пирожные считаю вам по три копейки за штуку, бя'лу ка'ву по пяти копеек за стакан». Ну, и…
— И что?
— И все!.. Принесла я маме вместо пяти рублей два рубля семьдесят пять копеек.
— Мама огорчилась? — спрашивает Маня.
— А ты как думала? Ведь мы на эти пять рублей рассчитывали. Мама работает просто рук не покладая. Прислуги мы не держим, а у нас два квартиранта, жильцы, да еще троих столовников обедами кормим. Мама все сама: и на базар, и полы моет, и одежду чистит, и в комнатах прибирает, и обеды стряпает, и посуду моет. А платят они все — гроши, да еще сегодня есть они у нас, эти жильцы и столовники, а завтра — фью, ни одного! Вот мои десять рублей в месяц — за два урока (у меня еще и второй урок есть), — они нам во как нужны!
— Твоя мама… плакала вчера? — неожиданно спрашивает Соня.
— Немножко побрызгала… — В голосе Люси звучит чуть насмешливая нежность. — Мама у меня как ребенок. Поплакала, перебрала всех покойников: "Видел бы это твой бедный папа!
Знал бы это твой бедный дедушка!" Потом подумала и сказала:
«Уж если нужно, чтобы кто-нибудь был поросячья душа, так пусть лучше будет этим твой кондитер Кохановский, а не мы с тобой!» Потом села за пианино, заиграла, запела: «Он уехал, жених — он в чужой стороне!..» А уж вечером, когда я спать легла, мама поцеловала меня: «Не горюй, дочка! Совесть у нас чистая, живем честно, трудимся, никаких благодетелей в плечико не целуем!..»
Кто-то спрашивает:
— А как же с кондитером Кохановским? Будешь давать уроки его девочке?
— Конечно! Только уж «бя'лу ка'ву» я пить отказываюсь. Ну, а пять рублей в месяц — это деньги!
Глава одиннадцатая. НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ — АНДРЕЙ КОЖУХОВ
Утром, когда мои ученики Разин и Шнир, окончив урок, уже собирались уходить, Степа Разин нечаянно выронил какую-то книжку. Она упала прямо ко мне на колени. Упала в раскрытом виде — как мы говорим: «раззявившись». Обложка отогнулась, и я прочитала заглавие: "Сборник задач и примеров по алгебре.
Шапошников и Вальцев". Обыкновенная книжка, как все учебники, в простом бумажном переплете: по черному полю, словно «мраморным узором», набрызганы цветные кружочки. Такие переплеты на всех наших учебниках; разница только в цвете этих пестрых кружочков.
Я равнодушно отдала книжку Степе Разину.
— Знаете эту книжку? — спросил Шнир.
— Еще бы! Мы по ней задачи решаем. Тоска!
Разин и Шнир почему-то весело переглянулись, даже рассмеялись.
— Азорка… — сказал, по своему обыкновению, Степа. — Азорка, а?
— Конечно! — одобрил Шнир его невысказанную мысль. — Покажи ей, что это за «тоска». Пусть она знает!
Степа Разин откинул первые страницы задачника Шапошникова и Вальцова, а там началась новая книга.
С. Степняк-Кравчинский
АНДРЕЙ КОЖУХОВ
Я уже раньше слыхала, и не один раз, что революционные книжки, запрещенные правительством, нарочно переплетают таким образом, чтобы их нельзя было распознать с первого взгляда. И про книжку «Андрей Кожухов» я тоже слыхала. Все читавшие ее говорили о книжке с восторгом. Но сама я еще ни разу ее не видала.
— А можно… — говорю я просительно, — можно мне прочитать эту книгу?
— Конечно! — отвечают они в один голос.
— Читайте на здоровье! — поощряет меня Степа. — Понравится — мы вам еще и другие принесем.
— Н-н-но! — добавляет Шнир, подняв предостерегающе указательный палец. — Это ведь… вы знаете?
— Знаю, знаю! — понижаю я голос. — Это запрещенная книжка, да?
— Да. Это книжка из «летучей библиотеки». Мы можем дать вам ее на двое суток. Послезавтра утром, когда мы к вам придем на урок, книжка должна быть прочитана. На эти книги большая очередь. Люди ждут по нескольку недель, пока книга освободится!
— Я прочитаю. Успею.
— Плата в «летучую библиотеку» пять копеек в сутки.
И еще: про то, что книжка у вас, не надо никому говорить. Если кто ее у вас увидит, если спросят, ст кого вы ее получили, что вы ответите?
— А я отвечу: «Нашла. На улице подобрала».
— Правильно! — одобряет Степа. — Ну и, конечно, ее надо спрятать получше. Чтобы ее не увидали всякие жук и жаба.
— Не беспокойтесь, спрячу.
— Все-таки, — настаивает Шнир, — извините меня, но я бы хотел собственными глазами увидеть, куда вы спрячете эту книгу. Пожалуйста, покажите!
Хор-р-рошо! Сейчас они увидят, какая я толковая и осторожная. О, я спрячу книгу очень ловко и хитро. Сейчас, сейчас увидите!..
Я заворачиваю драгоценного «Андрея Кожухова» в старую газету. Иду к печке, открываю заслонку. Уютно — и незаметно! — укладываю книгу между дровами, приготовленными Юзефой для топки. После этого оборачиваюсь к моим ученикам. Ага, что скажете?
А они смеются. Весело, от души…
Странные какие-то парни. Что тут смешного? Я даже немного обижена.
— ПЫ ке обижайтесь, — словно угадав мое настроение, говорит Шнир. — Мы вовсе не над вами смеемся. Только я, знаете, перевидал в жизни много обысков. И полиция с жандармами почему-то всегда ищут нелегальщину — первым делом — в печке.
— И вообще в печке держать опасно, — объясняет Степа. — Даже и без всякого обыска может приключиться беда: придет ваша Юзефа — сердитая дама! — ничего не заметит, затопит печку… Фью-ю-ю! Пропала книжка!
Против этого, конечно, не поспоришь. Но куда же засунуть заветную книжку? Наконец меня осеняет. Иду к Юзефе, объясняю ей, что, вот, эту книжечку надо спрятать от полиции. Полиция ее ищет, хочет отнять. И все: этого объяснения для Юзефы достаточно.
Шесть лет назад, когда к нам пришел мой первый учитель, Павел Григорьевич, — революционер, высланный в наш город под надзор полиции, — соседские горничные и кухарки настрополилн Юзефу: она отчаянно бушевала и скандалила. Она кричала, что не хочет видеть, как ребенка будет учить «арештант», он ведь «против самого царя бунтовался!». Черт его знает, арештанта, чему он будет учить ребенка…
Но затем все мы пережили первомайскую демонстрацию (и Юзефа вместе со всеми!). Казаки «покрошили» людей нагайками, папа ходил ночью по тем квартирам, где спрятали раненых, и оказывал им помощь. Потом арестовали Павла Григорьевича.
И Юзефа вместе со всеми переживала тревогу за него, готовила ему «передачи», очень полюбила его жену. Потом случилось так, что полиция на глазах у Юзефы арестовала Володю Свиридова, студента-революционера, сына наших соседей. Юзефа до сих пор вспоминает с гордостью: «А чумудан с книжками Володиными полиция не нашла! Я спрятала!» В общем, Юзефа видела, может быть, и не так уж много, но вполне достаточно, для того чтобы понимать: если полиция кого-нибудь или чего-нибудь ищет, значит, надо в лепешку разбиться, чтобы она никого и ничего не нашла! Я привела Юзефу в мою комнату, показала ей книжку «Андрей Кожухов»: вот это надо спрятать от полиции.
Юзефа с минуту подумала и ушла, ничего не сказав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— И что?
— И все!.. Принесла я маме вместо пяти рублей два рубля семьдесят пять копеек.
— Мама огорчилась? — спрашивает Маня.
— А ты как думала? Ведь мы на эти пять рублей рассчитывали. Мама работает просто рук не покладая. Прислуги мы не держим, а у нас два квартиранта, жильцы, да еще троих столовников обедами кормим. Мама все сама: и на базар, и полы моет, и одежду чистит, и в комнатах прибирает, и обеды стряпает, и посуду моет. А платят они все — гроши, да еще сегодня есть они у нас, эти жильцы и столовники, а завтра — фью, ни одного! Вот мои десять рублей в месяц — за два урока (у меня еще и второй урок есть), — они нам во как нужны!
— Твоя мама… плакала вчера? — неожиданно спрашивает Соня.
— Немножко побрызгала… — В голосе Люси звучит чуть насмешливая нежность. — Мама у меня как ребенок. Поплакала, перебрала всех покойников: "Видел бы это твой бедный папа!
Знал бы это твой бедный дедушка!" Потом подумала и сказала:
«Уж если нужно, чтобы кто-нибудь был поросячья душа, так пусть лучше будет этим твой кондитер Кохановский, а не мы с тобой!» Потом села за пианино, заиграла, запела: «Он уехал, жених — он в чужой стороне!..» А уж вечером, когда я спать легла, мама поцеловала меня: «Не горюй, дочка! Совесть у нас чистая, живем честно, трудимся, никаких благодетелей в плечико не целуем!..»
Кто-то спрашивает:
— А как же с кондитером Кохановским? Будешь давать уроки его девочке?
— Конечно! Только уж «бя'лу ка'ву» я пить отказываюсь. Ну, а пять рублей в месяц — это деньги!
Глава одиннадцатая. НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ — АНДРЕЙ КОЖУХОВ
Утром, когда мои ученики Разин и Шнир, окончив урок, уже собирались уходить, Степа Разин нечаянно выронил какую-то книжку. Она упала прямо ко мне на колени. Упала в раскрытом виде — как мы говорим: «раззявившись». Обложка отогнулась, и я прочитала заглавие: "Сборник задач и примеров по алгебре.
Шапошников и Вальцев". Обыкновенная книжка, как все учебники, в простом бумажном переплете: по черному полю, словно «мраморным узором», набрызганы цветные кружочки. Такие переплеты на всех наших учебниках; разница только в цвете этих пестрых кружочков.
Я равнодушно отдала книжку Степе Разину.
— Знаете эту книжку? — спросил Шнир.
— Еще бы! Мы по ней задачи решаем. Тоска!
Разин и Шнир почему-то весело переглянулись, даже рассмеялись.
— Азорка… — сказал, по своему обыкновению, Степа. — Азорка, а?
— Конечно! — одобрил Шнир его невысказанную мысль. — Покажи ей, что это за «тоска». Пусть она знает!
Степа Разин откинул первые страницы задачника Шапошникова и Вальцова, а там началась новая книга.
С. Степняк-Кравчинский
АНДРЕЙ КОЖУХОВ
Я уже раньше слыхала, и не один раз, что революционные книжки, запрещенные правительством, нарочно переплетают таким образом, чтобы их нельзя было распознать с первого взгляда. И про книжку «Андрей Кожухов» я тоже слыхала. Все читавшие ее говорили о книжке с восторгом. Но сама я еще ни разу ее не видала.
— А можно… — говорю я просительно, — можно мне прочитать эту книгу?
— Конечно! — отвечают они в один голос.
— Читайте на здоровье! — поощряет меня Степа. — Понравится — мы вам еще и другие принесем.
— Н-н-но! — добавляет Шнир, подняв предостерегающе указательный палец. — Это ведь… вы знаете?
— Знаю, знаю! — понижаю я голос. — Это запрещенная книжка, да?
— Да. Это книжка из «летучей библиотеки». Мы можем дать вам ее на двое суток. Послезавтра утром, когда мы к вам придем на урок, книжка должна быть прочитана. На эти книги большая очередь. Люди ждут по нескольку недель, пока книга освободится!
— Я прочитаю. Успею.
— Плата в «летучую библиотеку» пять копеек в сутки.
И еще: про то, что книжка у вас, не надо никому говорить. Если кто ее у вас увидит, если спросят, ст кого вы ее получили, что вы ответите?
— А я отвечу: «Нашла. На улице подобрала».
— Правильно! — одобряет Степа. — Ну и, конечно, ее надо спрятать получше. Чтобы ее не увидали всякие жук и жаба.
— Не беспокойтесь, спрячу.
— Все-таки, — настаивает Шнир, — извините меня, но я бы хотел собственными глазами увидеть, куда вы спрячете эту книгу. Пожалуйста, покажите!
Хор-р-рошо! Сейчас они увидят, какая я толковая и осторожная. О, я спрячу книгу очень ловко и хитро. Сейчас, сейчас увидите!..
Я заворачиваю драгоценного «Андрея Кожухова» в старую газету. Иду к печке, открываю заслонку. Уютно — и незаметно! — укладываю книгу между дровами, приготовленными Юзефой для топки. После этого оборачиваюсь к моим ученикам. Ага, что скажете?
А они смеются. Весело, от души…
Странные какие-то парни. Что тут смешного? Я даже немного обижена.
— ПЫ ке обижайтесь, — словно угадав мое настроение, говорит Шнир. — Мы вовсе не над вами смеемся. Только я, знаете, перевидал в жизни много обысков. И полиция с жандармами почему-то всегда ищут нелегальщину — первым делом — в печке.
— И вообще в печке держать опасно, — объясняет Степа. — Даже и без всякого обыска может приключиться беда: придет ваша Юзефа — сердитая дама! — ничего не заметит, затопит печку… Фью-ю-ю! Пропала книжка!
Против этого, конечно, не поспоришь. Но куда же засунуть заветную книжку? Наконец меня осеняет. Иду к Юзефе, объясняю ей, что, вот, эту книжечку надо спрятать от полиции. Полиция ее ищет, хочет отнять. И все: этого объяснения для Юзефы достаточно.
Шесть лет назад, когда к нам пришел мой первый учитель, Павел Григорьевич, — революционер, высланный в наш город под надзор полиции, — соседские горничные и кухарки настрополилн Юзефу: она отчаянно бушевала и скандалила. Она кричала, что не хочет видеть, как ребенка будет учить «арештант», он ведь «против самого царя бунтовался!». Черт его знает, арештанта, чему он будет учить ребенка…
Но затем все мы пережили первомайскую демонстрацию (и Юзефа вместе со всеми!). Казаки «покрошили» людей нагайками, папа ходил ночью по тем квартирам, где спрятали раненых, и оказывал им помощь. Потом арестовали Павла Григорьевича.
И Юзефа вместе со всеми переживала тревогу за него, готовила ему «передачи», очень полюбила его жену. Потом случилось так, что полиция на глазах у Юзефы арестовала Володю Свиридова, студента-революционера, сына наших соседей. Юзефа до сих пор вспоминает с гордостью: «А чумудан с книжками Володиными полиция не нашла! Я спрятала!» В общем, Юзефа видела, может быть, и не так уж много, но вполне достаточно, для того чтобы понимать: если полиция кого-нибудь или чего-нибудь ищет, значит, надо в лепешку разбиться, чтобы она никого и ничего не нашла! Я привела Юзефу в мою комнату, показала ей книжку «Андрей Кожухов»: вот это надо спрятать от полиции.
Юзефа с минуту подумала и ушла, ничего не сказав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87