— Что происходит?
— Видишь ли, Эдик... Наверное, я должен был сказать тебе об этом с самого начала, но все не решался, да и ты не замолкал... Ребята поговаривают... В общем, у многих сложилось мнение, что ты нас всех кинул, — Игорь искоса взглянул на Скурыгина.
— Не понял? — тихо сказал тот.
— Да ладно тебе, Эдик, — с легкой приблатненностью протянул Игорь. — Все ты понял. И не надо ваньку валять. Так не бывает, чтобы один был умный, а остальные дураки.
— Игорь! — заорал Скурыгин. — Говори ясно. Я не врубаюсь! На что ты намекаешь!
— Чего намекать? Открытым текстом говорю — кинул. И все ребята сошлись на этом.
— Как кинул?!
— Ты продал все наше хозяйство Объячеву, получил с него хорошие бабки и слинял. А историю с заложником вы просто разыграли. Посмотри на себя в зеркало — так заложники не выглядят. Кинул ты нас, Эдик. И вот что скажу... Не везде тебе можно появляться. Не знаю, какие у тебя отношения с милицией, ты вон даже ихнего Шаланду, оказывается, лично знаешь...
— Он допрашивал меня!
— А я что? Я ничего. Допрашивал, — значит, так и надо. Не допрашивал — тоже хорошо. А сейчас от кого убежал? От Объячева? Он, говорят, мертв уже несколько дней. От милиции? Так у тебя Шаланда в кармане. От кого бежишь, Эдик? Не знаю, не знаю... Но больше всего опасаться тебе надо наших же ребят. Мы разорены. У нас ничего нет. Ты ведь не только договоры подписывал в своем подвале, ты и банковские чеки подписывал... На наших счетах дуля с маком, Эдик.
— И за это я его убил! Понял? Я убил Объячева!
— Надо же, как получается, — сонно проговорил толстяк и от сосредоточенности даже губы вперед выпятил. — Объячева убили неделю назад, по телику показали. А тебя из подвала Шаланда вытащил вчера или позавчера... Он тебе и пистолет выдал?
— Из пистолета стрелял не я.
— А кто?
— Не знаю.
— Ладно, Эдик, ладно... То ты убил, то не знаешь, кто убил... Шаланда, может быть, и поверил тебе по старой дружбе, а ребята... Не знаю, поверят ли. Давай соберемся, поговорим.
— Давай, — уныло согласился Скурыгин. После короткой вспышки ярости от непонимания, недоверия он весь сник и теперь выглядел усталым и действительно слабым, каким притворялся совсем недавно.
Только сейчас Скурыгин в полной мере осознал, в каком положении оказался. Рассчитывать на восторженный прием, на красивое застолье в хорошем ресторане, на веселые тосты и щедрые пожелания он уже не мог. Такой встречи не будет. Предстоит работа, тяжелая работа по переубеждению своих же соратников.
— Ты сообщил кому-нибудь, что я здесь, у тебя? — спросил Скурыгин.
— Нет еще, — многозначительно протянул Игорь.
— Но сообщишь?
— Конечно. Ты же сам этого хочешь. Соберемся вечерком, покалякаем.
— Соберемся, — все с той же унылостью ответил Скурыгин, прекрасно понимая, что это будет за каляканье. — Деньги нужны. Немного. Хотя бы тысячу. Такси, перекус, нужно побывать в некоторых местах... Не жлобись, Игорь, верну. Ведь не было случая, чтобы я не возвращал.
— До сих пор не было, — Игорь полез в карман, вынул бумажник, покопался в нем толстыми, короткими пальцами и вынул пять стодолларовых купюр. — Это все, Эдик. Себе оставил три. Тебе пять. Учитывая, что после сырого подвала тебя потянет на всевозможные соблазны. Если ты в самом деле скрываешься от милиции, домой тебе ехать нельзя. Наверняка нарвешься на засаду.
— Знаю, — сказал Скурыгин, пряча деньги в карман.
— Так что, — снова спросил Игорь, — соберемся сегодня?
— Я готов.
— В десять вечера. Здесь.
— Договорились.
Весь день Скурыгин не знал, куда себя деть. Он несколько раз проезжал мимо своих бывших владений, всматривался в окна, пытался узнать кого-либо, но войти не решался. Состояние было паскудное, хотелось выпить, хорошо так выпить, но знал — нельзя. Вечером должен состояться очень важный разговор. И неизвестно, чем он закончится. Удастся ли ему отстоять роль предводителя, или уже нашелся другой мужик, порешительнее... Оказывается, два месяца — это очень много, это очень большой срок. Ну, ничего, возвращаются люди и через годы.
Попытался было позвонить Скурыгин по прежним своим связям. Одному позвонил, второму, третьему. Разговоры получились странными какими-то, двусмысленными. Его поздравляли с освобождением, с возвращением к жизни деловой и веселой, но чувствовал — каждый раз возникало напряжение, недоговоренность, уход от главного. Спрашивали о здоровье, материли Объячева, делились новостями, которые только что увидели по телевидению, и при этом ни слова о деле. Все готовы были встретиться, отпраздновать возвращение, но не сейчас, попозже: завтра, послезавтра, а лучше на следующей неделе. И, вообще, созвонимся, старик, согласуем и отметим событие достойно.
Никто не пригласил к себе, никто не напросился на встречу. Все оказались занятыми, у всех именно в этот день были назначены важные дела, отложить которые было невозможно.
К вечеру Скурыгин сник окончательно. К тому же устал. Хотелось прилечь, забыться, опять захотелось выпить. Он зашел в какой-то занюханный ресторанчик, подивился ценам, понял, что содержат его только для того, чтобы оправдать деньги, которые где-то крутятся с бешеной скоростью, как совсем недавно крутились его деньги.
Все это он понимал, все было знакомо.
Но мясо оказалось вполне приличным, водка, которую он заказал, — тоже вроде ничего, и он просидел в забегаловке не меньше двух часов. Никто его не тревожил, не поторапливал, зал был почти пуст. В углу шушукалась парочка, видимо, из своих. Сначала они сидели напротив друг друга, потом сели рядом, совсем рядом, и Скурыгин отвернулся — и это было знакомо.
Потом в ресторан заглянули два милиционера. Не глядя по сторонам, прошли к стойке, посмеялись с барменом и, выпив граммов по сто пятьдесят водки, так же молча, деловито вышли. Скурыгин их не интересовал, более того, он понял — милиционеры подчеркнуто не смотрели на посетителей, давая понять, что здесь они не нарушат ничей покой, здесь территория для них как бы неприкосновенная.
И это было знакомо.
По телевизору, установленному в зале, Скурыгин посмотрел последние известия, дождался уголовной хроники, еще раз полюбовался собственным портретом. Снимок был старый, вырезанный из общей фотографии, и узнать его по этому снимку было невозможно. Снова выступил Шаланда и, величественно возвышаясь над низковатым студийным столом, рассказал, что дело, в общем-то, закончено, неясностей у следствия нет, что остались лишь некоторые шероховатости.
Скурыгин кивнул с кривоватой ухмылкой — он понял, что под шероховатостью начальник милиции имел в виду его, Эдуарда Игоревича Скурыгина.
Он посмотрел на часы — половина десятого. Пора было отправляться на встречу. Видимо, его бывшие соратники уже собрались, уже обменялись мнениями, и он скорее всего столкнется с единой точкой зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68