Непонятно, почему Иван Константинович прерывает это чтение вопросом:
— Почерк-то разбираешь ты, птуша?
— Вполне! — отвечает Тамара, словно даже удивившись, и внезапно добавляет, сильно покраснев: — Мне тетушка тоже прислала письмо. Сегодня получила я его…
— А-а-а, — тянет Иван Константинович как-то неопределенно. — Ну, читай, птуша, читай дальше.
— «Вот уже почти четыре года Леонид и Тамара живут у вас, — читает Тамара. — Судя по справкам, мною полученным, отношение ваше к ним совершенно родственное и не оставляет желать лучшего…»
— Спасибо!.. — вдруг вырывается у Ивана Константиновича не то с горечью, не то с иронией.
— «Зато, — продолжает читать Тамара, — оставляет желать многого та обстановка, в какой живут и воспитываются эти дорогие мне дети. Тамара учится в провинциальном институте, Леня — в захолустной гимназии. А ведь брат мой, генерал Хованский, предназначал его для военной карьеры! Знакомства у детей, общество, в котором они вращаются, самые смешанные. Как далеко все это от той блестящей жизни, какая ожидала детей в доме их деда!..»
Тамара на минутку умолкает. Словно задумалась она над тем, что пишет ее «тетушка Евдокия Дионисиевна»…
— Что же ты остановилась, птиченька? — ласково спрашивает Иван Константинович.
И Тамара читает дальше:
— "Глубокоуважаемый Иван Константинович! Инне Ивановне угодно было назначить Вас опекуном внуков — на то была ее воля, спорить с этим нельзя. Однако с тем, как складывается жизнь моих внучатых племянников, я примириться не могу!
Они — Хованские, они рождены для другого! Поэтому я предлагаю Вам следующее: пришлите детей ко мне в Петербург. Здесь Тамара будет учиться в Смольном институте. Леня поступит в какое-нибудь привилегированное дворянское учебное заведение, смотря по его склонностям и способностям. В моем доме они сразу вступят в тот блестящий светский круг, в каком нм, Хованским, и надлежит вращаться. Я сама буду вывозить Тамару на балы. Со временем она выйдет замуж, Леня женится — все это совершится в тех высоких рамках, какие, несомненно, одобрил бы мой покойный брат, Сергей Дионисиевич. Опеку над детьми Вам придется передоверить мне — ведь Вам, пожилому человеку, она, вероятно, и в тягость. Не сомневаюсь в том, что денежные дела детей в полном порядке: Вы человек честный и порядочный…"
В этом месте у Ивана Константиновича начинает краснеть шея, он резко дергает плечом и даже невнятно бурчит себе под нос что-то вроде любимого присловья: «Черт побери мои калоши с сапогами»… Но-он сдерживает себя.
И Тамара дочитывает письмо тетки:
— "Если Вы, государь мой Иван Константинович, пришлете ко мне детей теперь же, то они проведут лето на моей даче в Павловске. На август я, возможно, поеду полечиться за границу и, конечно, повезу туда и их. В ожидании Вашего ответа пребываю с полным уважением к Вам графиня Евдокия Дионисиевна Уварова, урожденная Хованская.
Адрес для ответа: Санкт-Петербург, Гагаринская ул., соб. дом".
Тамара дочитала письмо. На балконе так тихо, словно никого здесь нет. Все сидят неподвижно, и молчат.
Шарафутдинов сунулся было накрывать на стол к чаю, но сразу уловил, что он некстати, и исчез, даже не топая, — наверное, на цыпочках. (Мы с Леней уже не раз замечали, какой Шарафут чуткий и деликатный!)
— Яков Ефимович, — вдруг прерывает молчание Иван Константинович, — есть у тебя какие-нибудь мысли по поводу этого письма?
— Милый вы мой Иван Константинович… — начинает папа, глядя на старика с такой нежностью, что я впервые понимаю, как сильно любит папа своего старого друга. — Какие могут у меня быть мысли по поводу этого письма? Я ведь не урожденный Хованский. Не берусь я с такой графской легкостью и непринужденностью решать судьбы людей. Ведь тут судьба и Тамары, и Лени, и ваша — да, да, и ваша, Иван Константинович! Думаю я, что тут имеют слово — даже первое слово! — сами, так сказать, заинтересованные лица, Тамара и Леня…
— Вот и мне тоже хочется услышать, что они об этом думают! — подхватывает папину мысль Иван Константинович. — Птушечка, не секрет это: что именно тетка тебе в своем письме написала?
— Это уже не первое письмо… — угрюмо говорит вдруг Леня. — Второе. Первое было недели две назад.
— Разве? — говорит Иван Константинович каким-то неестественным, «нарочным» голосом. — Что же ты нам об этих письмах ничего не сказала?
— Да так как-то… не пришлось к слову, — отвечает Тамара почти таким же «нарочным» голосом. И, доставая из кармана два письма в таких же умопомрачительно сиреневых конвертах, Тамара равнодушно добавляет: — Тетушка пишет мне… Ну, в общем, то же, что и вам: про Смольный институт, про дачу в Павловске. Ну, еще и про то, — Тамара слегка понижает голос, — что она хочет вывозить меня на балы…
— Ну, и что же ты думаешь обо всем этом? — продолжает Иван Константинович все тем же странно-деревянным голосом.
Совершенно неожиданно Тамара плачет. И как плачет! Слезы бегут по ее лицу дождиком. Она всхлипывает, даже попискивает, жалобно, как малый ребенок.
— Дедушка, миленький, дорогой! Вы же знаете, дедушка, как я… как я вас люблю! Ну просто очень, очень, очень… Дедушка, вы мой самый дорогой!..
До этой минуты я, признаюсь, сидела в страхе. А вдруг, думала я, Тамара обрадуется предложению тетки? Ведь графский дом. Смольный институт. Блестящее общество. Графиня Уварова.
Дача в Павловске. Поедем за границу! Все это — я же знаю — Тамара обожает, считает высшим счастьем жизни… Я боялась, что Тамара кинется, как голодная, на эти приманки и уедет от Ивана Константиновича. Мне самой было бы не так уж грустно расстаться с Тамарой — хоть на всю жизнь! Но просто невыносимо думать, что Тамара может забыть, как Иван Константинович привез к себе ее и Леню, незнакомых детей, как любил их!
Но этот страх оказался напрасным: Тамара любит Ивана Константиновича, она его ни на кого не променяет!
Тамара все плачет: «Дедушка, дорогой мой!» Она прижимается к нему, словно боится, как бы он не послушался этой тетки и не отправил их — Тамару и Леню — в Питер!
А Иван Константинович — ох, и недогадливый! — не понимает этого. Обнимая Тамару, гладя ее растрепавшиеся волосы, он вдруг берет ее за подбородок, поднимает к себе ее лицо и, глядя прямо в красивые плачущие глаза, спрашивает тихо и печально:
— Значит, уедешь? Да?
Ну какой непонятливый! Разве он не видит, как она плачет, как она обнимает его: «Дедушка, дорогой! Ужас, как я вас люблю!» Ведь совершенно ясно: она любит его, она не променяет его ни на какую тетку!
Но тут Тамара начинает бормотать сквозь слезы что-то совсем неожиданное:
— Дедушка, ведь она правду пишет. Конечно, в Петербурге и институт другой, и общество другое! И балы, дедушка!.. И потом, ведь я вправду скоро буду совсем большая, а за кого мне здесь выйти замуж?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Почерк-то разбираешь ты, птуша?
— Вполне! — отвечает Тамара, словно даже удивившись, и внезапно добавляет, сильно покраснев: — Мне тетушка тоже прислала письмо. Сегодня получила я его…
— А-а-а, — тянет Иван Константинович как-то неопределенно. — Ну, читай, птуша, читай дальше.
— «Вот уже почти четыре года Леонид и Тамара живут у вас, — читает Тамара. — Судя по справкам, мною полученным, отношение ваше к ним совершенно родственное и не оставляет желать лучшего…»
— Спасибо!.. — вдруг вырывается у Ивана Константиновича не то с горечью, не то с иронией.
— «Зато, — продолжает читать Тамара, — оставляет желать многого та обстановка, в какой живут и воспитываются эти дорогие мне дети. Тамара учится в провинциальном институте, Леня — в захолустной гимназии. А ведь брат мой, генерал Хованский, предназначал его для военной карьеры! Знакомства у детей, общество, в котором они вращаются, самые смешанные. Как далеко все это от той блестящей жизни, какая ожидала детей в доме их деда!..»
Тамара на минутку умолкает. Словно задумалась она над тем, что пишет ее «тетушка Евдокия Дионисиевна»…
— Что же ты остановилась, птиченька? — ласково спрашивает Иван Константинович.
И Тамара читает дальше:
— "Глубокоуважаемый Иван Константинович! Инне Ивановне угодно было назначить Вас опекуном внуков — на то была ее воля, спорить с этим нельзя. Однако с тем, как складывается жизнь моих внучатых племянников, я примириться не могу!
Они — Хованские, они рождены для другого! Поэтому я предлагаю Вам следующее: пришлите детей ко мне в Петербург. Здесь Тамара будет учиться в Смольном институте. Леня поступит в какое-нибудь привилегированное дворянское учебное заведение, смотря по его склонностям и способностям. В моем доме они сразу вступят в тот блестящий светский круг, в каком нм, Хованским, и надлежит вращаться. Я сама буду вывозить Тамару на балы. Со временем она выйдет замуж, Леня женится — все это совершится в тех высоких рамках, какие, несомненно, одобрил бы мой покойный брат, Сергей Дионисиевич. Опеку над детьми Вам придется передоверить мне — ведь Вам, пожилому человеку, она, вероятно, и в тягость. Не сомневаюсь в том, что денежные дела детей в полном порядке: Вы человек честный и порядочный…"
В этом месте у Ивана Константиновича начинает краснеть шея, он резко дергает плечом и даже невнятно бурчит себе под нос что-то вроде любимого присловья: «Черт побери мои калоши с сапогами»… Но-он сдерживает себя.
И Тамара дочитывает письмо тетки:
— "Если Вы, государь мой Иван Константинович, пришлете ко мне детей теперь же, то они проведут лето на моей даче в Павловске. На август я, возможно, поеду полечиться за границу и, конечно, повезу туда и их. В ожидании Вашего ответа пребываю с полным уважением к Вам графиня Евдокия Дионисиевна Уварова, урожденная Хованская.
Адрес для ответа: Санкт-Петербург, Гагаринская ул., соб. дом".
Тамара дочитала письмо. На балконе так тихо, словно никого здесь нет. Все сидят неподвижно, и молчат.
Шарафутдинов сунулся было накрывать на стол к чаю, но сразу уловил, что он некстати, и исчез, даже не топая, — наверное, на цыпочках. (Мы с Леней уже не раз замечали, какой Шарафут чуткий и деликатный!)
— Яков Ефимович, — вдруг прерывает молчание Иван Константинович, — есть у тебя какие-нибудь мысли по поводу этого письма?
— Милый вы мой Иван Константинович… — начинает папа, глядя на старика с такой нежностью, что я впервые понимаю, как сильно любит папа своего старого друга. — Какие могут у меня быть мысли по поводу этого письма? Я ведь не урожденный Хованский. Не берусь я с такой графской легкостью и непринужденностью решать судьбы людей. Ведь тут судьба и Тамары, и Лени, и ваша — да, да, и ваша, Иван Константинович! Думаю я, что тут имеют слово — даже первое слово! — сами, так сказать, заинтересованные лица, Тамара и Леня…
— Вот и мне тоже хочется услышать, что они об этом думают! — подхватывает папину мысль Иван Константинович. — Птушечка, не секрет это: что именно тетка тебе в своем письме написала?
— Это уже не первое письмо… — угрюмо говорит вдруг Леня. — Второе. Первое было недели две назад.
— Разве? — говорит Иван Константинович каким-то неестественным, «нарочным» голосом. — Что же ты нам об этих письмах ничего не сказала?
— Да так как-то… не пришлось к слову, — отвечает Тамара почти таким же «нарочным» голосом. И, доставая из кармана два письма в таких же умопомрачительно сиреневых конвертах, Тамара равнодушно добавляет: — Тетушка пишет мне… Ну, в общем, то же, что и вам: про Смольный институт, про дачу в Павловске. Ну, еще и про то, — Тамара слегка понижает голос, — что она хочет вывозить меня на балы…
— Ну, и что же ты думаешь обо всем этом? — продолжает Иван Константинович все тем же странно-деревянным голосом.
Совершенно неожиданно Тамара плачет. И как плачет! Слезы бегут по ее лицу дождиком. Она всхлипывает, даже попискивает, жалобно, как малый ребенок.
— Дедушка, миленький, дорогой! Вы же знаете, дедушка, как я… как я вас люблю! Ну просто очень, очень, очень… Дедушка, вы мой самый дорогой!..
До этой минуты я, признаюсь, сидела в страхе. А вдруг, думала я, Тамара обрадуется предложению тетки? Ведь графский дом. Смольный институт. Блестящее общество. Графиня Уварова.
Дача в Павловске. Поедем за границу! Все это — я же знаю — Тамара обожает, считает высшим счастьем жизни… Я боялась, что Тамара кинется, как голодная, на эти приманки и уедет от Ивана Константиновича. Мне самой было бы не так уж грустно расстаться с Тамарой — хоть на всю жизнь! Но просто невыносимо думать, что Тамара может забыть, как Иван Константинович привез к себе ее и Леню, незнакомых детей, как любил их!
Но этот страх оказался напрасным: Тамара любит Ивана Константиновича, она его ни на кого не променяет!
Тамара все плачет: «Дедушка, дорогой мой!» Она прижимается к нему, словно боится, как бы он не послушался этой тетки и не отправил их — Тамару и Леню — в Питер!
А Иван Константинович — ох, и недогадливый! — не понимает этого. Обнимая Тамару, гладя ее растрепавшиеся волосы, он вдруг берет ее за подбородок, поднимает к себе ее лицо и, глядя прямо в красивые плачущие глаза, спрашивает тихо и печально:
— Значит, уедешь? Да?
Ну какой непонятливый! Разве он не видит, как она плачет, как она обнимает его: «Дедушка, дорогой! Ужас, как я вас люблю!» Ведь совершенно ясно: она любит его, она не променяет его ни на какую тетку!
Но тут Тамара начинает бормотать сквозь слезы что-то совсем неожиданное:
— Дедушка, ведь она правду пишет. Конечно, в Петербурге и институт другой, и общество другое! И балы, дедушка!.. И потом, ведь я вправду скоро буду совсем большая, а за кого мне здесь выйти замуж?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87