вот только бабочку в волосах блатная Кармен не носила, это он помнил хорошо, а репертуар -- один к одному, словно Валя проходила стажировку в доме Гумеровых.
Он никогда не любил блатных песен -- ни тогда, в юности, ни тем более теперь, -- и потому при первой же паузе, когда она стала подтягивать струны, взял у нее из рук гитару и предложил:
-- Давай лучше выпьем, поговорим, как вчера...
Но она угадала его настроение и не без сарказма ответила:
-- А ты, Дасаев, оказывается, сноб. А я вот такая -- люблю блатные песни, к тому же они сегодня очень популярны. А уж в Мартуке все в восторге от моего репертуара... -- И вдруг добавила ехидно: -- Ах, я забыла, ты же не сидел и вряд ли знаешь жизнь...
Он не обратил внимания на ее слова, зная ее характер, подумал: "Хочет, чтобы последнее слово осталось за нею".
Повесив гитару на гвоздь у двери, Валя вернулась к столу, и, сделав перед ним неожиданно изящный пируэт, игриво взъерошила ему волосы.
-- Гуляй, милый мой Рушан. Люби, наслаждайся, пока я твоя...
Рушан решил, что у нее начинается непонятный для него кураж и налил ей чуть меньше обычного. Но он ошибся насчет куража: куда-то вдруг подевалась исходившая от нее нервозность, она стала, как вчера, мила, ласкова с ним, и он успокоился.
Вновь они сидели друг напротив друга, и пламя от чадящих свечей словно подогревало их влюбленные взгляды, летавшие через стол, -- они вспоминали что-то давно забытое, но крепко связывающее их. Сегодня она тоже курила --зеленая пачка сигарет "Салем" и зажигалка лежали рядом с ее прибором, -- но реже.
В этот вечер Валя удивила его еще раз. Успокоившись, она попросила его принести холодной воды, а когда Рушан вернулся от колонки во дворе с полным кувшином, то увидел, что она курит не ментоловые "Салем", к специфическому дыму которых он уже привык, а что-то другое, -- как некурящий человек он остро реагировал на запахи. К своему удивлению, он увидел в ее руках папиросу, ныне так редко встречающуюся, и хотел спросить, с чего она перешла на грубую беломорину, но в последний момент сдержался: зная ее причуды, побоялся вновь испортить ей настроение.
Курила она как-то необычно, откинув красивую голову на высокую спинку кресла и прикрыв от какого-то внутреннего удовольствия глаза, и он снова, как и вчера, любовался ее изящной шеей с тремя тяжелыми нитками искусственного жемчуга, открытыми плечами, уже по-женски округлыми, нежными. Высокая грудь, стиснутая в корсете платья, при каждой затяжке волнующе вздымалась, и ему даже доставляло наслаждение любоваться ею, когда она курила. Делала она это красиво, небрежно, не глядя сбрасывала пепел в пепельницу длинными, ухоженными пальцами...
Докурив беломорину, Валентина, как обычно, лениво распахнула свои глаза, словно чувствовала, что он любуется ею, и спросила низким, грудным, волновавшим его шепотом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105