Отец согласился — и ему так понравилось, что он остался в заповеднике на всю жизнь. Как он объяснял: «Во-первых, в заповеднике занимаешься живым делом, во-вторых, ты тут сам себе хозяин, никто над тобой не стоит… А в-третьих, — добавлял он с улыбкой, — тут мы не пропадём в самые тяжёлые времена любых кризисов.»
Надо сказать, отец сумел себя поставить. Сперва к нему относились как к «студентику-москвичу», который быстро обожжётся на непривычном деле и поспешит назад, в свою столицу, где все такое знакомое и уютное. Но отец — ну, в точности, как Шурик из «Операции „Ы“ — заставил с собой считаться всех, в том числе самое высокое начальство. Лес он знал как никто, и даже самые отчаянные сорвиголовы не рискнули бы сунуться в глушь без его надзора и его помощи. Нарваться на злого и голодного после зимней спячки медведя или на кабанов с месячным выводком, которые любых незнакомцев готовы воспринимать как врагов и огромными клыками защищать от них своё потомство, никому не хотелось. Но страшнее и медведей и кабанов на самом деле были лоси — особенно в период гона, когда она шлялись по лесу с единственной елью вызвать соперника на рыцарский турнир, а соперником они числили всё, что движется — в том числе, туристов и охотников… Отцу доводилось спасать незадачливых браконьеров, просидевших на дереве около суток, спасаясь от ревнивого лося, готового поднять их на рога и смять копытами, или от зорко стерегущих кабанов, которые со свойственной им медлительной основательностью сидели и соображали, стоит ли им подтачивать корни дерева или обидчик в конце концов сам свалится им на клыки — когда „дозреет“… Даже, по рассказам, секретарь обкома звонил отцу и вежливо спрашивал, можно ли в такое-то и такое-то время привезти на охоту очередных знатных гостей — точно так же, как в наши дни отцу звонило все местное начальство и все самые „крутые“ местные мафиози… Впрочем, с местными мафиози у отца были свои отношения. Самый крупный из них — „наш крёстный папа местного разлива“, как шутливо называл его отец — в своё время был у нас шофёром. Это было тогда, когда отцу полагалась не только служебная „нива“, но и личный шофёр, проходивший по штатному расписанию заповедника. Потом, из-за всех этих кризисов, зарплату на шофёра урезали, да и „нива“ давно пылилась в гараже — за казённый счёт её больше не ремонтировали, а отцу всё было недосуг ей заняться. Да, по правде говоря, и не очень она была ему нужна: по лесам он предпочитал передвигаться пешком, а в город за покупками — на моторном катере. Шофёр „с горя“ ушёл „в бизнес“ — как он сам это называл, и довольно скоро стал таким большим человеком, что не подступись! Скоро он стал открывать магазины и даже отремонтировал и превратил в современный рынок торговые ряды семнадцатого века: как рассказывали, на дань, которую собирал со всех городских киосков и со всех мелких кооператоров… Словом, тип он был ещё тот, но с отцом у него сохранились самые душевные отношения. Насколько я знал — я его не видел уже несколько лет, и только слышал, как они с отцом перезваниваются по телефону — он до сих пор называл отца „хозяином“ и всегда спрашивал, не надо ли чем-нибудь помочь. Отец от помощи всегда отказывался и держал себя с ним так же сурово, как с другими, не позволяя соваться в заповедник до начала охотничьего сезона и без лицензии с точно указанным количеством разрешённых ему к отстрелу зверей. Ну, может, чуть помягче: один из охотничьих домиков всегда придерживал для него и его гостей, количество мелкого зверя — зайцев там, или барсуков — всегда оценивал на глазок, „не замечая“ излишков, и четырёх волков всегда был согласен признать за трёх. Как ни странно, наш мафиози очень этим гордился, потому что отец никому, кроме него, не делал таких поблажек, и мафиози особенно отмечал это перед своими гостями, подавая как ещё одно доказательство своего особого положения в нашем районе.
Вот, пожалуй, и всё, что вам необходимо знать для начала, чтобы я мог продолжить свой рассказ… Да, надо, наверно, ещё рассказать, как на свет появились мы с Ванькой. Отец правил в заповеднике уже около десяти лет, когда к нему на преддипломную практику приехали несколько студентов пятого курса, в том числе наша мама. То есть, наша будущая мама, вы ведь понимаете. У неё тогда и фамилия была другая, не Болдина, а Морчугова, Таня Морчугова. Потом они долго переписывались, а после защиты диплома мама приехала к отцу, и они поженились. Через год на свет появился я, Борис, а ещё через три года — Ванька. Под Новый год мне ещё было одиннадцать лет, но я уже всем говорил, что двенадцать, потому что мой день рождения был уже совсем скоро. Ну, а Ваньке, сами понимаете, девять.
Вот теперь действительно все, и я могу продолжать рассказ. И поведать о том, что случилось чуть пораньше того момента, с которого я его начал — когда мы доставляли ёлку из леса. Ведь то, что произошло, аукнулось потом в нашей истории…
Итак, мы выбрали ёлочку попушистей и покрасивее, спилили её и на больших санках повезли домой. Мы — это отец, я, Ванька и Топа — наш огромный и добродушный (с нами, по крайней мере) «кавказец». Или, если называть его породу полностью, кавказская овчарка. Наш замечательный овчар (до сих пор не понимаю, почему нельзя употреблять это слово, если твоя овчарка не «она», а «он»: взрослые говорят, что это неправильно, а мне это кажется только логичней) был серого цвета с белыми манжетами и белым нагрудничком, да ещё по спине, от основания хвоста до самого загривка, шла рыжеватая полоса. Летом эта полоса становилась заметней, а зимой почти совсем закрывалась густой «зимней» шерстью, и вплоть до весны — до начала линьки — её сложно было разглядеть. Полностью его звали Генерал Топтыгин — он и вправду был похож на медведя. Но, сами понимаете, всякий раз не позовёшь его через весь лес полным именем, поэтому оно и сократилось до Топа.
Топа больше прыгал, резвился и всячески нам мешал, чем помогал. Он валялся на свежем снегу, брыкая в воздухе всеми четырьмя огромными лапами, а на его морде появилась огромная улыбка — самая настоящая улыбка, поверьте мне! Впрочем, вы, конечно, поверите, если у вас хоть когда-нибудь была собака и вы видели её в хорошем настроении. Потом он вскочил и стал носиться кругами, раскидывая снег широченной грудью, а когда мы завалили ёлочку, то решил, что это мы срезали большую палку, чтобы с ним поиграть, и собирался вцепиться в ёлку зубами, так что отцу пришлось на него прикрикнуть.
Зато и отдуваться за свои проделки ему пришлось по полной программе, когда отец запряг его в санки, а сам пошёл впереди, уминая лыжами снег, чтобы Топе было легче бежать: в точности, как передвигались по Клондайку герои Джека Лондона!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Надо сказать, отец сумел себя поставить. Сперва к нему относились как к «студентику-москвичу», который быстро обожжётся на непривычном деле и поспешит назад, в свою столицу, где все такое знакомое и уютное. Но отец — ну, в точности, как Шурик из «Операции „Ы“ — заставил с собой считаться всех, в том числе самое высокое начальство. Лес он знал как никто, и даже самые отчаянные сорвиголовы не рискнули бы сунуться в глушь без его надзора и его помощи. Нарваться на злого и голодного после зимней спячки медведя или на кабанов с месячным выводком, которые любых незнакомцев готовы воспринимать как врагов и огромными клыками защищать от них своё потомство, никому не хотелось. Но страшнее и медведей и кабанов на самом деле были лоси — особенно в период гона, когда она шлялись по лесу с единственной елью вызвать соперника на рыцарский турнир, а соперником они числили всё, что движется — в том числе, туристов и охотников… Отцу доводилось спасать незадачливых браконьеров, просидевших на дереве около суток, спасаясь от ревнивого лося, готового поднять их на рога и смять копытами, или от зорко стерегущих кабанов, которые со свойственной им медлительной основательностью сидели и соображали, стоит ли им подтачивать корни дерева или обидчик в конце концов сам свалится им на клыки — когда „дозреет“… Даже, по рассказам, секретарь обкома звонил отцу и вежливо спрашивал, можно ли в такое-то и такое-то время привезти на охоту очередных знатных гостей — точно так же, как в наши дни отцу звонило все местное начальство и все самые „крутые“ местные мафиози… Впрочем, с местными мафиози у отца были свои отношения. Самый крупный из них — „наш крёстный папа местного разлива“, как шутливо называл его отец — в своё время был у нас шофёром. Это было тогда, когда отцу полагалась не только служебная „нива“, но и личный шофёр, проходивший по штатному расписанию заповедника. Потом, из-за всех этих кризисов, зарплату на шофёра урезали, да и „нива“ давно пылилась в гараже — за казённый счёт её больше не ремонтировали, а отцу всё было недосуг ей заняться. Да, по правде говоря, и не очень она была ему нужна: по лесам он предпочитал передвигаться пешком, а в город за покупками — на моторном катере. Шофёр „с горя“ ушёл „в бизнес“ — как он сам это называл, и довольно скоро стал таким большим человеком, что не подступись! Скоро он стал открывать магазины и даже отремонтировал и превратил в современный рынок торговые ряды семнадцатого века: как рассказывали, на дань, которую собирал со всех городских киосков и со всех мелких кооператоров… Словом, тип он был ещё тот, но с отцом у него сохранились самые душевные отношения. Насколько я знал — я его не видел уже несколько лет, и только слышал, как они с отцом перезваниваются по телефону — он до сих пор называл отца „хозяином“ и всегда спрашивал, не надо ли чем-нибудь помочь. Отец от помощи всегда отказывался и держал себя с ним так же сурово, как с другими, не позволяя соваться в заповедник до начала охотничьего сезона и без лицензии с точно указанным количеством разрешённых ему к отстрелу зверей. Ну, может, чуть помягче: один из охотничьих домиков всегда придерживал для него и его гостей, количество мелкого зверя — зайцев там, или барсуков — всегда оценивал на глазок, „не замечая“ излишков, и четырёх волков всегда был согласен признать за трёх. Как ни странно, наш мафиози очень этим гордился, потому что отец никому, кроме него, не делал таких поблажек, и мафиози особенно отмечал это перед своими гостями, подавая как ещё одно доказательство своего особого положения в нашем районе.
Вот, пожалуй, и всё, что вам необходимо знать для начала, чтобы я мог продолжить свой рассказ… Да, надо, наверно, ещё рассказать, как на свет появились мы с Ванькой. Отец правил в заповеднике уже около десяти лет, когда к нему на преддипломную практику приехали несколько студентов пятого курса, в том числе наша мама. То есть, наша будущая мама, вы ведь понимаете. У неё тогда и фамилия была другая, не Болдина, а Морчугова, Таня Морчугова. Потом они долго переписывались, а после защиты диплома мама приехала к отцу, и они поженились. Через год на свет появился я, Борис, а ещё через три года — Ванька. Под Новый год мне ещё было одиннадцать лет, но я уже всем говорил, что двенадцать, потому что мой день рождения был уже совсем скоро. Ну, а Ваньке, сами понимаете, девять.
Вот теперь действительно все, и я могу продолжать рассказ. И поведать о том, что случилось чуть пораньше того момента, с которого я его начал — когда мы доставляли ёлку из леса. Ведь то, что произошло, аукнулось потом в нашей истории…
Итак, мы выбрали ёлочку попушистей и покрасивее, спилили её и на больших санках повезли домой. Мы — это отец, я, Ванька и Топа — наш огромный и добродушный (с нами, по крайней мере) «кавказец». Или, если называть его породу полностью, кавказская овчарка. Наш замечательный овчар (до сих пор не понимаю, почему нельзя употреблять это слово, если твоя овчарка не «она», а «он»: взрослые говорят, что это неправильно, а мне это кажется только логичней) был серого цвета с белыми манжетами и белым нагрудничком, да ещё по спине, от основания хвоста до самого загривка, шла рыжеватая полоса. Летом эта полоса становилась заметней, а зимой почти совсем закрывалась густой «зимней» шерстью, и вплоть до весны — до начала линьки — её сложно было разглядеть. Полностью его звали Генерал Топтыгин — он и вправду был похож на медведя. Но, сами понимаете, всякий раз не позовёшь его через весь лес полным именем, поэтому оно и сократилось до Топа.
Топа больше прыгал, резвился и всячески нам мешал, чем помогал. Он валялся на свежем снегу, брыкая в воздухе всеми четырьмя огромными лапами, а на его морде появилась огромная улыбка — самая настоящая улыбка, поверьте мне! Впрочем, вы, конечно, поверите, если у вас хоть когда-нибудь была собака и вы видели её в хорошем настроении. Потом он вскочил и стал носиться кругами, раскидывая снег широченной грудью, а когда мы завалили ёлочку, то решил, что это мы срезали большую палку, чтобы с ним поиграть, и собирался вцепиться в ёлку зубами, так что отцу пришлось на него прикрикнуть.
Зато и отдуваться за свои проделки ему пришлось по полной программе, когда отец запряг его в санки, а сам пошёл впереди, уминая лыжами снег, чтобы Топе было легче бежать: в точности, как передвигались по Клондайку герои Джека Лондона!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49