— Куда я пойду, татусю, старый ты галган (окаянец, разбойник)? Куда я пойду, ведь я два часа сидела запертая и вся распухла от слез! Видишь, татусю, Саша даже новые перчатки надела, чтоб к Горохову идти!
— Надень и ты, пожалуйста! Нет у тебя перчаток, что ли?
— Не могу я идти, когда я такое чупирадло (чучело)! Нет уж, иди ты, Саша, иди, с Люсей без меня!..
К Люсе я спешу почти бегом. Столько времени потеряно у Стэфы!
В саду, около круглого стола, Люси нет. Вхожу в дом. В углу длинной облезлой кушетки сидит Люся, поджимая под себя ноги в одних чулках. Мрачная — у-у-у! Сентябрь сентябрем!
— Люська, — пугаюсь я, — ты что?
— Ничего! — отвечает она с таким видом, словно я перед ней ужас как виновата.
— Почему ты такая?
— Какая еще — такая? Какая есть, такая есть…
— Брось глупости, уже без двадцати минут пять!
— А вам бы прежде думать. Раскричались, раскудахтались под окном! Думаете, кругом одни глухие? Нет уж, ступайте со Стэфкой без меня.
— Стэфка не может идти.
— Почему?
— По дороге расскажу, сейчас некогда. Идем!
— Да не могу я идти! — рыдает Люся.
И такое же эхо раздается из соседней комнаты. Голос Виктории Ивановны пытается запеть: «Он уехал, жених…» — и обрывается рыданием.
— Ага, теперь она плачет! — шепчет Люся. — Как я с тобой пойду, когда она мои туфли в шкаф заперла!
— И заперла! — отзывается из соседней комнаты Виктория Ивановна. — И еще запру, и всегда буду запирать! Ах, ах, «мы к Горохову пойдем! Задачу просить»! А вы своего Горохова знаете? А вдруг он полицию позовет, чтобы вас арестовали?
— Нет уж, Саша, — заявляет Люся нарочно громко, явно не для меня, а для Виктории Ивановны, — ступай уж ты одна… — И тут же шепотом: — Я босиком побегу, в одних чулках… Пропадай моя телега, все четыре колеса. Ну, простужусь! Ну, околею! Наплевать!
И Люся выпрыгивает в одних чулках через раскрытое окно прямо в сад. Мне остается только последовать за ней — уже без четверти пять.
Заворачиваем с Люськой за угол дома. И тут из другого раскрытого окна в нас летят две бомбы. Это Виктория Ивановна выбросила нам вслед Люсины туфли. Одна из них попадает Люсе прямо в голову, другая повисла, зацепившись за ветку, и раскачивается на кусте крыжовника.
— Фикторий Ифан! — кричит Люся, обуваясь. — Я фас фею жизнь обожаль и буду обожать!
Мы бежим, но Люся вдруг останавливается.
— Фу ты, черт! Она мне одну мою туфлю выбросила, другую свою… Бестольковый Фикторий Ифан!
— Возвращайся, перемени!
— Ох, нет, дураков нет! Она меня уже не выпустит!
Нельзя описать, до чего комично выглядит Люся, култыхаясь по улице в чужой туфле!
Виктория Ивановна ростом ниже, чем Люся, ноги у нее тоже соответственно меньше, чем Люсины. Материнская туфля то соскальзывает с ноги и отлетает вперед, то Люська возит этой ногой, прижимая подошву к тротуару. Прохожие оглядываются на нас с удивлением: я в идиотски-желтых лайковых перчатках, Люся тащит ногой свою правую туфлю, как козу на веревке. Вероятно, это страшно смешно. Но нам с Люсей не до смеха: мы опаздываем к Горохову.
— Ох, чертобесие! Ох, чертобесие! — с отчаянием стонет Люся всякий раз, когда ее туфля отскакивает в сторону, как резвый жеребенок, играющий с матерью.
У Горохова мы ведем себя поначалу до невозможности глупо. Люся стоит перед ним на одной ноге. Я, конечно, забыла снять свои ненавистные перчатки и важно подала Горохову лапу в желтой лайке. Потом, спохватившись, стала стаскивать их с рук и положила на стул.
Мы стоим перед Гороховым и молчим. Понимаем, что наше поведение просто невежливо, но не можем себя заставить разомкнуть уста.
Горохов — милый, добрый человек! — хочет нас подбодрить.
Он улыбается, подает нам стулья:
— Ну, выкладывайте!
Тут Люся вдруг выпаливает:
— Мы к вам пришли… Ну вы сами понимаете!
Горохов становится серьезным:
— Нет, не понимаю. В чем дело?
— Нас послали…
— Кто послал?
— Мы хотим вас просить… — вступаю я в разговор. — Вы уже раз давали нам…
— Что я вам давал? — хмурится Горохов. — Когда? Я вас вижу здесь в первый раз.
Мы гибнем! Не можем придумать, как, какими словами выразить свою просьбу.
В сказках тут полагалось бы случиться чуду. Но мы не в сказке, чудес не бывает. В довершение всех бед Люся вдруг видит в зеркале свое отражение. Пока мы бежали по улице, ей было не до отражения в витринах и зеркалах. Увидев себя, Люся приходит в ужас — она подхватывает в руки мешающую ей туфлю Виктории Ивановны, опрометью бежит к двери и, не простившись, убегает.
Здрасте! Я осталась совсем одна.
И тут — наконец! — случается чудо!
— Симочка… — слышится в дверях ласковый голос. — Ступай, Симочка, ляг. Я тут все скажу без тебя.
В комнату входит высокая красивая молодая женщина. Около нее, тесно прижимаясь к ее руке, стоит милая девочка в очках.
Серафим Григорьевич радуется их появлению, как утопающий спасательному кругу.
— Познакомьтесь: мои сестры. Юлия Григорьевна и младшая наша — Дося… А я, простите, в самом деле пойду лягу.
Оставшись с Юлией Григорьевной и Досей наедине, я немного прихожу в себя.
Для того чтобы окончательно «разговорить» меня, приободрить, Юлия Григорьевна задает мне несколько вопросов — посторонних, не относящихся к экзамену по алгебре. Я отвечаю.
Становится уютно, как дома. Мы смеемся над тем, что смешно.
Становится почти весело.
— Досенька, детка, уроки у тебя сделаны?.. Так ступай, девочка, ступай заниматься.
После ухода Доси Юлия Григорьевна говорит мне негромко:
— Вы напрасно заговорили с братом. Он об этом ничего не должен знать. И по геометрии задачи давала Мане я… — Она ненадолго замолкает, потом добавляет еще тише: — Сейчас дам вам алгебру.
Прижимая к груди драгоценную алгебру, спускаюсь бегом по лестнице. Вдруг за мной дробно-дробно бегут чьи-то шаги. В уме мелькает: «Раздумала! Бежит за мной, чтоб взять обратно!»
И хотя эта мысль совершенно нелепая и я отлично сознаю это, но все-таки я припускаю рыси. Преследователь тоже ускоряет бег. Вылетаю из подъезда и мчусь галопом вниз, по Шопеновской улице. К счастью, из-за угла выезжает похоронная колесница, за нею — толпа провожающих ее людей. Это останавливает мой марафонский бег.
Меня догоняет раскрасневшаяся, запыхавшаяся младшая сестра Горохова — Дося.
— Вы забыли у нас перчатки…
И она протягивает мне эти стократ проклятые орудия пытки из желтой лайки.
«Никогда! Никогда в жизни! — яростно обещаю я самой себе. — Умирать буду, а перчаток не надену!»
Глава двадцать третья. «ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА»

Идут экзамены. Волнения, сильнейшее напряжение всех сил, бессонные ночи. Одуряющая, отупляющая зубрежка. Иногда мне кажется, что я набиваю мозги колбасным фаршем из цифр, дат, имен, правил, законов природы!
Все это воздвигло какую-то стену между нами, учащимися, и окружающим миром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87