— Я поспрашивал соседей, они мне и посоветовали заглянуть к вам.
— Ко мне?!
— Да, женщина одна направила к вам. Зайдите, говорит, в семьдесят первую квартиру.
— Не представляю даже, кто мог вам такое сказать? — она с явной подозрительностью посмотрела на Андрея.
— Она назвала себя колдуньей и предложила даже приворожить кого-нибудь, если, конечно, мне очень нужно. Причем, согласилась плату взять натурой...
— A! — рассмеялась женщина облегченно — ее сомнения разрешились легко и просто. — Рыжая-кудлатая? — спросила она, хохоча.
— Точно! — кивнул Андрей. — Я еще подумал, что, если мне совсем тяжко будет, пусть приворожит...
— Она приворожит! Она вам такое приворожит, что ни один священник никакими молитвами не поможет. Мы обходим ее десятой дорогой.
— Она и в самом деле что-то может?
— Знаете, может, — женщина быстро взглянула на Андрея: не смеется ли он над ней. — Как-то вышла утром на работу, встречаю ее во дворе. Зыркнула на меня и прошла мимо. Потом окликает... Подхожу, она и говорит... Не ходи, говорит, сегодня никуда. Отсиди дома. Беда над тобой кружит. Закройся, говорит, на все замки, выключи телефон и сиди.
— И вы послушались?
— Конечно, нет! Но в троллейбусе у меня сумочку срезали. Денег там не было, а вот серебряные серьги, кольцо, кулон... Все ахнулось. Да вы садитесь! — спохватилась женщина и указала Андрею на диван. — Пришла на работу, а у нас секретарша заболела... Начальник велел отпечатать какой-то документ, а я не там запятую поставила. А запятая очень принципиальной оказалась — в десять раз завысила какие-то показатели. Схлопотала выговор. Пришла домой, а квартира водой залита. У нас воду отключали, а я оставила кран открытым. Такие дела.
— Простите, как вас зовут? — спросил Андрей.
— Света. Хорошее имя? — во взгляде, в голосе, во всем поведении хозяйки Андрей ощущал беззащитность, она как бы постоянно хотела получить подтверждение, что правильно говорит, правильно себя ведет, что в ней самой нет ничего смешного.
— Хорошее, — кивнул Андрей. — У меня, правда, с этим именем связаны печальные воспоминания, но имя хорошее.
— Девушка ушла? — сочувствующе улыбнулась Света.
— Ушла.
— Вернется, — успокоила женщина.
— Не вернется. Погибла.
— Ой, простите, ради Бога! — она прижала ладони к груди. — Я такая дура! Не обижайтесь, ладно?
— Не буду, — улыбнулся Андрей и вдруг остро и явственно почувствовал, что лучшего момента не подвернется. — Вы дадите мне хотя бы телефон Нади?
— Конечно, — засуетилась Света. — Вам домашний или служебный?
— Да любой... Дайте оба, где-нибудь да найду.
И Света простодушно набросала на клочке подвернувшейся газеты два номера телефона. Андрей взял, всмотрелся в них, убедился, что все цифры внятны, и, сложив клочок бумаги пополам, сунул его в карман.
— Может быть, отсюда и позвоните? — предложила Света. — Она в «Фокусе» работает, здесь недалеко.
— Что вы! — испугался Андрей. — Да я два часа буду собираться, вокруг телефона ходить и думать, чего сказать... Спасибо, — сказал он, поднимаясь. — Раз уж так получилось, раз уж мы и про колдовство поговорили, и про чудеса всякие... Дайте мне и свой телефон, чего не случается, скоро Восьмое марта...
Поздравлю.
— Поздравьте, — и Света набросала на той же газете свой номер. Она замялась, и Андрей понял причину — все складывалось так, что и он должен был оставить свой номер, но не мог он этого делать, а давать ложный не решился, это было бы уже слишком.
— Обязательно позвоню, — заверил он уже из коридора. — Проверьте краны!
Вдруг опять открыты.
— Уже ученая! — улыбнулась Света. — Всего доброго, — и она закрыла за ним дверь. Услышав скрип засова, Андрей усмехнулся про себя — чего стоит такая осторожность, если хозяйка открывает дверь по первому же звонку.
Выйдя из подъезда, Андрей поторопился подальше уйти от этого чреватого дома, где так быстро и разнообразно мрут старики, где на лестницах люди охотятся друг на друга с отточенными кинжалами, где живут колдуньи, предупреждающие людей о троллейбусных кражах, но не в состоянии предвидеть смертоубийство, где дочки работают на тех самых фирмах, сотрудников которых убивают их отцы, а в холодильнике лежат мерзлые руки мертвецов, которые тянутся к живым и, самое страшное, дотягиваются, все-таки дотягиваются.
* * *
Пафнутьев давно заметил странную закономерность, с которой он сталкивался при каждом расследовании — до какого-то момента дело, кажется, топчется на месте, добытые сведения не связываются, не соединяются в одну картину, свидетели поют каждый на свой голос, ни в чем не подтверждая друг друга, а документы, которые удается добыть чуть ли не рискуя жизнью, выглядят совершенно чужими и ненужными. Помня об этом, Пафнутьев терпел, стараясь не делать поспешных выводов. Он знал, что будет невинный телефонный звонок или придет по почте пустая, вроде, бумажка, брякнет новое словечко свидетель — и все соединится, свяжется в единый узел, из которого нельзя будет выдернуть ни единой нитки. А до этого момента надо просто работать, посылать запросы, звонить, допрашивать, совать свой нос во все дыры, куда он только может протиснуться. И воздается.
Ищущий да обрящет — эти слова знал и Пафнутьев, верил в их справедливость.
Не догадываясь о том, он был согласен с Бевзлиным — знания рождают скорбь. Но понимал эту мысль иначе — чем больше он узнает о преступлении, тем больше подлости и злодейства перед ним открывается. Но был готов к этому, зная, что в его работе иначе не бывает. В конце концов, он добивается от людей не признания в любви, не описания красот земных или небесных, он добивается все новых и новых подробностей об убийстве, насилии, мести...
Стоя у окна и глядя в темнеющее весеннее небо, Пафнутьев не думал об этом, надо быть дураком, чтобы постоянно думать о чем-то важном и возвышенном. А поскольку Пафнутьев круглым дураком все-таки не был, то думал он о том, что вечером, когда уже нет солнца, начинают замерзать лужи и потеплее одеваются прохожие, что в этой прохладе и синеве сильнее чувствуется весна. Так, наверное, острее ощущаешь холодноватый поцелуй в синих сумерках, нежели жаркий и обильный во время шумного застолья...
— Ну, ты даешь, Павел Николаевич, — пробормотал он пристыженно, осознав, какие шальные мысли вдруг полезли из него при первых проявлениях весны. — Что же, Павел Николаевич, попрет из тебя, когда травка зазеленеет?
И тут прозвенел звонок.
Пафнутьев удивился, потому что рабочее время закончилось, по делу звонить никто не станет, разве что произошло нечто чрезвычайное. Да и задержался он в кабинете случайно, уже давно должен был выйти из прокуратуры.
Звонила Вика, звонила жена, к которой он до сих пор испытывал какую-то робкую влюбленность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74