Он понял вдруг, что эти люди не шутят, что между собой они все уже решили, обо всем договорились, что нет у них ни сомнений, ни колебаний, что и в самом деле могут отвезти его к старушке-хлопотушке и никто никогда не узнает, куда он делся, куда испарился. Неклясов ужаснулся, только сейчас ужаснулся, представив себе квадратные трубы крематория, из которых поднимается в ночное небо черный дым, всего несколько минут назад бывший им, Вовчиком Неклясовым. И это будет, он ясно и четко осознал — его не пугают, ему все сказали открытым текстом, его не бьют, не уговаривают, не матерят, ему просто все объяснили. В туалет не пустили? А и в самом деле — зачем ему туалет, он все равно сгорит со всеми своими одежками, дорогими, между прочим, одежками, со всеми какашками и писюшками. Если, конечно, Семеновна не присмотрит кое-что для себя... И тогда где-нибудь в коммерческом магазине вывесят его черное кашемировое пальто, выставят модельные туфельки итальянского производства, костюмчик... Кто-то купит, будет носить...
— Повторяю, — заговорил в тишине Пафнутьев. — Если я позвоню, Вика уже будет дома, но в слезах, расстроена... Едем в крематорий. Семеновна не любит, когда я ее подвожу, для нее это тоже непросто... Она готовится, принаряжается... Температура должна быть в норме...
Неклясов повернулся к Пафнутьеву, ловя каждое его слово, но тот замолчал и опять откинулся на спинку сидения.
— Так, — протянул Неклясов. — Так... Я не помню телефонов.
Пафнутьев откинулся от спинки, притянул к себе Неклясова, ухватив его за одежки на груди, распахнул пиджак, так что с него полетели пуговицы, и, обшарив карманы, нашел бумажник, который тут же бросил на переднее сидение, нашел складной нож и, наконец, записную книжку.
— Грабите, ребята? — спросил Неклясов, ощерившись так, что даже в полумраке машины сверкнули его белоснежные зубы.
— Не о том думаешь, — проговорил Андрей, не оборачиваясь. — Не о том тебе надо беспокоиться, козел вонючий.
— О чем же?
— Дым-дымок от машин, словно девичьи годы, — нараспев произнес Андрей, но, не выдержав тона, рассмеялся.
— Что это?
— Стихи, Вовчик, стихи. Поэзия, другими словами. Тебе не понять.
Пафнутьев включил маленький фонарик и принялся листать записную книжку Неклясова.
— Кого поискать? — спросил он. Неклясов молчал. Он долго смотрел в окно на улицу, потом перевел взгляд на собственные руки, на наручники, блеснувшие в темноте, повернулся к Пафнутьеву.
— Прихватили вы меня, ребята, прихватили... А если до двенадцати Вика будет дома? Тогда что? Отпускаете?
— Конечно, нет, — ответил Пафнутьев. — Вика должна встретить меня с улыбкой на устах.
— А если встретит с улыбкой на устах?
— Тогда мы передаем тебя в систему правосудия. Переночуешь у Шаланды. Утром будет видно.
— Ну что ж... Значит, отпускаете, — Думаешь, отвертишься?
— Соедини меня с Леонардом...
— Он что у тебя, диспетчером служит?
— Это неважно... Главное — служит, — усмехнулся Неклясов. — Какой цвет любит твоя жена?
— Шоколадный. Красный. Белый. Синий.
* * *
Пафнутьев позвонил в дверь своей квартиры в половине двенадцатого. Дверь открыла Вика. Она улыбалась, но улыбка у нее была скорее растерянной, чем радостной.
— Слушай, — сказала она, — я ни фига не понимаю... Они привезли меня на каком-то громадном «мерседесе», когда вышла из машины, набросили на плечи вот это манто, — она показала на роскошную шубу, брошенную на диван, — следом внесли розы. Смотри — красные, белые... Там не менее полусотни. Купили у какого-то торговца в подземном переходе, миллион отдали, потом внесли ящик шампанского... Ни фига не понимаю, — повторила она, встревоженно глядя на Пафнутьева.
— Они хотели, чтобы ты улыбнулась.
— Господи, им-то это зачем?
— Хочешь жить — умей вертеться, — Пафнутьев, не раздеваясь, обессиленно опустился прямо на манто шоколадного цвета. — Присядь, — и он похлопал ладонью по сверкающему, струящемуся меху.
* * *
Это произошло через несколько дней. Подняв в середине дня телефонную трубку, Пафнутьев услышал попискивающий смех Неклясова. Вначале он не поверил себе, подумал, что ошибся, но первые же слова далекого собеседника убедили его — никакой ошибки. Звонил Вовчик Неклясов.
— Здравствуй, Паша! Как здоровье?
— Очень хорошо. Кто говорит?
— Не узнаешь? Ай-яй-яй! Лучших друзей не узнаешь... Нехорошо, Паша... Вовчик беспокоит.
— По моим сведениям, звонишь из камеры? — спросил Пафнутьев.
— С камерой я распрощался, — довольно рассмеялся Неклясов.
— Как же тебе это удалось?
— Судья вынес постановление... Пришлось подчиниться.
— Просто отпустил? — удивлению Пафнутьева не было предела.
— Да, дорогой! Да! Отпустил! Я же говорил, что как только из твоих цепких лап вырвусь, считай меня на свободе. Да! Едва вышел из ворот, тут же с ребятами помчался в крематорий, к Семеновне!
— Познакомился?
— Да, мы понравились друг другу. И теперь я, Паша, могу обещать, что ты больше не будешь находить рук, ног, голов в снегу... В самом деле, надо работать аккуратнее. Семеновна сказала, что готова принять меня в любое время. Спасибо за подсказку, Паша. Сам бы я никогда не додумался. Ты же хорошо знаешь, что когда нет следов, искать намного труднее... Верно?
— Какое постановление вынес судья?
— Осоргин? Это называется под залог... Ребята положили ему на стол кое-что... Хорошо положили. И он вынес постановление... Отпустил меня до суда. Да и судить-то будет не за что, если уж откровенно. Так, невнятные подозрения — и больше ничего.
— Да пара отрезанных ушей, — добавил Пафнутьев. — И похищение заложниц...
— А для этого свидетели нужны, Паша.
— Есть потерпевший, — заметил Пафнутьев. — Он может стать неплохим свидетелем. Да и твой Ерхов неплохо держится.
— Забудь о них, Паша! — визгливо прокричал в трубку Неклясов, потеряв самообладание. — Забудь, понял?! Забудь!
— Согласен. Но о тебе, Вовчик, я не забуду.
* * *
С некоторых пор прокурор области Невродов неплохо относился к Пафнутьеву, во всяком случае, принимал он его в любое время и по любому поводу, поскольку знал — зря Пафнутьев не придет, клянчить не будет и на жизнь жаловаться тоже не станет. Если позвонил, напросился на встречу, значит, что-то произошло чрезвычайное, или же чрезвычайное вот-вот произойдет. А Пафнутьев обладал способностью, которая выдает людей, успешно занимающихся своим делом, — он предсказывал события, а поскольку занимался в основном событиями криминальными, то и предсказания его чаще всего были печальны и беспросветны.
Пафнутьев со своей стороны тоже не злоупотреблял прокурорской любовью, помня в то же время, что может встретиться с Невродовым, как только ему это понадобится.
И в это утро, промаявшись час в кабинете, насмотревшись на прохожих внизу, на подтаивающий снег, он подошел, наконец, к телефону и набрал номер, который всегда помнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Повторяю, — заговорил в тишине Пафнутьев. — Если я позвоню, Вика уже будет дома, но в слезах, расстроена... Едем в крематорий. Семеновна не любит, когда я ее подвожу, для нее это тоже непросто... Она готовится, принаряжается... Температура должна быть в норме...
Неклясов повернулся к Пафнутьеву, ловя каждое его слово, но тот замолчал и опять откинулся на спинку сидения.
— Так, — протянул Неклясов. — Так... Я не помню телефонов.
Пафнутьев откинулся от спинки, притянул к себе Неклясова, ухватив его за одежки на груди, распахнул пиджак, так что с него полетели пуговицы, и, обшарив карманы, нашел бумажник, который тут же бросил на переднее сидение, нашел складной нож и, наконец, записную книжку.
— Грабите, ребята? — спросил Неклясов, ощерившись так, что даже в полумраке машины сверкнули его белоснежные зубы.
— Не о том думаешь, — проговорил Андрей, не оборачиваясь. — Не о том тебе надо беспокоиться, козел вонючий.
— О чем же?
— Дым-дымок от машин, словно девичьи годы, — нараспев произнес Андрей, но, не выдержав тона, рассмеялся.
— Что это?
— Стихи, Вовчик, стихи. Поэзия, другими словами. Тебе не понять.
Пафнутьев включил маленький фонарик и принялся листать записную книжку Неклясова.
— Кого поискать? — спросил он. Неклясов молчал. Он долго смотрел в окно на улицу, потом перевел взгляд на собственные руки, на наручники, блеснувшие в темноте, повернулся к Пафнутьеву.
— Прихватили вы меня, ребята, прихватили... А если до двенадцати Вика будет дома? Тогда что? Отпускаете?
— Конечно, нет, — ответил Пафнутьев. — Вика должна встретить меня с улыбкой на устах.
— А если встретит с улыбкой на устах?
— Тогда мы передаем тебя в систему правосудия. Переночуешь у Шаланды. Утром будет видно.
— Ну что ж... Значит, отпускаете, — Думаешь, отвертишься?
— Соедини меня с Леонардом...
— Он что у тебя, диспетчером служит?
— Это неважно... Главное — служит, — усмехнулся Неклясов. — Какой цвет любит твоя жена?
— Шоколадный. Красный. Белый. Синий.
* * *
Пафнутьев позвонил в дверь своей квартиры в половине двенадцатого. Дверь открыла Вика. Она улыбалась, но улыбка у нее была скорее растерянной, чем радостной.
— Слушай, — сказала она, — я ни фига не понимаю... Они привезли меня на каком-то громадном «мерседесе», когда вышла из машины, набросили на плечи вот это манто, — она показала на роскошную шубу, брошенную на диван, — следом внесли розы. Смотри — красные, белые... Там не менее полусотни. Купили у какого-то торговца в подземном переходе, миллион отдали, потом внесли ящик шампанского... Ни фига не понимаю, — повторила она, встревоженно глядя на Пафнутьева.
— Они хотели, чтобы ты улыбнулась.
— Господи, им-то это зачем?
— Хочешь жить — умей вертеться, — Пафнутьев, не раздеваясь, обессиленно опустился прямо на манто шоколадного цвета. — Присядь, — и он похлопал ладонью по сверкающему, струящемуся меху.
* * *
Это произошло через несколько дней. Подняв в середине дня телефонную трубку, Пафнутьев услышал попискивающий смех Неклясова. Вначале он не поверил себе, подумал, что ошибся, но первые же слова далекого собеседника убедили его — никакой ошибки. Звонил Вовчик Неклясов.
— Здравствуй, Паша! Как здоровье?
— Очень хорошо. Кто говорит?
— Не узнаешь? Ай-яй-яй! Лучших друзей не узнаешь... Нехорошо, Паша... Вовчик беспокоит.
— По моим сведениям, звонишь из камеры? — спросил Пафнутьев.
— С камерой я распрощался, — довольно рассмеялся Неклясов.
— Как же тебе это удалось?
— Судья вынес постановление... Пришлось подчиниться.
— Просто отпустил? — удивлению Пафнутьева не было предела.
— Да, дорогой! Да! Отпустил! Я же говорил, что как только из твоих цепких лап вырвусь, считай меня на свободе. Да! Едва вышел из ворот, тут же с ребятами помчался в крематорий, к Семеновне!
— Познакомился?
— Да, мы понравились друг другу. И теперь я, Паша, могу обещать, что ты больше не будешь находить рук, ног, голов в снегу... В самом деле, надо работать аккуратнее. Семеновна сказала, что готова принять меня в любое время. Спасибо за подсказку, Паша. Сам бы я никогда не додумался. Ты же хорошо знаешь, что когда нет следов, искать намного труднее... Верно?
— Какое постановление вынес судья?
— Осоргин? Это называется под залог... Ребята положили ему на стол кое-что... Хорошо положили. И он вынес постановление... Отпустил меня до суда. Да и судить-то будет не за что, если уж откровенно. Так, невнятные подозрения — и больше ничего.
— Да пара отрезанных ушей, — добавил Пафнутьев. — И похищение заложниц...
— А для этого свидетели нужны, Паша.
— Есть потерпевший, — заметил Пафнутьев. — Он может стать неплохим свидетелем. Да и твой Ерхов неплохо держится.
— Забудь о них, Паша! — визгливо прокричал в трубку Неклясов, потеряв самообладание. — Забудь, понял?! Забудь!
— Согласен. Но о тебе, Вовчик, я не забуду.
* * *
С некоторых пор прокурор области Невродов неплохо относился к Пафнутьеву, во всяком случае, принимал он его в любое время и по любому поводу, поскольку знал — зря Пафнутьев не придет, клянчить не будет и на жизнь жаловаться тоже не станет. Если позвонил, напросился на встречу, значит, что-то произошло чрезвычайное, или же чрезвычайное вот-вот произойдет. А Пафнутьев обладал способностью, которая выдает людей, успешно занимающихся своим делом, — он предсказывал события, а поскольку занимался в основном событиями криминальными, то и предсказания его чаще всего были печальны и беспросветны.
Пафнутьев со своей стороны тоже не злоупотреблял прокурорской любовью, помня в то же время, что может встретиться с Невродовым, как только ему это понадобится.
И в это утро, промаявшись час в кабинете, насмотревшись на прохожих внизу, на подтаивающий снег, он подошел, наконец, к телефону и набрал номер, который всегда помнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56