» — и показывает гневную спину и спиной же чувствует издевательскую усмешку. На мастеров тоже смотрел с презрением: жулики!
— Что с ним? — спросил однажды Чернов.
— Переломный возраст, — засмеялся Виталий. — Или так: не одолев букваря, хочет осилить книгу для взрослых… Ничего, обломается. Не сам обломается, так мы его обломаем.
— При его энергии да еще голову на плечи — незаменимый человек вышел бы.
— Точно, Ефим…
Они стали друзьями. Вместе уходили с работы, встречались по выходным.
Жил Ефим на Басманной у матери, был мягок с нею, терпелив, без устали носился по аптекам, доставая лекарства, и Виталий думал, что Ася, наверное, так же преданно ухаживала за своей матерью. Ах, как нехорошо получилось тогда!
40
Б начале пятьдесят восьмого года появилось сообщение о первой в стране денежно-вещевой лотерее — на цех выделили пятьсот билетов. Степан Сергеич загорелся знакомым волнением. Составил список, распределил билеты и пошел собирать подписи. Но если он кому-нибудь предлагал пять билетов, то согласие получал на два. Степан Сергеич упорствовал, злился. Игумнов издали наблюдал за этим, потом позвонил из кабинета Шелагину, попросил зайти.
— Степан Сергеич, я требую прекращения позорящего вас и меня торга!
Ясно же написано в газете: добровольно. Хочешь — покупай, хочешь — нет.
— Займы тоже распределялись добровольно, а тем не менее…
Игумнов взорвался:
— О займах поговорим потом! А сейчас запрещаю вам будоражить цех!
— Я вынужден доложить о ваших словах руководству. Оно сумеет поставить на место зарвавшегося чинушу!
— Скатертью дорога!
Под крики лифтерши Степан Сергеич влетел в кабину грузового лифта и, спускаясь, топал ногами от нетерпения. Он докажет этому хлюсту Игумнову, что забывать о государственных интересах — преступно! Докажет! В провале «Кипарисов» есть некоторая доля и его, Шелагина, вины, но лотерею он не проморгает, нет!
К сожалению, Баянников не поддержал Степана Сергеича, более того посмеялся над ним. Шелагин осторожно поднялся по лестнице, держась ближе к стенке, юркнул в комплектовку, отворачивался, когда сюда заходил Игумнов.
На следующий день газеты опубликовали разъяснение: какие бы то ни было принуждения незаконны. Степан Сергеич ходил побитым все утро. Перед обедом пришел к Игумнову — каяться.
— Не подумал. Дурь заиграла, — сознался он.
— Вот так-то, — с глубоким удовлетворением сказал Виталий. — Думайте, Шелагин, думайте. — И покровительственно похлопал его по плечу.
41
Труфанов зорко следил за движением чуда радиометрической техники и радовался тому, что радиометры пока оседают в Москве, не исчезают из поля зрения. Подавленные великолепием расписанных на хорошей бумаге достоинств, операторы оберегали святыню от перегрузок, работали осторожно. Беседуя по телефону с директорами НИИ, Труфанов между прочим высказывал опасения, подготавливал к возможным неприятностям с «Кипарисом» и советовал, если что случится, не поднимать панику, не шуметь, как на пожаре, а незамедлительно позвонить ему, Труфанову, — вот телефон мой, пожалуйста! Зачем рекламации, зачем эти официальные напоминания. Сами знаете, какое отношение к рекламациям. (Труфанов понижал голос и подмигивал невидимому собеседнику, подмигивание каким-то образом передавалось абоненту, абонент понятливо хмыкал.) Действительно, зачем рекламации? И себе и опытному заводу портим нервы. По телефону доложил о неисправности — и порядок. А на рекламацию всегда готова отписка: «На ваш номер такой-то завод в ближайшее время примет меры… Просим дополнительно сообщить, при каких обстоятельствах вышел из строя радиометр, отразить в ответе то-то и то-то…» Завод будет принимать такие-то меры, требуя еще кучу сведений, а потом разразится негодующим посланием: гарантийный срок вышел, и катитесь к такой-то бабушке — вот что мы можем ответить на ваш номер такой-то.
Постепенно операторы освоились с чудом и крутили ручки радиометра напропалую. Понемногу выявлялись мелкие дефекты — неизбежное следствие неразберихи конца месяца.
Труфанов снабдил Петрова всеми необходимыми документами, Игумнов деталями, и по московским НИИ промчался вихрь, оставивший следы разрушений.
Петров безбожно драл за ремонт. Он заводил стремительные знакомства, давал советы на все случаи жизни и разбирался в каверзнейших ситуациях. Все чувствовали: человек бывалый — и шли к нему. Величина гонорара за юридические консультации колебалась от сигареты до пяти литров благородной жидкости. В одном химическом учреждении ведущая лаборатория хором попросила Петрова не дать разбиться семейной жизни талантливого инженера: начальство загоняло его по командировкам.
— Язва желудка устроит? — прищурился Петров.
Через два дня талантливый инженер выложил институтскому врачу симптомы заболевания. Инженера повезли в поликлинику, взяли на анализ желудочный сок, хмуро приказали явиться завтра на рентген. Лаборатория с укором посмотрела на Петрова. Инженер пошел просвечиваться и вернулся с рентгенограммой, где черным пятном в овале желудка нагло показывала себя язва. От командировок инженера освободили. (Через два года инженер уволился и рассказал на прощание, как стал он язвенником. Петров два дня кормил его мякишем недопеченного хлеба, вызвав кислотную реакцию желудочного сока, а темное пятно объяснялось еще проще: инженер проглотил двухкопеечную монету, привязанную ниточкой к зубу.)
О мздоимстве бригадира знали Труфанов и Баянников, но раз нет официальной бумаги, стоит ли тревожиться. Бумага — это документ, на него надо реагировать, отвечать на сигнал, а на хахоньки по телефону можно ответствовать и хихоньками. Зачем вообще нервировать человека, который так блистательно расправился со всеми дефектными «Кипарисами»?
Наконец бумага пришла. Институт имени Карпова со сдержанным негодованием просил наказать представителя опытного завода регулировщика Петрова, надругавшегося над младшим научным сотрудником. Баянников, разумеется, все знал в тонкостях и доложил Труфанову. Директор возымел желание лично побеседовать с правонарушителем в официальной обстановке.
Петров, бормотнув что-то при входе, сел, скосил глаза на раскрытую коробку «Герцеговины».
— Кури, Александр… Что у тебя произошло в карповском?
— Мелочь. Щелкнул по носу одного зазнайку.
Труфанов с удовольствием слушал уже известную ему историю…
«Кипарисом» в карповском заведовал аспирант Ковалев, розовощекий мальчик в академической шапочке — такая шапочка украшала голову академика Ферсмана на портрете, что этажом ниже, в вестибюле. Петров заливисто расхохотался, увидев ее на юнце. Блок анодного питания весил три пуда, поднять его и поставить на стол Петрову нетрудно, но мешала теснота в лаборатории локтей не раздвинешь, во что-нибудь да упрутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Что с ним? — спросил однажды Чернов.
— Переломный возраст, — засмеялся Виталий. — Или так: не одолев букваря, хочет осилить книгу для взрослых… Ничего, обломается. Не сам обломается, так мы его обломаем.
— При его энергии да еще голову на плечи — незаменимый человек вышел бы.
— Точно, Ефим…
Они стали друзьями. Вместе уходили с работы, встречались по выходным.
Жил Ефим на Басманной у матери, был мягок с нею, терпелив, без устали носился по аптекам, доставая лекарства, и Виталий думал, что Ася, наверное, так же преданно ухаживала за своей матерью. Ах, как нехорошо получилось тогда!
40
Б начале пятьдесят восьмого года появилось сообщение о первой в стране денежно-вещевой лотерее — на цех выделили пятьсот билетов. Степан Сергеич загорелся знакомым волнением. Составил список, распределил билеты и пошел собирать подписи. Но если он кому-нибудь предлагал пять билетов, то согласие получал на два. Степан Сергеич упорствовал, злился. Игумнов издали наблюдал за этим, потом позвонил из кабинета Шелагину, попросил зайти.
— Степан Сергеич, я требую прекращения позорящего вас и меня торга!
Ясно же написано в газете: добровольно. Хочешь — покупай, хочешь — нет.
— Займы тоже распределялись добровольно, а тем не менее…
Игумнов взорвался:
— О займах поговорим потом! А сейчас запрещаю вам будоражить цех!
— Я вынужден доложить о ваших словах руководству. Оно сумеет поставить на место зарвавшегося чинушу!
— Скатертью дорога!
Под крики лифтерши Степан Сергеич влетел в кабину грузового лифта и, спускаясь, топал ногами от нетерпения. Он докажет этому хлюсту Игумнову, что забывать о государственных интересах — преступно! Докажет! В провале «Кипарисов» есть некоторая доля и его, Шелагина, вины, но лотерею он не проморгает, нет!
К сожалению, Баянников не поддержал Степана Сергеича, более того посмеялся над ним. Шелагин осторожно поднялся по лестнице, держась ближе к стенке, юркнул в комплектовку, отворачивался, когда сюда заходил Игумнов.
На следующий день газеты опубликовали разъяснение: какие бы то ни было принуждения незаконны. Степан Сергеич ходил побитым все утро. Перед обедом пришел к Игумнову — каяться.
— Не подумал. Дурь заиграла, — сознался он.
— Вот так-то, — с глубоким удовлетворением сказал Виталий. — Думайте, Шелагин, думайте. — И покровительственно похлопал его по плечу.
41
Труфанов зорко следил за движением чуда радиометрической техники и радовался тому, что радиометры пока оседают в Москве, не исчезают из поля зрения. Подавленные великолепием расписанных на хорошей бумаге достоинств, операторы оберегали святыню от перегрузок, работали осторожно. Беседуя по телефону с директорами НИИ, Труфанов между прочим высказывал опасения, подготавливал к возможным неприятностям с «Кипарисом» и советовал, если что случится, не поднимать панику, не шуметь, как на пожаре, а незамедлительно позвонить ему, Труфанову, — вот телефон мой, пожалуйста! Зачем рекламации, зачем эти официальные напоминания. Сами знаете, какое отношение к рекламациям. (Труфанов понижал голос и подмигивал невидимому собеседнику, подмигивание каким-то образом передавалось абоненту, абонент понятливо хмыкал.) Действительно, зачем рекламации? И себе и опытному заводу портим нервы. По телефону доложил о неисправности — и порядок. А на рекламацию всегда готова отписка: «На ваш номер такой-то завод в ближайшее время примет меры… Просим дополнительно сообщить, при каких обстоятельствах вышел из строя радиометр, отразить в ответе то-то и то-то…» Завод будет принимать такие-то меры, требуя еще кучу сведений, а потом разразится негодующим посланием: гарантийный срок вышел, и катитесь к такой-то бабушке — вот что мы можем ответить на ваш номер такой-то.
Постепенно операторы освоились с чудом и крутили ручки радиометра напропалую. Понемногу выявлялись мелкие дефекты — неизбежное следствие неразберихи конца месяца.
Труфанов снабдил Петрова всеми необходимыми документами, Игумнов деталями, и по московским НИИ промчался вихрь, оставивший следы разрушений.
Петров безбожно драл за ремонт. Он заводил стремительные знакомства, давал советы на все случаи жизни и разбирался в каверзнейших ситуациях. Все чувствовали: человек бывалый — и шли к нему. Величина гонорара за юридические консультации колебалась от сигареты до пяти литров благородной жидкости. В одном химическом учреждении ведущая лаборатория хором попросила Петрова не дать разбиться семейной жизни талантливого инженера: начальство загоняло его по командировкам.
— Язва желудка устроит? — прищурился Петров.
Через два дня талантливый инженер выложил институтскому врачу симптомы заболевания. Инженера повезли в поликлинику, взяли на анализ желудочный сок, хмуро приказали явиться завтра на рентген. Лаборатория с укором посмотрела на Петрова. Инженер пошел просвечиваться и вернулся с рентгенограммой, где черным пятном в овале желудка нагло показывала себя язва. От командировок инженера освободили. (Через два года инженер уволился и рассказал на прощание, как стал он язвенником. Петров два дня кормил его мякишем недопеченного хлеба, вызвав кислотную реакцию желудочного сока, а темное пятно объяснялось еще проще: инженер проглотил двухкопеечную монету, привязанную ниточкой к зубу.)
О мздоимстве бригадира знали Труфанов и Баянников, но раз нет официальной бумаги, стоит ли тревожиться. Бумага — это документ, на него надо реагировать, отвечать на сигнал, а на хахоньки по телефону можно ответствовать и хихоньками. Зачем вообще нервировать человека, который так блистательно расправился со всеми дефектными «Кипарисами»?
Наконец бумага пришла. Институт имени Карпова со сдержанным негодованием просил наказать представителя опытного завода регулировщика Петрова, надругавшегося над младшим научным сотрудником. Баянников, разумеется, все знал в тонкостях и доложил Труфанову. Директор возымел желание лично побеседовать с правонарушителем в официальной обстановке.
Петров, бормотнув что-то при входе, сел, скосил глаза на раскрытую коробку «Герцеговины».
— Кури, Александр… Что у тебя произошло в карповском?
— Мелочь. Щелкнул по носу одного зазнайку.
Труфанов с удовольствием слушал уже известную ему историю…
«Кипарисом» в карповском заведовал аспирант Ковалев, розовощекий мальчик в академической шапочке — такая шапочка украшала голову академика Ферсмана на портрете, что этажом ниже, в вестибюле. Петров заливисто расхохотался, увидев ее на юнце. Блок анодного питания весил три пуда, поднять его и поставить на стол Петрову нетрудно, но мешала теснота в лаборатории локтей не раздвинешь, во что-нибудь да упрутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78