), а золотой! Да еще заработанный собственным трудом!
Радостное возбуждение не покидает меня все время, пока я хожу по магазинам и покупаю подарки.
Маме — прелестную маленькую азалию, всю в розоватых цветах. Мама любит цветы, умеет растить их. Азалия будет цвести у нее ежегодно. Толстый, румянолицый владелец цветочного магазина Станислав Банцевич — весь круглый, говорит кругло, даже картавит как-то по-особенному кругленько, словно перекатывает во рту орехи! — узнав меня (папа лечил его жену), уверяет, что продает азалию с уступкой (возможно, конечно, что он берет с меня и дороже настоящей цены — с него станется! Мама зовет его, шутя, в глаза «веселым жуликом»). Еще цветы, гиацинты, — «хорщочек», как называет Юзефа! — моей учительнице английского языка, мисс Этэль (она очень сердечно переживает мои волнения из-за урока у Бурдесов). Банцевич обещает отослать цветы маме и мисс Этэль тотчас же.
Покупаю для Юзефы сатину на кофточку — ее любимого «бурдового» цвета.
В табачной лавочке спрашиваю, какие есть у них самые дорогие папиросы. Покупаю три коробки для дедушки и дядей — Мирона Ефимовича и Николая Ефимовича.
В писчебумажном беру открытки для Сенечкиного альбома.
Последняя новинка: вид ночного города; если смотреть на свет, то окошки кажутся освещенными и даже полная луна светится как настоящая! Еще новинка: открытки с ангелочками, стоящими — брр, смотреть холодно! — босыми ножками на сверкающем снегу (снег написан светящимися красками, похожими на блестящую мелкую крупу). Наконец еще одна открытка для Сенечки — по словам лавочницы, «последний крик моды», — называется «XX век»: в воздухе летит над миром некрасивая толстая женщина с выражением лица, как у не очень уверенной в себе цирковой эквилибристки.
Еще две плитки шоколаду: бабушке и слепой Вере Матвеевне.
Ну, теперь осталось купить последнее, но и самое трудное: подарок для папы. Есть люди, которым не придумаешь, что подарить. Это всегда те, которые думают о других больше, чем о себе, никогда не говорят «я люблю то-то» или «я люблю вот что».
И всем окружающим кажется, что у них нет собственных пристрастий. Вот так и мой папа… Он не курит. Ест, не глядя и не замечая, что дадут. Ни вина, ни водки папа в рот не берет, всегда говорит о себе: «Мне достаточно съесть сардинку и посмотреть издали на бутылку с лимонадом — и я уже распьяным-пьяно-пьяный!..» Ну что подарить такому чудаку, как мой папа?
Вдруг вспоминаю и страшно радуюсь: папа любит моченые яблоки! Они, конечно, не слишком изысканное лакомство, но папа говорит: «Ну кому это понадобилось выдумывать ананас, когда есть такая роскошная штука, как моченые яблоки!»
Начинаю поиски моченых яблок. Сейчас для них не сезон.
Обхожу подряд всех торговок на овощном толчке, называемом «под ратушей», — моченых яблок нет нигде, хоть плачь!
И вдруг — меня выручает друг моего детства, старуха бубличница Хана. В одной корзине у нее горячие бублики, а в другой — большущая стеклянная банка, полная веселых, золотых от собственного сока моченых яблок!
Это дорогой товар! Товар — люкс! Хана даже запинается, называя цену: три копейки за штуку… Я беру все, что у нее есть, — десять штук. Хана столбенеет от моего мотовства.
— Хана! — говорю я ей негромко, но до чего счастливым голосом. — Хана, мне сегодня заплатили за работу!
Последнее затруднение: как доставить яблоки к нам домой?
Я, конечно, могу понести банку. Хана дает ее мне взаймы до завтра. Но ведь это непременно кончится плачевно. Я ведь, как говорит Леня, «черт косолапый»! Поскользнусь, упаду, банка разобьется, яблоки вывалятся на грязный тротуар, залив попутно своим соком Сенечкины открытки, Юзефин сатин и папиросы, купленные для моих дядей и дедушки. От одной мысли о такой катастрофе я холодею.
Выручает та же Хана:
— Э, барышня, мне бы ваши заботы!.. Вот моя внучка Шуля, она понесет банку с яблоками… Ну конечно, дадите ей, сколько вам не жалко, — копейку или две за фатыгу (за труд).
Носительница такого поэтического имени (Шуля — уменьшительное от Суламифь) благополучно доставляет банку с мочеными яблоками до самой нашей кухни. Я даю ей десять копеек.
— А у меня сдачи нету, — говорит она с огорчением.
— Не надо сдачи. Это тебе.
— Мне? Все десять копеек?
Тебе, Шуля. Тебе, милая… Ты рада? Ох, как ты рада! Ты даже забываешь проститься со мной. Ты улепетываешь во всю прыть, словно боишься, как бы я вдруг не раскаялась в своей безумной щедрости.
Сегодня у меня большой день. В первый раз в жизни я получила плату за свой труд.
Глава шестнадцатая. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
— Мы хотели вас просить… — начинает Маня.
— Мы хотели вас очень просить! — поправляет ее Таня.
Разговор этот происходит у нас дома. Девочки пришли ко мне, как сразу заявила Маня, «чтобы поговорить». А Таня поправила: «Чтобы поговорить об очень важном деле!»
В чем же состоит это очень важное дело?
14 декабря — день рождения Тани и Мани.
— Обеих в один день? — удивляюсь я.
Нет. Они родились в разные числа разных месяцев. Но празднуют в один день.
— Почему? — не понимаю я.
Девочки беспомощно переглядываются. Я вижу, что вопрос мой для них неприятен (вскоре я понимаю и то, почему именно он для них неприятен, и уже не настаиваю).
Так вот — 14 декабря день их рождения. Им, конечно, хотелось бы отпраздновать этот день.
— Отпраздновать по-человечески… — с горечью объясняет Таня. — Теперь вы понимаете?
Конечно, понимаю. Разве с их сумасшедшей мамашей можно сделать что-нибудь по-человечески?
Я тем сильнее жалею бедных девочек, что для меня день моего рождения — 24 августа — один из самых счастливых дней в году! Еще недели за две до этого я начинаю составлять список желаний (в раннем детстве я озаглавливала его: «список жиланей»). В этот список я вношу все, что мне хотелось бы получить в подарок. Когда-то это были главным образом игрушки. «Такую куклу, как у Риты и Зои, чтобы пищала, закрыв глаза», или «не очень большой пистолет, чтобы все-таки умел чем-нибудь стрелять не очень громко». На удивленный вопрос мамы, зачем мне вдруг понадобился пистолет, я объясняю: может на моих кукол напасть волк или другой зверь? Может. Надо в него стрелять или нет? Надо. Но, поскольку я сама страшно боюсь выстрелов, хорошо бы, чтобы пистолет стрелял не пороховыми пистонами, а, например, горохом… Дней за пять до дня моего рождения папу ко мне не подпускают близко, чтобы он не разболтал мне обо всех сюрпризах, какие для меня готовят мама, папа, дяди, тети, дедушка, бабушка. День моего рождения обычно происходит на даче. С утра я жду всех детей со всего дачного поселка, но днем, часа в два, всегда, ежегодно, почему-то начинается дождь. В детстве я принималась реветь: «Никто ко мне не придет! До-о-ождь!»
И все ребята у себя дома тоже волновались, зная и понимая, что я, наверное, реву — боюсь, как бы дождь не испортил мне праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Радостное возбуждение не покидает меня все время, пока я хожу по магазинам и покупаю подарки.
Маме — прелестную маленькую азалию, всю в розоватых цветах. Мама любит цветы, умеет растить их. Азалия будет цвести у нее ежегодно. Толстый, румянолицый владелец цветочного магазина Станислав Банцевич — весь круглый, говорит кругло, даже картавит как-то по-особенному кругленько, словно перекатывает во рту орехи! — узнав меня (папа лечил его жену), уверяет, что продает азалию с уступкой (возможно, конечно, что он берет с меня и дороже настоящей цены — с него станется! Мама зовет его, шутя, в глаза «веселым жуликом»). Еще цветы, гиацинты, — «хорщочек», как называет Юзефа! — моей учительнице английского языка, мисс Этэль (она очень сердечно переживает мои волнения из-за урока у Бурдесов). Банцевич обещает отослать цветы маме и мисс Этэль тотчас же.
Покупаю для Юзефы сатину на кофточку — ее любимого «бурдового» цвета.
В табачной лавочке спрашиваю, какие есть у них самые дорогие папиросы. Покупаю три коробки для дедушки и дядей — Мирона Ефимовича и Николая Ефимовича.
В писчебумажном беру открытки для Сенечкиного альбома.
Последняя новинка: вид ночного города; если смотреть на свет, то окошки кажутся освещенными и даже полная луна светится как настоящая! Еще новинка: открытки с ангелочками, стоящими — брр, смотреть холодно! — босыми ножками на сверкающем снегу (снег написан светящимися красками, похожими на блестящую мелкую крупу). Наконец еще одна открытка для Сенечки — по словам лавочницы, «последний крик моды», — называется «XX век»: в воздухе летит над миром некрасивая толстая женщина с выражением лица, как у не очень уверенной в себе цирковой эквилибристки.
Еще две плитки шоколаду: бабушке и слепой Вере Матвеевне.
Ну, теперь осталось купить последнее, но и самое трудное: подарок для папы. Есть люди, которым не придумаешь, что подарить. Это всегда те, которые думают о других больше, чем о себе, никогда не говорят «я люблю то-то» или «я люблю вот что».
И всем окружающим кажется, что у них нет собственных пристрастий. Вот так и мой папа… Он не курит. Ест, не глядя и не замечая, что дадут. Ни вина, ни водки папа в рот не берет, всегда говорит о себе: «Мне достаточно съесть сардинку и посмотреть издали на бутылку с лимонадом — и я уже распьяным-пьяно-пьяный!..» Ну что подарить такому чудаку, как мой папа?
Вдруг вспоминаю и страшно радуюсь: папа любит моченые яблоки! Они, конечно, не слишком изысканное лакомство, но папа говорит: «Ну кому это понадобилось выдумывать ананас, когда есть такая роскошная штука, как моченые яблоки!»
Начинаю поиски моченых яблок. Сейчас для них не сезон.
Обхожу подряд всех торговок на овощном толчке, называемом «под ратушей», — моченых яблок нет нигде, хоть плачь!
И вдруг — меня выручает друг моего детства, старуха бубличница Хана. В одной корзине у нее горячие бублики, а в другой — большущая стеклянная банка, полная веселых, золотых от собственного сока моченых яблок!
Это дорогой товар! Товар — люкс! Хана даже запинается, называя цену: три копейки за штуку… Я беру все, что у нее есть, — десять штук. Хана столбенеет от моего мотовства.
— Хана! — говорю я ей негромко, но до чего счастливым голосом. — Хана, мне сегодня заплатили за работу!
Последнее затруднение: как доставить яблоки к нам домой?
Я, конечно, могу понести банку. Хана дает ее мне взаймы до завтра. Но ведь это непременно кончится плачевно. Я ведь, как говорит Леня, «черт косолапый»! Поскользнусь, упаду, банка разобьется, яблоки вывалятся на грязный тротуар, залив попутно своим соком Сенечкины открытки, Юзефин сатин и папиросы, купленные для моих дядей и дедушки. От одной мысли о такой катастрофе я холодею.
Выручает та же Хана:
— Э, барышня, мне бы ваши заботы!.. Вот моя внучка Шуля, она понесет банку с яблоками… Ну конечно, дадите ей, сколько вам не жалко, — копейку или две за фатыгу (за труд).
Носительница такого поэтического имени (Шуля — уменьшительное от Суламифь) благополучно доставляет банку с мочеными яблоками до самой нашей кухни. Я даю ей десять копеек.
— А у меня сдачи нету, — говорит она с огорчением.
— Не надо сдачи. Это тебе.
— Мне? Все десять копеек?
Тебе, Шуля. Тебе, милая… Ты рада? Ох, как ты рада! Ты даже забываешь проститься со мной. Ты улепетываешь во всю прыть, словно боишься, как бы я вдруг не раскаялась в своей безумной щедрости.
Сегодня у меня большой день. В первый раз в жизни я получила плату за свой труд.
Глава шестнадцатая. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
— Мы хотели вас просить… — начинает Маня.
— Мы хотели вас очень просить! — поправляет ее Таня.
Разговор этот происходит у нас дома. Девочки пришли ко мне, как сразу заявила Маня, «чтобы поговорить». А Таня поправила: «Чтобы поговорить об очень важном деле!»
В чем же состоит это очень важное дело?
14 декабря — день рождения Тани и Мани.
— Обеих в один день? — удивляюсь я.
Нет. Они родились в разные числа разных месяцев. Но празднуют в один день.
— Почему? — не понимаю я.
Девочки беспомощно переглядываются. Я вижу, что вопрос мой для них неприятен (вскоре я понимаю и то, почему именно он для них неприятен, и уже не настаиваю).
Так вот — 14 декабря день их рождения. Им, конечно, хотелось бы отпраздновать этот день.
— Отпраздновать по-человечески… — с горечью объясняет Таня. — Теперь вы понимаете?
Конечно, понимаю. Разве с их сумасшедшей мамашей можно сделать что-нибудь по-человечески?
Я тем сильнее жалею бедных девочек, что для меня день моего рождения — 24 августа — один из самых счастливых дней в году! Еще недели за две до этого я начинаю составлять список желаний (в раннем детстве я озаглавливала его: «список жиланей»). В этот список я вношу все, что мне хотелось бы получить в подарок. Когда-то это были главным образом игрушки. «Такую куклу, как у Риты и Зои, чтобы пищала, закрыв глаза», или «не очень большой пистолет, чтобы все-таки умел чем-нибудь стрелять не очень громко». На удивленный вопрос мамы, зачем мне вдруг понадобился пистолет, я объясняю: может на моих кукол напасть волк или другой зверь? Может. Надо в него стрелять или нет? Надо. Но, поскольку я сама страшно боюсь выстрелов, хорошо бы, чтобы пистолет стрелял не пороховыми пистонами, а, например, горохом… Дней за пять до дня моего рождения папу ко мне не подпускают близко, чтобы он не разболтал мне обо всех сюрпризах, какие для меня готовят мама, папа, дяди, тети, дедушка, бабушка. День моего рождения обычно происходит на даче. С утра я жду всех детей со всего дачного поселка, но днем, часа в два, всегда, ежегодно, почему-то начинается дождь. В детстве я принималась реветь: «Никто ко мне не придет! До-о-ождь!»
И все ребята у себя дома тоже волновались, зная и понимая, что я, наверное, реву — боюсь, как бы дождь не испортил мне праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87