Стол был уже готов, сам Неклясов, как черная птица в своем распахнутом пальто, неслышно проносился от «мерседеса» к другим машинам, что-то говорил парням и, наконец, как бы взмахнув черным большим крылом, как бы всколыхнув воздух, остановился перед своими гостями.
— Ну что, дорогие, — произнес Неклясов с какой-то вульгарно прозвучавшей светскостью. — Прошу к столу!
— Спасибо, я не голоден! — быстро ответил Осоргин, опять проявив нечто полковничье — проговорил заготовленные слова. Похоже, он ждал этих слов, этого приглашения и выкрикнул свой ответ скорее для Анцыферова и Бильдина, чтобы убедить их в том, что с Неклясовым у него дружбы нет, что хотя и отпустил он его под подписку, но сделал это по долгу службы, в полном соответствии с законодательством, а уж никак не по дружбе.
— А разве я спросил, голоден ли ты? — удивился Неклясов. — Я предложил подойти к столу, чтобы не стоять посреди поляны, чтобы не обдували тебя холодные ветра... Чтобы сказать, наконец, зачем ты здесь... Неужели неинтересно?
— Нет! — опять быстро ответил Осоргин.
— Ладно, Жора, — Анцыферов взял его за локоть. — Хватит выкобениваться... Пошли тяпнем по маленькой.
Бильдин молчал. Он решил, что для его достоинства молчание будет наиболее уместным, и оказался прав. Осоргин не стал возражать, когда Анцыферов потащил его к столу, чуть упирался, правда, как невеста после свадьбы, когда жених вот так же под локоток ведет ее в спальню. Бильдин пошел следом — в кожаной куртке с меховым поднятым воротником, насупленный и съежившийся. Вроде и сам пошел, но дал понять — подневольно он так поступает, не по своему желанию.
Как бы там ни было, все подошли к накрытому столу, оценили качество закусок, щедрость хозяина и не могли не отметить — все на высшем уровне, стоил этот стол никак не меньше миллиона.
— Что-то стало холодать! — весело произнес Неклясов и с силой потер ладошками одна о другую. — Что бы нас ни связывало, а нас кое-что связывает, что бы нас ни разъединяло, а нас многое разъединяет... Выпить-то мы можем? — И сам себе ответил:
— Можем.
И Неклясов щедро наполнил стаканы душистой водкой «Абсолют», настоенной на смородине.
— За что пить будем? — спросил Анцыферов, первым взяв свой стакан и подавая пример остальным. Все-таки именно Анцыферов по уровню общения, раскованности, умению вписаться в компанию, в любое, самое дикое положение явно превосходил и новоиспеченного банкира Бильдина и почти состарившегося судью Осоргина. Те еще пыжились, ворочали желваками, поглядывали друг на друга и на Неклясова, но, скажите, куда им деваться? Глухой лес, город в пятидесяти километрах, вокруг бродят неклясовские амбалы, которые за их спинами продолжали какую-то свою суету, чем-то были заняты, хотя, казалось бы, — чем? Стол накрыт, гости в сборе... Нет, мелькали в сторонке их тени, слышались иногда негромкие, сдержанные голоса.
— Выпьем за то, чтобы каждый из нас выполнил свой долг, — произнес Неклясов лукавые слова. — Перед самими собой, перед своими ближними, друзьями... И чтобы каждый получил по заслугам.
— Вы себя имеете в виду? — спросил молчавший до сих пор Бильдин.
— Конечно! — не задумываясь, подхватил Неклясов. — И себя тоже. Но ведь не могу же я пить только за самого себя, верно?
— Будем живы! — воскликнул Анцыферов и, подправив тост Неклясова, слегка изменив его, вынудил остальных гостей выпить. Водка пошла легко, как бы сама нырнула в глубины организмов и начала там свою неспешную благотворную деятельность. Острота положения сгладилась, люди уже не казались столь несовместимыми, все стали ближе друг к другу, терпимее, благодушнее. Опять же на ветру простояли больше часа, а стол.., стол сам по себе звал и манил.
Неклясов снова наполнил стаканы, водка в громадной бутылке почти не убывала, и уже никто не обращал внимания на парня, который время от времени продолжал фотографировать теплую компанию, а вспышки фотоаппарата гости уже готовы были принимать чуть ли не за иллюминацию в их честь.
Осоргин, не успевший пообедать в городе и до сих пор протянувший на утреннем чае с пряником, набросился на роскошную закуску куда охотнее, чем можно было ожидать. А когда Анцыферов взялся произнести второй тост, никто не возражал, потому что морозный воздух, гудящие сосны, приятные слова, прекрасная водка делали свое дело. Даже улыбки замелькали на лицах до того хмурых и неприступных — улыбнулся Осоргин, что-то сказав Анцыферову, не смог удержаться от улыбки Бильдин.
— Садитесь, гости дорогие! — спохватился Неклясов. — Что же вы стоите... Я понимаю, когда стоишь, больше в себя поместится... Но лучше мы потом встанем, у нас будет повод... — и он первым сел, оказавшись во главе стола. За ним последовали другие, причем, несмотря на выпитое, никто не осмелился переставить свой стул, каждый сел там, где стоял. И получилось так, что сторона стола, обращенная к сосне, оказалась свободной, все сидели лицом к сосне.
— Ну что, Жора, будешь меня судить? — спросил Неклясов Осоргина, который оказался рядом с ним за столом.
— А как же, — ответил тот с набитым ртом. — Положено.
— За что?
— Судить тебя можно за многое, но доказано, например, то, что ты похитил вот этого человека, — Осоргин показал на Бильдина, который все еще молчал, хотя от других ни в выпивке, ни в закуске не отставал. — Держал в заложниках, требовал денег, допустил бесчеловечные пытки...
— Есть пытки человечные? — усмехнулся Неклясов.
— Не надо словами играться... Это нетрудно, но для дела бесполезно.
— А о каких пытках речь? — продолжал вести свою линию Неклясов с неожиданной настойчивостью.
— Ну, знаешь.... Вы же отрезали ему уши, скормили у него на глазах собакам... Город был потрясен этой жестокостью!
— Я не отрезал ему ушей, — невозмутимо сказал Неклясов. Обернувшись назад, он что-то сказал своим амбалам и снова повернулся к Осоргину. — У вас есть доказательства, что именно я отрезал уши?
— Таких доказательств нет... Уши отрезал другой человек, но по твоему приказанию.
— Уж не этот ли? — Неклясов махнул рукой за спину, и все, оглянувшись, увидели, как двое парней вели под руки Ерхова. От слабости тот не мог идти сам, но телохранители управлялись с ним без особого труда.
— Я не знаю его лично, мне трудно судить, — смешался Осоргин, торопясь прожевать.
— А ты, Эдик, узнаешь этого злодея? — спросил Неклясов у Бильдина.
— Да, это он надо мной поработал.
— Ты на него в обиде?
— Нет, Вовчик, я на тебя в обиде. Это ты сказал ему, что надо делать, чтобы я отдал деньги... Ты велел бросить мои уши на сковородку, а потом сам отдал их собаке... И она их сожрала. Из чего я сделал вывод, что той собаке частенько приходится питаться человечиной, — кажется, из всех только Бильдин сохранил твердость духа и несмотря на выпитое оставался непримиримым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Ну что, дорогие, — произнес Неклясов с какой-то вульгарно прозвучавшей светскостью. — Прошу к столу!
— Спасибо, я не голоден! — быстро ответил Осоргин, опять проявив нечто полковничье — проговорил заготовленные слова. Похоже, он ждал этих слов, этого приглашения и выкрикнул свой ответ скорее для Анцыферова и Бильдина, чтобы убедить их в том, что с Неклясовым у него дружбы нет, что хотя и отпустил он его под подписку, но сделал это по долгу службы, в полном соответствии с законодательством, а уж никак не по дружбе.
— А разве я спросил, голоден ли ты? — удивился Неклясов. — Я предложил подойти к столу, чтобы не стоять посреди поляны, чтобы не обдували тебя холодные ветра... Чтобы сказать, наконец, зачем ты здесь... Неужели неинтересно?
— Нет! — опять быстро ответил Осоргин.
— Ладно, Жора, — Анцыферов взял его за локоть. — Хватит выкобениваться... Пошли тяпнем по маленькой.
Бильдин молчал. Он решил, что для его достоинства молчание будет наиболее уместным, и оказался прав. Осоргин не стал возражать, когда Анцыферов потащил его к столу, чуть упирался, правда, как невеста после свадьбы, когда жених вот так же под локоток ведет ее в спальню. Бильдин пошел следом — в кожаной куртке с меховым поднятым воротником, насупленный и съежившийся. Вроде и сам пошел, но дал понять — подневольно он так поступает, не по своему желанию.
Как бы там ни было, все подошли к накрытому столу, оценили качество закусок, щедрость хозяина и не могли не отметить — все на высшем уровне, стоил этот стол никак не меньше миллиона.
— Что-то стало холодать! — весело произнес Неклясов и с силой потер ладошками одна о другую. — Что бы нас ни связывало, а нас кое-что связывает, что бы нас ни разъединяло, а нас многое разъединяет... Выпить-то мы можем? — И сам себе ответил:
— Можем.
И Неклясов щедро наполнил стаканы душистой водкой «Абсолют», настоенной на смородине.
— За что пить будем? — спросил Анцыферов, первым взяв свой стакан и подавая пример остальным. Все-таки именно Анцыферов по уровню общения, раскованности, умению вписаться в компанию, в любое, самое дикое положение явно превосходил и новоиспеченного банкира Бильдина и почти состарившегося судью Осоргина. Те еще пыжились, ворочали желваками, поглядывали друг на друга и на Неклясова, но, скажите, куда им деваться? Глухой лес, город в пятидесяти километрах, вокруг бродят неклясовские амбалы, которые за их спинами продолжали какую-то свою суету, чем-то были заняты, хотя, казалось бы, — чем? Стол накрыт, гости в сборе... Нет, мелькали в сторонке их тени, слышались иногда негромкие, сдержанные голоса.
— Выпьем за то, чтобы каждый из нас выполнил свой долг, — произнес Неклясов лукавые слова. — Перед самими собой, перед своими ближними, друзьями... И чтобы каждый получил по заслугам.
— Вы себя имеете в виду? — спросил молчавший до сих пор Бильдин.
— Конечно! — не задумываясь, подхватил Неклясов. — И себя тоже. Но ведь не могу же я пить только за самого себя, верно?
— Будем живы! — воскликнул Анцыферов и, подправив тост Неклясова, слегка изменив его, вынудил остальных гостей выпить. Водка пошла легко, как бы сама нырнула в глубины организмов и начала там свою неспешную благотворную деятельность. Острота положения сгладилась, люди уже не казались столь несовместимыми, все стали ближе друг к другу, терпимее, благодушнее. Опять же на ветру простояли больше часа, а стол.., стол сам по себе звал и манил.
Неклясов снова наполнил стаканы, водка в громадной бутылке почти не убывала, и уже никто не обращал внимания на парня, который время от времени продолжал фотографировать теплую компанию, а вспышки фотоаппарата гости уже готовы были принимать чуть ли не за иллюминацию в их честь.
Осоргин, не успевший пообедать в городе и до сих пор протянувший на утреннем чае с пряником, набросился на роскошную закуску куда охотнее, чем можно было ожидать. А когда Анцыферов взялся произнести второй тост, никто не возражал, потому что морозный воздух, гудящие сосны, приятные слова, прекрасная водка делали свое дело. Даже улыбки замелькали на лицах до того хмурых и неприступных — улыбнулся Осоргин, что-то сказав Анцыферову, не смог удержаться от улыбки Бильдин.
— Садитесь, гости дорогие! — спохватился Неклясов. — Что же вы стоите... Я понимаю, когда стоишь, больше в себя поместится... Но лучше мы потом встанем, у нас будет повод... — и он первым сел, оказавшись во главе стола. За ним последовали другие, причем, несмотря на выпитое, никто не осмелился переставить свой стул, каждый сел там, где стоял. И получилось так, что сторона стола, обращенная к сосне, оказалась свободной, все сидели лицом к сосне.
— Ну что, Жора, будешь меня судить? — спросил Неклясов Осоргина, который оказался рядом с ним за столом.
— А как же, — ответил тот с набитым ртом. — Положено.
— За что?
— Судить тебя можно за многое, но доказано, например, то, что ты похитил вот этого человека, — Осоргин показал на Бильдина, который все еще молчал, хотя от других ни в выпивке, ни в закуске не отставал. — Держал в заложниках, требовал денег, допустил бесчеловечные пытки...
— Есть пытки человечные? — усмехнулся Неклясов.
— Не надо словами играться... Это нетрудно, но для дела бесполезно.
— А о каких пытках речь? — продолжал вести свою линию Неклясов с неожиданной настойчивостью.
— Ну, знаешь.... Вы же отрезали ему уши, скормили у него на глазах собакам... Город был потрясен этой жестокостью!
— Я не отрезал ему ушей, — невозмутимо сказал Неклясов. Обернувшись назад, он что-то сказал своим амбалам и снова повернулся к Осоргину. — У вас есть доказательства, что именно я отрезал уши?
— Таких доказательств нет... Уши отрезал другой человек, но по твоему приказанию.
— Уж не этот ли? — Неклясов махнул рукой за спину, и все, оглянувшись, увидели, как двое парней вели под руки Ерхова. От слабости тот не мог идти сам, но телохранители управлялись с ним без особого труда.
— Я не знаю его лично, мне трудно судить, — смешался Осоргин, торопясь прожевать.
— А ты, Эдик, узнаешь этого злодея? — спросил Неклясов у Бильдина.
— Да, это он надо мной поработал.
— Ты на него в обиде?
— Нет, Вовчик, я на тебя в обиде. Это ты сказал ему, что надо делать, чтобы я отдал деньги... Ты велел бросить мои уши на сковородку, а потом сам отдал их собаке... И она их сожрала. Из чего я сделал вывод, что той собаке частенько приходится питаться человечиной, — кажется, из всех только Бильдин сохранил твердость духа и несмотря на выпитое оставался непримиримым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56