Соседние дома тоже были непростые, каждый со своим кандибобером, но не столь крутые, не столь.
Сапоги проваливались в жидкую глину, скользили в колее, оставленной мощными машинами, кранами, бульдозерами. Но в воздухе стоял весенний дух, Худолей в этом году ощутил его впервые. Он всегда отмечал это в себе — когда впервые почувствует первый порыв весны, когда что-то вздрогнет в нем, и он обрадуется, ощутив ожидание лета. Значит, и в этом году он еще поживет немного.
На бетонной дорожке уже стояли машины «Скорой помощи» и милиции, которые прислал Шаланда. Их водители зябко покуривали в стороне, потрясенные не столько убийством, сколько размерами домов на поляне. А Худолей, ссутулившись в нейлоновой своей куртке и сунув руки поглубже в карманы, продолжал вышагивать по участку, не то пытаясь вспомнить что-то, не то — найти потерянное. Он несколько раз обошел вокруг сложенных бетонных плит, постоял у кучи битого кирпича, зачем-то попинал ногами покрытые молодой ржавчиной трубы, потом отправился в длинную прогулку по краю участка. Но нет, ничто не привлекло его внимания, ничто не заставило радостно вздрогнуть, обрадоваться находке.
И хозяева на участках, и строители еще спали, вся большая поляна, до самой кромки леса затянутая весенней, уже весенней, дымкой, была безлюдна. Лишь изредка можно было заметить на чьем-то балконе или в проеме окна человеческую фигуру — слух о кошмарном убийстве распространился еще ночью.
— Хорошенькое у вас, ребята, начало, — бормотал Худолей, оглядывая зябнущие на утреннем морозце фигурки. — С убийства началась история вашего поселка, с убийства, ребята... И чует мое старое, истерзанное сердце, чует, что этим не ограничится... Будет судьба время от времени напоминать о себе, о том, что не все в мире делается по вашей указке, дорогие вы мои банкиры, олигархи, магнаты, титаны толкучек, бензозаправок, разливочных подвалов и...
Худолей остановился в своей обличительной речи, потому что именно в этот момент подошел к небольшому кирпичному домику в глубине объячевского участка. Рядом с основным домом его можно было назвать сараем, но он вполне мог сойти за добротный, хотя и скромный дом. Толкнув дверь, Худолей убедился, что она открыта и ничто не мешает ему войти.
И он вошел.
Внутри было тепло, ощущался явно жилой дух.
Худолей осмотрелся.
У запотевшего окна стоял стол с остатками ужина или ночных посиделок, початая бутылка виски возвышалась посредине стола. Уже знакомая ему бутылка. Вдруг краем глаза он заметил движение в темном углу — с кушетки поднялся, вышел на середину комнаты и присел к столу странный человек. Всклокоченный седоватый тип с трехнедельной щетиной на щеках, с помятой физиономией и в таком тряпье, что в характере его занятий не возникало никаких сомнений. К тому же правый глаз незнакомца был затянут густой синевой.
— Простите, пожалуйста, — произнес Худолей с чрезвычайной вежливостью, — я не помешал?
— Нисколько, — голос у незнакомца был низкий, с сипловатой хрипотцой, видимо, не только от сна — это Худолей знал лучше кого бы то ни было.
— А вы кто? — спросил он, все еще топчась у порога.
— Бомж, — склонив голову к плечу, незнакомец смотрел на Худолея свободным от синяка глазом.
— Кто?
— Бомж, — повторил тип точно с таким же выражением. — Вы никогда бомжей не видели?
— Приходилось.
— И что? Не похож?
— Нет, почему же... Очень даже.
— Что же вас удивляет?
— Если говорить честно, то больше всего меня удивляет бутылка виски за две тысячи рублей на столе бомжа.
— А! — улыбнулся незнакомец, показав, что у него непорядок не только с глазом, но и с зубами, — похоже, их выбили еще до того, как подбили глаз. Он протянул руку, взял бутылку, встряхнул ее, полюбовался цветом, остро глянул на гостя. — По глоточку?
— Можно, — кивнул Худолей.
Что-то произошло, что-то открылось бомжу в те недолгие секунды, пока он единственным своим глазом смотрел на Худолея. Понял, по каким-то признакам безошибочно догадался, что перед ним человек, которому без большого риска для жизни можно предложить выпить. И тот скорее всего не откажется. Из вежливости ли, из каких-то коварных целей или просто по состоянию своего здоровья, но не откажется, слова грубого не скажет и на улицу не выбросит.
— О! — обрадовался бомж пониманию. — Это по-нашему! Прошу! — и он шлепнул по сиденью стула большой, похоже, давно не мытой ладошкой.
Худолей сел, сдвинул на столе в сторону остатки вечернего застолья, придвинул стакан, который показался ему почище других. Но хозяин оказался на высоте — откуда-то возникшей в его руках тряпкой он протер стакан, посмотрел его на свет, еще раз протер и со стуком поставил перед Худолеем.
— Мы тут тоже не хухры-мухры! — радостно сказал он, свинчивая пробку с бутылки.
Худолей взял стакан с желанием подвинуть его поближе к бомжу, чтоб легче было наливать виски, но, пронося стакан мимо себя, уловил посторонний запах, который его насторожил, что-то напомнил. Худолей уже внимательно внюхался в стакан — это был запах машинного масла. Тогда он оборотил свой взгляд к тряпке, которой бомж только что протирал стакан. Взял ее вроде для того, чтобы смахнуть крошки со стола, но замешкался, что-то ответил бомжу, о чем-то спросил и, механически теребя тряпку в руках, успел внимательно осмотреть ее со всех сторон. И убедился — масляные пятна на ней свежие, не успевшие еще растечься по холстине. Да, пятна имели четкие границы, — следовательно, пользовались тряпкой как протирочным материалом совсем недавно, может быть, даже сегодня.
Худолей все-таки смахнул со стола какие-то крошки, мусор и, уже не скрывая, не таясь, понюхал тряпку.
— Вкусно пахнет? — беззаботно рассмеялся бомж. Худолей видел, что тот действительно смеется добродушно, будто удачно разыграл со своим гостем веселую шутку.
— Маслом, — ответил Худолей.
— Сливочным? — снова расхохотался бомж, показывая остатки зубов. «Он наверняка уже выпил граммов сто пятьдесят, — безошибочно прикинул Худолей. — Может, двести? — спросил он у себя. — Нет, все-таки сто пятьдесят, если не сто тридцать». В таких вещах он не ошибался. Но и эта доза оказалась для бомжа почти предельной. Если он выпьет еще столько же, то никакого разговора с ним уже не получится.
— Машинным, — сказал Худолей и, припав грудью к столу, пристально уставился бомжу прямо в глаза. — Машинным маслом пахнет твоя протирка, — повторил он.
Результат оказался совершенно неожиданным — бомж попросту поперхнулся и уставился на гостя глазами, полными ужаса. Сквозь его месячную щетину, невзирая на выпитое виски, явственно проступила бледность. Что делать, простоват был бомж, а жизнь в подворотнях, в пустых вагонах и брошенных складах, когда приходится бояться не только сторожей, их собак, но и просто прохожих, когда тайком приходится питаться из мусорных ящиков, — все это лишило его твердости, уверенности, способности к самому малому сопротивлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Сапоги проваливались в жидкую глину, скользили в колее, оставленной мощными машинами, кранами, бульдозерами. Но в воздухе стоял весенний дух, Худолей в этом году ощутил его впервые. Он всегда отмечал это в себе — когда впервые почувствует первый порыв весны, когда что-то вздрогнет в нем, и он обрадуется, ощутив ожидание лета. Значит, и в этом году он еще поживет немного.
На бетонной дорожке уже стояли машины «Скорой помощи» и милиции, которые прислал Шаланда. Их водители зябко покуривали в стороне, потрясенные не столько убийством, сколько размерами домов на поляне. А Худолей, ссутулившись в нейлоновой своей куртке и сунув руки поглубже в карманы, продолжал вышагивать по участку, не то пытаясь вспомнить что-то, не то — найти потерянное. Он несколько раз обошел вокруг сложенных бетонных плит, постоял у кучи битого кирпича, зачем-то попинал ногами покрытые молодой ржавчиной трубы, потом отправился в длинную прогулку по краю участка. Но нет, ничто не привлекло его внимания, ничто не заставило радостно вздрогнуть, обрадоваться находке.
И хозяева на участках, и строители еще спали, вся большая поляна, до самой кромки леса затянутая весенней, уже весенней, дымкой, была безлюдна. Лишь изредка можно было заметить на чьем-то балконе или в проеме окна человеческую фигуру — слух о кошмарном убийстве распространился еще ночью.
— Хорошенькое у вас, ребята, начало, — бормотал Худолей, оглядывая зябнущие на утреннем морозце фигурки. — С убийства началась история вашего поселка, с убийства, ребята... И чует мое старое, истерзанное сердце, чует, что этим не ограничится... Будет судьба время от времени напоминать о себе, о том, что не все в мире делается по вашей указке, дорогие вы мои банкиры, олигархи, магнаты, титаны толкучек, бензозаправок, разливочных подвалов и...
Худолей остановился в своей обличительной речи, потому что именно в этот момент подошел к небольшому кирпичному домику в глубине объячевского участка. Рядом с основным домом его можно было назвать сараем, но он вполне мог сойти за добротный, хотя и скромный дом. Толкнув дверь, Худолей убедился, что она открыта и ничто не мешает ему войти.
И он вошел.
Внутри было тепло, ощущался явно жилой дух.
Худолей осмотрелся.
У запотевшего окна стоял стол с остатками ужина или ночных посиделок, початая бутылка виски возвышалась посредине стола. Уже знакомая ему бутылка. Вдруг краем глаза он заметил движение в темном углу — с кушетки поднялся, вышел на середину комнаты и присел к столу странный человек. Всклокоченный седоватый тип с трехнедельной щетиной на щеках, с помятой физиономией и в таком тряпье, что в характере его занятий не возникало никаких сомнений. К тому же правый глаз незнакомца был затянут густой синевой.
— Простите, пожалуйста, — произнес Худолей с чрезвычайной вежливостью, — я не помешал?
— Нисколько, — голос у незнакомца был низкий, с сипловатой хрипотцой, видимо, не только от сна — это Худолей знал лучше кого бы то ни было.
— А вы кто? — спросил он, все еще топчась у порога.
— Бомж, — склонив голову к плечу, незнакомец смотрел на Худолея свободным от синяка глазом.
— Кто?
— Бомж, — повторил тип точно с таким же выражением. — Вы никогда бомжей не видели?
— Приходилось.
— И что? Не похож?
— Нет, почему же... Очень даже.
— Что же вас удивляет?
— Если говорить честно, то больше всего меня удивляет бутылка виски за две тысячи рублей на столе бомжа.
— А! — улыбнулся незнакомец, показав, что у него непорядок не только с глазом, но и с зубами, — похоже, их выбили еще до того, как подбили глаз. Он протянул руку, взял бутылку, встряхнул ее, полюбовался цветом, остро глянул на гостя. — По глоточку?
— Можно, — кивнул Худолей.
Что-то произошло, что-то открылось бомжу в те недолгие секунды, пока он единственным своим глазом смотрел на Худолея. Понял, по каким-то признакам безошибочно догадался, что перед ним человек, которому без большого риска для жизни можно предложить выпить. И тот скорее всего не откажется. Из вежливости ли, из каких-то коварных целей или просто по состоянию своего здоровья, но не откажется, слова грубого не скажет и на улицу не выбросит.
— О! — обрадовался бомж пониманию. — Это по-нашему! Прошу! — и он шлепнул по сиденью стула большой, похоже, давно не мытой ладошкой.
Худолей сел, сдвинул на столе в сторону остатки вечернего застолья, придвинул стакан, который показался ему почище других. Но хозяин оказался на высоте — откуда-то возникшей в его руках тряпкой он протер стакан, посмотрел его на свет, еще раз протер и со стуком поставил перед Худолеем.
— Мы тут тоже не хухры-мухры! — радостно сказал он, свинчивая пробку с бутылки.
Худолей взял стакан с желанием подвинуть его поближе к бомжу, чтоб легче было наливать виски, но, пронося стакан мимо себя, уловил посторонний запах, который его насторожил, что-то напомнил. Худолей уже внимательно внюхался в стакан — это был запах машинного масла. Тогда он оборотил свой взгляд к тряпке, которой бомж только что протирал стакан. Взял ее вроде для того, чтобы смахнуть крошки со стола, но замешкался, что-то ответил бомжу, о чем-то спросил и, механически теребя тряпку в руках, успел внимательно осмотреть ее со всех сторон. И убедился — масляные пятна на ней свежие, не успевшие еще растечься по холстине. Да, пятна имели четкие границы, — следовательно, пользовались тряпкой как протирочным материалом совсем недавно, может быть, даже сегодня.
Худолей все-таки смахнул со стола какие-то крошки, мусор и, уже не скрывая, не таясь, понюхал тряпку.
— Вкусно пахнет? — беззаботно рассмеялся бомж. Худолей видел, что тот действительно смеется добродушно, будто удачно разыграл со своим гостем веселую шутку.
— Маслом, — ответил Худолей.
— Сливочным? — снова расхохотался бомж, показывая остатки зубов. «Он наверняка уже выпил граммов сто пятьдесят, — безошибочно прикинул Худолей. — Может, двести? — спросил он у себя. — Нет, все-таки сто пятьдесят, если не сто тридцать». В таких вещах он не ошибался. Но и эта доза оказалась для бомжа почти предельной. Если он выпьет еще столько же, то никакого разговора с ним уже не получится.
— Машинным, — сказал Худолей и, припав грудью к столу, пристально уставился бомжу прямо в глаза. — Машинным маслом пахнет твоя протирка, — повторил он.
Результат оказался совершенно неожиданным — бомж попросту поперхнулся и уставился на гостя глазами, полными ужаса. Сквозь его месячную щетину, невзирая на выпитое виски, явственно проступила бледность. Что делать, простоват был бомж, а жизнь в подворотнях, в пустых вагонах и брошенных складах, когда приходится бояться не только сторожей, их собак, но и просто прохожих, когда тайком приходится питаться из мусорных ящиков, — все это лишило его твердости, уверенности, способности к самому малому сопротивлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68