Теперь, узнав правду, Катя не растерялась, не возмутилась.
— Ты должен перед ним извиниться!
— Перед кем? — Степан Сергеич не понял или не захотел понять.
— Перед Пантюховым.
— Ни за что! — взбушевался Шелагин. — Он оскорбил меня! Он… — Степану Сергеичу вспомнилось, как слесарь отталкивал его кулаком.
— Извинишься, — не попросила, а приказала Катя.
Степан Сергеич смирился. Он, правда, отказался идти на старую работу, окольными путями узнал адрес Пантюхова и нашел бригадира в перенаселенной коммунальной квартире. Многословно извинился. Пантюхов слушал его краем уха, он таращил глаза на Катю, она и помогла ему сообразить, что от него хотят.
— Подумаешь! — сказал он. — Мало ли что в жизни бывает! Жизнь, дорогой товарищ!
Не ради смешочков пришел сюда Степан Сергеич, он хотел ясности.
— Здесь вопрос политический! — настаивал он, бичуя себя. — Я проявил преступное недоверие, я…
— Вопрос житейский. — Пантюхов не сдавался. — Ни к чему приплетать сюда политику. Ну, ошиблись, со всяким же бывает!
Видя, что от Шелагина отбиться трудно, он уложил его наповал предложением распить пол-литра.
Степан Сергеич бросился было бежать в магазин, но Катя запустила руку в сумку и, к безмерному удивлению мужа, достала бутылку московской «Особой».
Подмигнула жене Пантюхова и захлопотала с нею над закусками. После двух стопок Степану Сергеичу стало не по себе, зато бригадир как чай пил водку и рассказывал о работе. Дела там идут хорошо, построили еще один цех. Одно плохо — с жильем.
— Уйду оттуда, к чертовой матери.
— Но вы же комсорг, вам коллектив оказал доверие! Как можно?!
— Оказал. — Пантюхов согласился. — Оказывает и сейчас. А комнату не оказывает. В нашей девятиметровке не проживешь. Парнишке моему год, к бабке отправляем, не развернешься с ним.
Степан Сергеич хотел спорить, доказывать… Мысли его блуждали — и от водки, и от недавних споров с самим собой. Кто и что есть рабочий класс? спрашивал он не раз у себя. В армии Шелагин так представлял себе пролетариат: спешащая масса людей наполняет по утрам улицы, втекает в цеха и самозабвенно трудится, молча и многозначительно. Так же дружно люди покидают вечером цеха и идут — кто учиться, кто воспитывать детей, кто на спортивную площадку. Увидев же рабочий класс вблизи, Степан Сергеич разочаровался.
Рабочие на опытном заводе утром опаздывали, буянили из-за низких расценок, ругались матом, в дни получки и аванса толпились у пивных, прогуливали. Но кто же тогда, восклицал в беседах с собой Степан Сергеич, возвел эти заводские корпуса, кто изготовляет умные машины, кто выполняет пятилетки? Те же самые рабочие. Так кто же они? Что есть рабочий класс? Знакомств среди рабочих Степан Сергеич не имел, не завел, знал — и то плохо — одного Пантюхова и мучился неумением связать впечатления о бригадире так, чтобы определить его словом — до конца точно и ясно.
Из-за споров с самим собой или от чего другого Степан Сергеич совершил грубейшую ошибку: не выполнил указаний своего шефа и принял на работу беременную женщину. Вначале он, правда, ей отказал. Женщина замолчала, осторожно вздохнула и пошла, широко расставляя ноги… И тут-то Степана Сергеича кольнула мысль о том, что Виктор Антонович Баянников, загруженный важнейшими делами, ошибся. Закон-то охраняет интересы не производства, а ребенка будущего!
— Куда ж вы, куда? — Степан Сергеич вскочил из-за стола, расспросил женщину и определил ее в отдел снабжения выписывать накладные.
Ходить в положении человека, обманувшего руководство, Шелагин не мог. С отпечатанным приказом пришел он через два дня в кабинет своего шефа.
Баянников нацелился уже пером, чтобы подписать, но инспектор остановил его, объясняя, в чем дело.
— Почему? — Шеф отвел авторучку.
Новая интерпретация закона заставила его повнимательнее глянуть на Шелагина. В ожидании разноса инспектор принял стойку смирно, сурово сжал губы.
— Вы делаете несомненные успехи… — удивленно проговорил Баянников.
— Несомненные успехи.
Он замолчал, как всегда дергая галстук в напряженные моменты раздумья.
— Садитесь, — кивнул он на кресло. Достал из сейфа личное дело Степана Сергеича, читал его, шурша листами. Расспросил, где живет, как сын, как жена, что с теткой.
Тетка, отвечал Степан Сергеич, пока дышит, сын растет, жена работает медсестрой, учится в вечернем техникуме.
— Третий год у нас — и не подали заявление на квартиру, констатировал Баянников. — Хорошо, я подпишу приказ… Кое-какие новости, я вам разве не говорил?
— Слушаю вас.
— При приеме на работу характеристик не требовать.
— А как же?..
Баянников положил изящную и крепкую ладошку свою на телефон и подержал ее там, пока Степан Сергеич думал.
— Обязательность характеристики незаконна, — продолжал Виктор Антонович. — Это установил еще Ленин, в то время свежи в памяти были черные списки…
Заключая беседу, шеф расписался под приказом.
— Принесите мне заявление, — сказал он, — о квартире.
22
С жильем союзный научно-исследовательский институт не бедствовал, и скоро семья Шелагина переехала в двухкомнатную квартиру по соседству с заводом, на Октябрьских полях. Кате хотелось радоваться (кому как не москвичке знать, что такое свой угол!), и не радовалась она потому, что никак не могла взять в толк — за какие это заслуги получил ее Степка квартиру?
Только переехали, купили кое-какую мебель, как умерла тетка. От стены к стене ходила она в новой квартире, не находя себе места, смотрела из окна в ту сторону, где осталась ее лачуга на улице Юннатов, и дважды порывалась уйти туда с узелком. Часто подзывала к себе Колю и, как слепая, ощупывала лицо его высушенными пальцами своими… Прожила жизнь, никому стараясь не причинить хлопот, и умерла в ночь на пятницу, чтоб родные не отпрашивались на похороны, — снесли ее на кладбище в воскресенье. Колю устроили в школу с продленным днем.
Степан Сергеич по вечерам пространно рассказывал об институте в те дни, когда у Кати не было занятий. Ходил вокруг стола, восхищался истинным коммунистом Баянниковым, превозносил волевого директора Труфанова, принципиального парторга Молочкова. Катя слушала, терпеливо помалкивала, она знала за мужем эту страсть — выговариваться. Смерть тетки, приютившей их, как-то странно повлияла на нее, освободила от каких-то обязательств. После занятий в техникуме она не рвалась домой, бежала с подругами в кино, смеялась в фойе, и эти минуты смеха и почти детских шалостей, когда спорили из-за мороженого или места в зале, возвращали ее к годам, когда она девочкой летала вприпрыжку по московским улицам и ссорилась на утренниках.
Если спрашивали о муже, Катя отвечала неопределенно (что можно сказать о человеке, которого то выгоняют с работы, то награждают квартирой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Ты должен перед ним извиниться!
— Перед кем? — Степан Сергеич не понял или не захотел понять.
— Перед Пантюховым.
— Ни за что! — взбушевался Шелагин. — Он оскорбил меня! Он… — Степану Сергеичу вспомнилось, как слесарь отталкивал его кулаком.
— Извинишься, — не попросила, а приказала Катя.
Степан Сергеич смирился. Он, правда, отказался идти на старую работу, окольными путями узнал адрес Пантюхова и нашел бригадира в перенаселенной коммунальной квартире. Многословно извинился. Пантюхов слушал его краем уха, он таращил глаза на Катю, она и помогла ему сообразить, что от него хотят.
— Подумаешь! — сказал он. — Мало ли что в жизни бывает! Жизнь, дорогой товарищ!
Не ради смешочков пришел сюда Степан Сергеич, он хотел ясности.
— Здесь вопрос политический! — настаивал он, бичуя себя. — Я проявил преступное недоверие, я…
— Вопрос житейский. — Пантюхов не сдавался. — Ни к чему приплетать сюда политику. Ну, ошиблись, со всяким же бывает!
Видя, что от Шелагина отбиться трудно, он уложил его наповал предложением распить пол-литра.
Степан Сергеич бросился было бежать в магазин, но Катя запустила руку в сумку и, к безмерному удивлению мужа, достала бутылку московской «Особой».
Подмигнула жене Пантюхова и захлопотала с нею над закусками. После двух стопок Степану Сергеичу стало не по себе, зато бригадир как чай пил водку и рассказывал о работе. Дела там идут хорошо, построили еще один цех. Одно плохо — с жильем.
— Уйду оттуда, к чертовой матери.
— Но вы же комсорг, вам коллектив оказал доверие! Как можно?!
— Оказал. — Пантюхов согласился. — Оказывает и сейчас. А комнату не оказывает. В нашей девятиметровке не проживешь. Парнишке моему год, к бабке отправляем, не развернешься с ним.
Степан Сергеич хотел спорить, доказывать… Мысли его блуждали — и от водки, и от недавних споров с самим собой. Кто и что есть рабочий класс? спрашивал он не раз у себя. В армии Шелагин так представлял себе пролетариат: спешащая масса людей наполняет по утрам улицы, втекает в цеха и самозабвенно трудится, молча и многозначительно. Так же дружно люди покидают вечером цеха и идут — кто учиться, кто воспитывать детей, кто на спортивную площадку. Увидев же рабочий класс вблизи, Степан Сергеич разочаровался.
Рабочие на опытном заводе утром опаздывали, буянили из-за низких расценок, ругались матом, в дни получки и аванса толпились у пивных, прогуливали. Но кто же тогда, восклицал в беседах с собой Степан Сергеич, возвел эти заводские корпуса, кто изготовляет умные машины, кто выполняет пятилетки? Те же самые рабочие. Так кто же они? Что есть рабочий класс? Знакомств среди рабочих Степан Сергеич не имел, не завел, знал — и то плохо — одного Пантюхова и мучился неумением связать впечатления о бригадире так, чтобы определить его словом — до конца точно и ясно.
Из-за споров с самим собой или от чего другого Степан Сергеич совершил грубейшую ошибку: не выполнил указаний своего шефа и принял на работу беременную женщину. Вначале он, правда, ей отказал. Женщина замолчала, осторожно вздохнула и пошла, широко расставляя ноги… И тут-то Степана Сергеича кольнула мысль о том, что Виктор Антонович Баянников, загруженный важнейшими делами, ошибся. Закон-то охраняет интересы не производства, а ребенка будущего!
— Куда ж вы, куда? — Степан Сергеич вскочил из-за стола, расспросил женщину и определил ее в отдел снабжения выписывать накладные.
Ходить в положении человека, обманувшего руководство, Шелагин не мог. С отпечатанным приказом пришел он через два дня в кабинет своего шефа.
Баянников нацелился уже пером, чтобы подписать, но инспектор остановил его, объясняя, в чем дело.
— Почему? — Шеф отвел авторучку.
Новая интерпретация закона заставила его повнимательнее глянуть на Шелагина. В ожидании разноса инспектор принял стойку смирно, сурово сжал губы.
— Вы делаете несомненные успехи… — удивленно проговорил Баянников.
— Несомненные успехи.
Он замолчал, как всегда дергая галстук в напряженные моменты раздумья.
— Садитесь, — кивнул он на кресло. Достал из сейфа личное дело Степана Сергеича, читал его, шурша листами. Расспросил, где живет, как сын, как жена, что с теткой.
Тетка, отвечал Степан Сергеич, пока дышит, сын растет, жена работает медсестрой, учится в вечернем техникуме.
— Третий год у нас — и не подали заявление на квартиру, констатировал Баянников. — Хорошо, я подпишу приказ… Кое-какие новости, я вам разве не говорил?
— Слушаю вас.
— При приеме на работу характеристик не требовать.
— А как же?..
Баянников положил изящную и крепкую ладошку свою на телефон и подержал ее там, пока Степан Сергеич думал.
— Обязательность характеристики незаконна, — продолжал Виктор Антонович. — Это установил еще Ленин, в то время свежи в памяти были черные списки…
Заключая беседу, шеф расписался под приказом.
— Принесите мне заявление, — сказал он, — о квартире.
22
С жильем союзный научно-исследовательский институт не бедствовал, и скоро семья Шелагина переехала в двухкомнатную квартиру по соседству с заводом, на Октябрьских полях. Кате хотелось радоваться (кому как не москвичке знать, что такое свой угол!), и не радовалась она потому, что никак не могла взять в толк — за какие это заслуги получил ее Степка квартиру?
Только переехали, купили кое-какую мебель, как умерла тетка. От стены к стене ходила она в новой квартире, не находя себе места, смотрела из окна в ту сторону, где осталась ее лачуга на улице Юннатов, и дважды порывалась уйти туда с узелком. Часто подзывала к себе Колю и, как слепая, ощупывала лицо его высушенными пальцами своими… Прожила жизнь, никому стараясь не причинить хлопот, и умерла в ночь на пятницу, чтоб родные не отпрашивались на похороны, — снесли ее на кладбище в воскресенье. Колю устроили в школу с продленным днем.
Степан Сергеич по вечерам пространно рассказывал об институте в те дни, когда у Кати не было занятий. Ходил вокруг стола, восхищался истинным коммунистом Баянниковым, превозносил волевого директора Труфанова, принципиального парторга Молочкова. Катя слушала, терпеливо помалкивала, она знала за мужем эту страсть — выговариваться. Смерть тетки, приютившей их, как-то странно повлияла на нее, освободила от каких-то обязательств. После занятий в техникуме она не рвалась домой, бежала с подругами в кино, смеялась в фойе, и эти минуты смеха и почти детских шалостей, когда спорили из-за мороженого или места в зале, возвращали ее к годам, когда она девочкой летала вприпрыжку по московским улицам и ссорилась на утренниках.
Если спрашивали о муже, Катя отвечала неопределенно (что можно сказать о человеке, которого то выгоняют с работы, то награждают квартирой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78