А кто теперь помнит лирический тенор Октая Агаева, ведущего певца и любимца оркестра?
Но Рушану не забыть, как тогда Михаил Винницкий, подойдя к краю рампы и чуть склонившись в зал, глядя прямо на Светланку, повторил рефрен грустной песни: "Придешь ли ты?", а она инстинктивно прижалась к Рушану, хотя, наверное, ее волновало, что именно ее, единственную, певец выделил из партера...
Так катилась последняя студенческая зима Дасаева, и он был наконец-то счастлив. В марте начиналась двухнедельная преддипломная практика, и он еще с лета знал, что проведет ее дома, в Мартуке. Впрочем, в город он должен был вернуться через неделю -- в составе сборной Казахской железной дороги по боксу он отправлялся в Москву на первенство "Локомотива".
Уезжая, он договорился, что Светланка каждый день будет выносить к вечернему поезду письмо, -- тогда в каждом пассажирском составе имелся почтовый вагон, и особо нетерпеливые пользовались им.
Помнится ему влажный март, капель, оседающие на глазах сугробы, и он, стерегущий на улице почтальоншу. Еще издали завидев ее, он бежал навстречу, чтобы хоть на минуту раньше получить долгожданное письмо. Но увы...
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Как та весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья,
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Весенний холод. Сырость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз,
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
А он, как условились, исправно бегал к ночному поезду. Бросив письмо в щель сонного почтового вагона, смотрел, как паровоз сыпал в морозную ночь, в темноту стылого неба искры.
Ночь, пустынный перрон, безлюдные улицы, светящиеся окна медленно отходящего скорого... О чем он только не думал в эти поздние часы!
Накануне возвращения в город, на сборы, он уже по привычке дожидался почтальоншу, и она, завидев его издалека, махнула белым конвертиком. Как он помчался навстречу! Долгожданный конверт вблизи оказался бланком телеграммы -- "Локомотив" срочно требовал его под свои знамена, отъезд намечался на три дня раньше.
Наверное, хорошо, что до отбытия в Москву в городе у него оказалось несколько часов, -- из разговора со Светланкой по телефону он узнал, что она все-таки собралась замуж за Мещерякова. Внезапно начавшийся "роман" так же неожиданно оборвался...
Сегодня Дасаеву хотелось бы запоздало принести многим людям извинения за нечаянно нанесенные обиды, попросить прощения и у тех ребят, с кем встречался на ринге на том первенстве "Локомотива", где стал чемпионом. За две недели во Дворце спорта железнодорожников он заработал злую кличку Лютый, к счастью, тихо умершую в Москве. Не мог же он тогда объяснить каждому, что у него душа болит... Жаль, если у кого-то осталось впечатление, что он был патологически жесток.
Вернулись домой они уже в апреле, когда в их краях царила весна и ожил Бродвей, на котором Жорик Стаин каждодневно прогуливался с отцом Никанором.
В городе были наслышаны об успехе земляков на первенстве "Локомотива", и то, как оборвался "роман" Рушана с Резниковой, осталось незамеченным, отодвинулось на второй план. Никто не выражал ему сочувствия, скорее всего, все его знакомые воспринимали этот "роман" как каприз Резниковой или женскую уловку, чтобы вернуть ветреного Мещерякова. А может, потому, что отношения Светланки с будущим врачом давно воспринимались всерьез, равно как и его дружба с Давыдычевой. В общем, всем казалось, что ничего не произошло, хотя его сердце, почувствовавшее дыхание любви, щемило от боли; с юношеским максимализмом он ощущал себя еще и предателем по отношению к Тамаре. В общем, Рушан запутался вконец, и однажды по пути в общежитие, задумавшись, вновь оказался у окон дома на улице 1905 года...
Нигде в мире, наверное, не было такого отсчета времени: "пятилетку --за три года", "год -- за два". Хотя в первом случае термин из идеологического ряда, во втором -- из уголовного, для советского человека суть ясна. Нечто подобное происходило в ту весну с Рушаном и его друзьями: они жили такой насыщенной жизнью, с ежедневными открытиями, что можно было иной день зачесть за месяц, а то и за год. Они открывали мир, себя, и все в ту пору случалось впервые.
Тамару, учившуюся классом младше, чем Светланка, неожиданно стали видеть в компании с одноклассником Резниковой, Наилем Сафиным. Наиль --тихий, болезненный, домашний мальчик, вдруг стал провожать Тамару из школы, о чем тут же доложили Рушану. Но теперь, после "романа" с Резниковой, он считал себя не вправе вмешиваться, как делал это до сих пор, да и Наиля всерьез принимать было смешно, тут, наверное, как и в его случае с Резниковой, была какая-то уловка.
События разворачивались с калейдоскопической быстротой, одно он успел заметить -- что Светланка очень умело избегала компаний, где мог появиться Рушан, да и он почему-то боялся такой встречи. Настроение было паршивое, не до гулянок, и он усиленно занимался дипломом и готовился к первенству города по боксу, финал которого, по традиции, много лет подряд приурочивался ко дню открытия парка.
Не было соревнования, которое так жаждали выиграть местные боксеры, как это. Можно было стать чемпионом любого знаменитого спортивного общества, будь то "Спартак" или "Динамо", призером республики или даже страны, но город признавал только своих чемпионов. Победители становились кумирами на все долгое лето, а администрация парка вручала каждому выигравшему жетон, дающий право бесплатного входа на танцы на весь сезон. Для них оркестр мог повторить полюбившуюся мелодию, а строгие вахтеры дружелюбно улыбались, когда обладатель жетона, пропуская подружку вперед, смущаясь, говорил: "Эта девушка -- со мной"...
XIX
В ту весну случилось много всяких событий -- радостных и грустных, нужных и ненужных. Однажды средь бела дня Рушану пришлось ввязаться в драку, и произошло это в центре города, в тот момент, когда прямо на них вышли Тамара с Наилем. Говорят, оцепенев от страха, она вымолвила Сафину: "И этот бандит еще пытался за мной ухаживать..."
Рушан потом долго старался не попадаться ей на глаза, хотя не чувствовал своей вины -- он не мог поступить иначе. И все же...
В тот год Пасха выпала на конец апреля. А за год до этого в приход назначили нового батюшку, оказавшегося, не в пример своему предшественнику, не только молодым и красивым, но и деятельным, -- приход в городе ожил, и впервые религиозный праздник отмечался столь заметно. В то воскресенье Рушан зашел в библиотеку в "Железке", а потом собирался подняться вверх по Орджоникидзе на Бродвей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Но Рушану не забыть, как тогда Михаил Винницкий, подойдя к краю рампы и чуть склонившись в зал, глядя прямо на Светланку, повторил рефрен грустной песни: "Придешь ли ты?", а она инстинктивно прижалась к Рушану, хотя, наверное, ее волновало, что именно ее, единственную, певец выделил из партера...
Так катилась последняя студенческая зима Дасаева, и он был наконец-то счастлив. В марте начиналась двухнедельная преддипломная практика, и он еще с лета знал, что проведет ее дома, в Мартуке. Впрочем, в город он должен был вернуться через неделю -- в составе сборной Казахской железной дороги по боксу он отправлялся в Москву на первенство "Локомотива".
Уезжая, он договорился, что Светланка каждый день будет выносить к вечернему поезду письмо, -- тогда в каждом пассажирском составе имелся почтовый вагон, и особо нетерпеливые пользовались им.
Помнится ему влажный март, капель, оседающие на глазах сугробы, и он, стерегущий на улице почтальоншу. Еще издали завидев ее, он бежал навстречу, чтобы хоть на минуту раньше получить долгожданное письмо. Но увы...
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Как та весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья,
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Весенний холод. Сырость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз,
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
А он, как условились, исправно бегал к ночному поезду. Бросив письмо в щель сонного почтового вагона, смотрел, как паровоз сыпал в морозную ночь, в темноту стылого неба искры.
Ночь, пустынный перрон, безлюдные улицы, светящиеся окна медленно отходящего скорого... О чем он только не думал в эти поздние часы!
Накануне возвращения в город, на сборы, он уже по привычке дожидался почтальоншу, и она, завидев его издалека, махнула белым конвертиком. Как он помчался навстречу! Долгожданный конверт вблизи оказался бланком телеграммы -- "Локомотив" срочно требовал его под свои знамена, отъезд намечался на три дня раньше.
Наверное, хорошо, что до отбытия в Москву в городе у него оказалось несколько часов, -- из разговора со Светланкой по телефону он узнал, что она все-таки собралась замуж за Мещерякова. Внезапно начавшийся "роман" так же неожиданно оборвался...
Сегодня Дасаеву хотелось бы запоздало принести многим людям извинения за нечаянно нанесенные обиды, попросить прощения и у тех ребят, с кем встречался на ринге на том первенстве "Локомотива", где стал чемпионом. За две недели во Дворце спорта железнодорожников он заработал злую кличку Лютый, к счастью, тихо умершую в Москве. Не мог же он тогда объяснить каждому, что у него душа болит... Жаль, если у кого-то осталось впечатление, что он был патологически жесток.
Вернулись домой они уже в апреле, когда в их краях царила весна и ожил Бродвей, на котором Жорик Стаин каждодневно прогуливался с отцом Никанором.
В городе были наслышаны об успехе земляков на первенстве "Локомотива", и то, как оборвался "роман" Рушана с Резниковой, осталось незамеченным, отодвинулось на второй план. Никто не выражал ему сочувствия, скорее всего, все его знакомые воспринимали этот "роман" как каприз Резниковой или женскую уловку, чтобы вернуть ветреного Мещерякова. А может, потому, что отношения Светланки с будущим врачом давно воспринимались всерьез, равно как и его дружба с Давыдычевой. В общем, всем казалось, что ничего не произошло, хотя его сердце, почувствовавшее дыхание любви, щемило от боли; с юношеским максимализмом он ощущал себя еще и предателем по отношению к Тамаре. В общем, Рушан запутался вконец, и однажды по пути в общежитие, задумавшись, вновь оказался у окон дома на улице 1905 года...
Нигде в мире, наверное, не было такого отсчета времени: "пятилетку --за три года", "год -- за два". Хотя в первом случае термин из идеологического ряда, во втором -- из уголовного, для советского человека суть ясна. Нечто подобное происходило в ту весну с Рушаном и его друзьями: они жили такой насыщенной жизнью, с ежедневными открытиями, что можно было иной день зачесть за месяц, а то и за год. Они открывали мир, себя, и все в ту пору случалось впервые.
Тамару, учившуюся классом младше, чем Светланка, неожиданно стали видеть в компании с одноклассником Резниковой, Наилем Сафиным. Наиль --тихий, болезненный, домашний мальчик, вдруг стал провожать Тамару из школы, о чем тут же доложили Рушану. Но теперь, после "романа" с Резниковой, он считал себя не вправе вмешиваться, как делал это до сих пор, да и Наиля всерьез принимать было смешно, тут, наверное, как и в его случае с Резниковой, была какая-то уловка.
События разворачивались с калейдоскопической быстротой, одно он успел заметить -- что Светланка очень умело избегала компаний, где мог появиться Рушан, да и он почему-то боялся такой встречи. Настроение было паршивое, не до гулянок, и он усиленно занимался дипломом и готовился к первенству города по боксу, финал которого, по традиции, много лет подряд приурочивался ко дню открытия парка.
Не было соревнования, которое так жаждали выиграть местные боксеры, как это. Можно было стать чемпионом любого знаменитого спортивного общества, будь то "Спартак" или "Динамо", призером республики или даже страны, но город признавал только своих чемпионов. Победители становились кумирами на все долгое лето, а администрация парка вручала каждому выигравшему жетон, дающий право бесплатного входа на танцы на весь сезон. Для них оркестр мог повторить полюбившуюся мелодию, а строгие вахтеры дружелюбно улыбались, когда обладатель жетона, пропуская подружку вперед, смущаясь, говорил: "Эта девушка -- со мной"...
XIX
В ту весну случилось много всяких событий -- радостных и грустных, нужных и ненужных. Однажды средь бела дня Рушану пришлось ввязаться в драку, и произошло это в центре города, в тот момент, когда прямо на них вышли Тамара с Наилем. Говорят, оцепенев от страха, она вымолвила Сафину: "И этот бандит еще пытался за мной ухаживать..."
Рушан потом долго старался не попадаться ей на глаза, хотя не чувствовал своей вины -- он не мог поступить иначе. И все же...
В тот год Пасха выпала на конец апреля. А за год до этого в приход назначили нового батюшку, оказавшегося, не в пример своему предшественнику, не только молодым и красивым, но и деятельным, -- приход в городе ожил, и впервые религиозный праздник отмечался столь заметно. В то воскресенье Рушан зашел в библиотеку в "Железке", а потом собирался подняться вверх по Орджоникидзе на Бродвей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105