Келсо подумал, что за многие годы он посетил десятки таких кабинетов. Паркетный пол, толстые трубы парового отопления, тяжелый радиатор, настольный календарь, большой бакелитовый телефон, точно из фантастического фильма 50-х годов, запах политуры и застойный дух — каждая деталь была знакома, вплоть до модели спутника и часов в форме государства Зимбабве, преподнесенных в дар какой-то марксистской делегацией. На полке за головой Царева стояли шесть экземпляров мемуаров Мамонтова «По-прежнему верю».
— Я вижу у вас книгу Мамонтова. — Это прозвучало глуповато, но Келсо не смог сдержаться.
Царев обернулся и посмотрел на книги, точно увидел их впервые.
— Да. Товарищ Мамонтов приезжал в Архангельск и помогал нам вести кампанию на последних президентских выборах. А что? Вы с ним знакомы?
— Да. Я его знаю.
Молчание. Келсо чувствовал на себе взгляд О'Брайена и понимал: Царев ждет, когда он объяснит цель визита. Несколько неуверенно он произнес заранее подготовленные слова. Прежде всего, сказал
Келсо, он и мистер О'Брайен хотели бы поблагодарить профессора Царева за то, что тот согласился принять их без предуведомления. Они прибыли в Архангельск всего на один день, намереваясь снять документальный фильм о сохранившемся еще потенциале коммунистической партии. Они объезжают многие города России. Он еще раз просит извинения за то, что они не связались с ним заранее, чтобы он мог назначить им время встречи, но особенность их профессии в том, что приходится действовать очень быстро…
— Вас послал товарищ Мамонтов? — прервал его Царев. — Вас сюда направил товарищ Мамонтов?
— Могу со всей искренностью сказать вам, что мы не приехали бы в Архангельск, если бы не Владимир Мамонтов.
Царев закивал. О, вы выбрали замечательную тему. Тему, которая злонамеренно игнорируется на Западе. Кто на Западе знает, например, что на выборах в Думу коммунисты получили тридцать процентов голосов, а потом, на президентских выборах 1996 года, — сорок? Да, мы скоро опять будем у власти. Сначала, скорее всего, в коалиции, а потом — кто знает?
Он оживился.
Возьмите ситуацию здесь, в Архангельске. Конечно, тут теперь есть свои миллионеры. Замечательно! Но, к сожалению, у нас появилась и организованная преступность, безработица, СПИД, проституция, наркомания. Знают ли гости, что продолжительность жизни и детская смертность в России находятся ныне на уровне африканских стран? Такой вот прогресс! Такая свобода! Царев двадцать лет преподавал марксизм в Архангельске — кафедру эту теперь упразднили, естественно, — но только сейчас, когда они взорвали памятники Марксу, начал понимать весь гений, весь провидческий дар этого человека: деньги действительно лишают весь мир, как человеческий, так и природный, его подлинной ценности…
— Спросите его про девчонку, — нетерпеливо прошептал О'Брайен. — У нас нет времени выслушивать весь этот бред. Спросите его про Анну.
Царев остановился на полуслове и перевел взгляд с одного гостя на другого.
— Профессор Царев, — сказал Келсо. — Нам нужны нестандартные человеческие истории, чтобы проиллюстрировать наш фильм.
Это замечательно. Да, он понимает. Человеческий ракурс. В Архангельске полно такого материала.
— Я в этом убежден. Но мы имеем в виду одну конкретную судьбу. Этой женщине сейчас уже за шестьдесят. Она должна быть примерно того же возраста, что и вы. Ее девичья фамилия Сафонова. Анна Михайловна Сафонова. Она была комсомолка.
Царев потеребил кончик своего приплюснутого носа. Фамилия, сказал он после минутного размышления, ему ничего не говорит. Очевидно, это было довольно давно?
— Почти пятьдесят лет назад.
Пятьдесят лет? Это немыслимо! Он найдет для них других людей…
— Но у вас, наверное, сохранились архивы?
… Он готов познакомить их с женщинами, которые сражались с фашизмом во время Великой Отечественной войны, с женщинами — Героями Социалистического Труда, кавалерами ордена Красного Знамени. Замечательными людьми…
— Спросите его, сколько он хочет, — сказал О'Брайен, не дав себе даже труда перейти на шепот, и уже полез за бумажником. — За то, чтобы порыться в архивах. Сколько?
— Ваш коллега чем-то недоволен? — спросил Царев.
— Мой коллега спрашивает, — деликатно перевел Келсо, — не согласитесь ли вы провести для нас некое исследование. За что мы были бы счастливы заплатить вам, то есть вашей партии, гонорар…
Это будет совсем не просто, сказал Царев.
Келсо ответил, что он все отлично понимает.
В последние годы Советского Союза в коммунистической партии состояло семь процентов взрослого населения. Приложите эти цифры к Архангельску, и что получится? Двадцать тысяч членов партии в одном только городе и, наверное, столько же в области. К этой цифре следует прибавить членов комсомольской организации и других партийных учреждений. Если сюда приплюсовать всех тех, кто состоял в партии за последние восемьдесят лет, — людей умерших, исключенных, расстрелянных, заключенных, высланных, подвергшихся чистке, — получится действительно очень большая цифра. Просто огромная. И все же…
Они сошлись на двухстах долларах. Царев настоял на том, что он напишет расписку. Он запер деньги в обшарпанную железную коробку и спрятал ее в запирающемся выдвижном ящике письменного стола. Келсо со смешанным чувством восхищения и изумления понял, что Царев и в самом деле собирается передать эти деньги в партийные фонды. Он не возьмет их себе: он истинно верующий.
Царев повел их назад по коридору в приемную. Женщина с крашеными светлыми волосами поливала растения. «Аврора» по-прежнему возвещала, что насилие неизбежно. Полнощекая улыбка Зюганова была на своем месте. Царев достал ключ из металлического шкафа, и они спустились за ним на два этажа, в подвал. Большая бронированная дверь на болтах, покрытая толстым слоем серой корабельной краски, распахнулась, и они очутились в помещении с деревянными полками вдоль стен, уставленными папками с личными делами.
Царев нацепил очки в тяжелой оправе и принялся вынимать пыльные папки с документами, а Келсо с любопытством глядел по сторонам. Это не хранилище, подумал он. Это катакомба, некрополь. На полках бюсты Ленина, Маркса и Энгельса. Коробки с фотографиями забытых партийных аппаратчиков, репродукции картин в духе социалистического реализма с изображением грудастых колхозниц и бравых рабочих с выпирающими гранитными мускулами. Мешки с наградами, грамотами, членскими билетами, листовками, брошюрами, книгами. И еще флаги — маленькие красные флажки для детей и свернутые алые стяги для демонстрантов вроде Анны Сафоновой.
Похоже, великой мировой религии пришлось внезапно очистить свои храмы и спрятать все в подземелье — схоронить свои священные тексты и иконы от посторонних глаз в надежде на лучшие времена, в ожидании второго пришествия…
Списки комсомольцев за 1950 и 1951 годы отсутствовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Я вижу у вас книгу Мамонтова. — Это прозвучало глуповато, но Келсо не смог сдержаться.
Царев обернулся и посмотрел на книги, точно увидел их впервые.
— Да. Товарищ Мамонтов приезжал в Архангельск и помогал нам вести кампанию на последних президентских выборах. А что? Вы с ним знакомы?
— Да. Я его знаю.
Молчание. Келсо чувствовал на себе взгляд О'Брайена и понимал: Царев ждет, когда он объяснит цель визита. Несколько неуверенно он произнес заранее подготовленные слова. Прежде всего, сказал
Келсо, он и мистер О'Брайен хотели бы поблагодарить профессора Царева за то, что тот согласился принять их без предуведомления. Они прибыли в Архангельск всего на один день, намереваясь снять документальный фильм о сохранившемся еще потенциале коммунистической партии. Они объезжают многие города России. Он еще раз просит извинения за то, что они не связались с ним заранее, чтобы он мог назначить им время встречи, но особенность их профессии в том, что приходится действовать очень быстро…
— Вас послал товарищ Мамонтов? — прервал его Царев. — Вас сюда направил товарищ Мамонтов?
— Могу со всей искренностью сказать вам, что мы не приехали бы в Архангельск, если бы не Владимир Мамонтов.
Царев закивал. О, вы выбрали замечательную тему. Тему, которая злонамеренно игнорируется на Западе. Кто на Западе знает, например, что на выборах в Думу коммунисты получили тридцать процентов голосов, а потом, на президентских выборах 1996 года, — сорок? Да, мы скоро опять будем у власти. Сначала, скорее всего, в коалиции, а потом — кто знает?
Он оживился.
Возьмите ситуацию здесь, в Архангельске. Конечно, тут теперь есть свои миллионеры. Замечательно! Но, к сожалению, у нас появилась и организованная преступность, безработица, СПИД, проституция, наркомания. Знают ли гости, что продолжительность жизни и детская смертность в России находятся ныне на уровне африканских стран? Такой вот прогресс! Такая свобода! Царев двадцать лет преподавал марксизм в Архангельске — кафедру эту теперь упразднили, естественно, — но только сейчас, когда они взорвали памятники Марксу, начал понимать весь гений, весь провидческий дар этого человека: деньги действительно лишают весь мир, как человеческий, так и природный, его подлинной ценности…
— Спросите его про девчонку, — нетерпеливо прошептал О'Брайен. — У нас нет времени выслушивать весь этот бред. Спросите его про Анну.
Царев остановился на полуслове и перевел взгляд с одного гостя на другого.
— Профессор Царев, — сказал Келсо. — Нам нужны нестандартные человеческие истории, чтобы проиллюстрировать наш фильм.
Это замечательно. Да, он понимает. Человеческий ракурс. В Архангельске полно такого материала.
— Я в этом убежден. Но мы имеем в виду одну конкретную судьбу. Этой женщине сейчас уже за шестьдесят. Она должна быть примерно того же возраста, что и вы. Ее девичья фамилия Сафонова. Анна Михайловна Сафонова. Она была комсомолка.
Царев потеребил кончик своего приплюснутого носа. Фамилия, сказал он после минутного размышления, ему ничего не говорит. Очевидно, это было довольно давно?
— Почти пятьдесят лет назад.
Пятьдесят лет? Это немыслимо! Он найдет для них других людей…
— Но у вас, наверное, сохранились архивы?
… Он готов познакомить их с женщинами, которые сражались с фашизмом во время Великой Отечественной войны, с женщинами — Героями Социалистического Труда, кавалерами ордена Красного Знамени. Замечательными людьми…
— Спросите его, сколько он хочет, — сказал О'Брайен, не дав себе даже труда перейти на шепот, и уже полез за бумажником. — За то, чтобы порыться в архивах. Сколько?
— Ваш коллега чем-то недоволен? — спросил Царев.
— Мой коллега спрашивает, — деликатно перевел Келсо, — не согласитесь ли вы провести для нас некое исследование. За что мы были бы счастливы заплатить вам, то есть вашей партии, гонорар…
Это будет совсем не просто, сказал Царев.
Келсо ответил, что он все отлично понимает.
В последние годы Советского Союза в коммунистической партии состояло семь процентов взрослого населения. Приложите эти цифры к Архангельску, и что получится? Двадцать тысяч членов партии в одном только городе и, наверное, столько же в области. К этой цифре следует прибавить членов комсомольской организации и других партийных учреждений. Если сюда приплюсовать всех тех, кто состоял в партии за последние восемьдесят лет, — людей умерших, исключенных, расстрелянных, заключенных, высланных, подвергшихся чистке, — получится действительно очень большая цифра. Просто огромная. И все же…
Они сошлись на двухстах долларах. Царев настоял на том, что он напишет расписку. Он запер деньги в обшарпанную железную коробку и спрятал ее в запирающемся выдвижном ящике письменного стола. Келсо со смешанным чувством восхищения и изумления понял, что Царев и в самом деле собирается передать эти деньги в партийные фонды. Он не возьмет их себе: он истинно верующий.
Царев повел их назад по коридору в приемную. Женщина с крашеными светлыми волосами поливала растения. «Аврора» по-прежнему возвещала, что насилие неизбежно. Полнощекая улыбка Зюганова была на своем месте. Царев достал ключ из металлического шкафа, и они спустились за ним на два этажа, в подвал. Большая бронированная дверь на болтах, покрытая толстым слоем серой корабельной краски, распахнулась, и они очутились в помещении с деревянными полками вдоль стен, уставленными папками с личными делами.
Царев нацепил очки в тяжелой оправе и принялся вынимать пыльные папки с документами, а Келсо с любопытством глядел по сторонам. Это не хранилище, подумал он. Это катакомба, некрополь. На полках бюсты Ленина, Маркса и Энгельса. Коробки с фотографиями забытых партийных аппаратчиков, репродукции картин в духе социалистического реализма с изображением грудастых колхозниц и бравых рабочих с выпирающими гранитными мускулами. Мешки с наградами, грамотами, членскими билетами, листовками, брошюрами, книгами. И еще флаги — маленькие красные флажки для детей и свернутые алые стяги для демонстрантов вроде Анны Сафоновой.
Похоже, великой мировой религии пришлось внезапно очистить свои храмы и спрятать все в подземелье — схоронить свои священные тексты и иконы от посторонних глаз в надежде на лучшие времена, в ожидании второго пришествия…
Списки комсомольцев за 1950 и 1951 годы отсутствовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94