Иными словами, сказал О'Брайен, надо поспешить.
Он достал атлас и раскрыл его на столе.
Самый быстрый способ попасть в Архангельск — конечно, самолетом, но ближайший рейс «Аэрофлота» будет лишь утром, и авиакомпания потребует, чтобы Келсо предъявил свою визу, а она истекает в полночь. Значит, это исключается. По железной дороге ехать больше двадцати часов, и даже О'Брайен понимал, что это рискованно — провести большую часть дня в спальном вагоне едва ползущего поезда.
Остается шоссе, а именно — трасса М8, тысяча двести километров, более или менее прямое, если верить карте; огибающее город Ярославль, затем идущее по речным долинам Ваги и Двины, через тайгу и тундру, великие девственные леса русского Севера — прямо в Архангельск, где трасса кончается.
— Но вы должны понимать, что это не автострада, — сказал Келсо. — Там нет мотелей.
— Ерунда. Проедемся с ветерком, сами увидите. У нас остается несколько часов светлого времени. Успеем выбраться из Москвы. Вы водите машину?
— Да.
— Вот и прекрасно. Будем меняться. Все эти поездки, уверяю вас, на бумаге всегда выглядят хуже. Как выберемся на трассу, так эти мили и побегут, сами убедитесь. — Он делал какие-то подсчеты в блокноте. — Я думаю, мы попадем в Архангельск завтра в девять-десять утра.
— Будем ехать всю ночь?
— Конечно. Но можем и остановиться, если захотите. Самое главное — перестать болтать и начать действовать. Чем быстрее мы окажемся на трассе, тем скорее доберемся до места. Надо эту тетрадь во что-то упаковать.
Он встал из-за стола и подошел к журнальному столику, где рядом с грудой бумаг лежала тетрадь. Но прежде чем он успел до нее дотянуться, ее схватила Зинаида.
— Это мое, — сказала она по-английски. — Что?
— Мое.
— Верно, — сказал Келсо. — Отец оставил тетрадь ей.
— Но она нужна мне на время. — Нет!
— Она что, сумасшедшая? — воззвал О'Брайен к Келсо. — А если мы найдем Анну Сафонову?
— Предположим. Что вы, собственно, хотите снять? Как старая, седовласая возлюбленная Сталина читает телезрителям свой дневник?
— Что за глупости! Послушайте, люди охотнее станут с нами разговаривать, если у нас будут доказательства. Поэтому тетрадь должна быть с нами. И почему она принадлежит ей, в конце концов? Она принадлежит ей не больше, чем мне. Или кому угодно.
— Потому что таково было условие, помните?
— Условие? Такое впечатление, что вы заодно. — Но О'Брайен быстро вернулся к прежней льстивой манере: — Вы же сами понимаете. Непредсказуемый, оставлять тетрадь здесь, у нее, небезопасно. Где она ее спрячет? А если к ней нагрянет Мамонтов?
С этим Келсо вынужден был согласиться.
— Тогда почему бы ей не поехать с нами? — Он повернулся к Зинаиде. — Поедем вместе в Архангельск.
— С ним? — сказала она по-русски. — Никогда. Он угробит нас.
Келсо начал терять терпение.
— Отложим поездку, — раздраженно бросил он О'Брайену, — пока не снимем копию.
— Вы же слышали прогноз. Через день-другой мы туда не доберемся. А потом, это же сенсация. Сенсации не ждут. — Он возмущенно взмахнул руками. — Проклятье, я не могу целый день препираться тут с вами. Мне нужно заняться экипировкой. Кое-что запасти в дорогу. Да нужно двигаться, в конце концов. Вправьте же ей мозги, ради бога.
— Я вам говорила, — сказала Зинаида, когда О'Брайен выскочил из кабинета, хлопнув стеклянной дверью. — Я говорила, что ему нельзя доверять.
Келсо откинулся на спинку дивана и принялся растирать лицо обеими руками. Ситуация становится опасной, подумал он. Не в физическом смысле, — это почему-то казалось ему маловероятным, — но в профессиональном. Теперь он явственно ощущал именно профессиональную опасность. Прав был Эйдлмен: все эти крупные подделки подчиняются общему правилу. И главная опасность тут — поспешные суждения и выводы. И вот он, с репутацией опытного ученого, что же он сделал? Прочитал один раз эти записки. Только один раз. Он не предпринял даже элементарной проверки: соответствуют ли упоминаемые в них даты известным фактам биографии Сталина, относящимся к лету 1951 года. Он представил себе реакцию своих коллег, которые в настоящий момент покидают, наверное, воздушное пространство России. Если бы они увидели, как он обращается с…
Эта мысль встревожила его сильнее, чем он готов был в этом признаться.
А ведь на столе лежит еще одна кучка бумаг, обтрепанных и пожелтевших от времени. И он к ним даже не прикоснулся.
Он натянул перчатки О'Брайена и наклонился над столиком. Для пробы провел указательным пальцем по серому слою плесени на верхнем листе. Под ним показался текст. Он потер еще раз и увидел буквы: НКВД.
— Зинаида, — позвал он.
Та сидела за столом О'Брайена и перелистывала тетрадь, свою собственную тетрадь . Услышав, чтоее зовут, она подняла глаза.
Келсо попросил у нее туалетные щипчики, чтобы снять верхний лист. Он сходил, как омертвевшая кожа, осыпаясь то тут, то там, однако давая возможность разобрать отдельные слова на следующем листе. Это был документ, отпечатанный на пишущей машинке, по всей видимости — журнал наблюдения, помеченный 24 мая 1951 года и подписанный майором НКВД И. Т. Мехлисом.
«… общие сведения на 23 число текущего месяца… Анна Михайловна Сафонова, род. г. Архангельск 27. 2. 32… Академия Максима Горького… характеристика (см. приложение). Здоровье: хорошее… дифтерит в возрасте 8 лет 3 месяцев… Краснуха — в возрасте 10 лет 1 месяц… Генетические отклонения в семье не отмечены. Партийная работа: отличная… Пионерская организация… Комсомол…»
Келсо приступил к следующим листкам. Иногда они отделялись по одному, иногда по два-три сразу. Это была скрупулезная работа. Время от времени он взглядывал на стеклянную перегородку: О'Брайен перетаскивал кейсы через комнату секретаря к двери лифта и так был этим поглощен, что не обращал на Келсо никакого внимания. То, что читал Келсо, оказалось жизнеописанием девятнадцатилетней девушки, настолько полным, насколько это было в силах секретной службы. В этом ему виделось нечто почти непристойное. Отчет обо всех детских болезнях, первая группа крови, состояние зубов (отличное), рост, вес, цвет волос (светло-рыжие), физическое состояние (очень высокие способности к гимнастике), умственные способности (в целом на уровне 90 процентов), идеологическая выдержанность (твердое владение теорией марксизма), запись опроса ее врача, тренера, учителей, комсомольского групорга, друзей.
Худшее, что о ней можно было сказать, — это, пожалуй, то, что у нее «слегка мечтательный характер» (товарищ Оборин) и «определенная склонность к субъективизму и буржуазной сентиментальности вместо объективности в личных отношениях» (Елена Сазанова). Дальнейшая критика со стороны товарища Сазановой относительно «наивности» удостоилась заметки на полях, сделанной красным карандашом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94