Стащил дядю Левона с табуретки. Совсем не по пьесе были эти Жорины штучки. Дядин медведь заревел страшным голосом – рассердился! – подмял под себя собачку, пригнул за ширму.
– Визжи! Вой! – зашипел дядя на Жору.
– А-яй! А-яй! А-яй! – завопил, заскулил Жора.
А дядя в это время отцеплял Жучка от медведя. Пришил, оказывается, Жора к собачьему носу рыболовные крючки!
И всё-таки первое действие закончили под бурные аплодисменты…
Павлуша, как неживой, упал на дядину табуретку, запрокинул голову и закрыл глаза. Белый как мел! Левон Иванович обмахивал его платком, как боксёра на ринге. А Валерий принёс в стакане воды и брызгал на Павлушу, давал ему пить.
Левон Иванович чуть отодвинул занавес, выглянул в зал.
– Товарищи взрослые! Откройте окна, иначе задохнёмся все!
Оставил дядя Левон занавес, а он опять заколыхался, снизу показалась голова тёти Клавы.
– Сынок, почему же ты не выступал? Выкинули тебя? – спросила она громко.
– Ещё буду! – шмыгнул носиком Вася.
– На, подкрепись! – тётя Клава протянула две пачки мороженого.
Начали второе действие, а Васина Танька шипит, как клубок гадюк, в зале ничего не слышат.
– Звук!!! – надрываются дети.
– Говори: «Собачка, почему ты такая удивительная? Ты не настоящая? Сейчас мы с тобой погуляем, побегаем!» – подсказала ему тётя Клава из зала – голос что гром.
Дети в зале начали хохотать, шикать друг на друга:
– Тише! Тише!
Когда поняли, кого водит на ремешке Танька, закричали:
– Отпусти его, мучителька! Ведьма! Это – Эрпид-два!
Жора и в другом действии фокус выкинул. Встречаются Ванька, Эрпид-один и Жучок с Танькой. Они должны были Таньку немного поругать, и всё! А Жора словчился – трах лапой Жучка по Таньке! Лапа и прицепилась, как кошкина, и она была с крючками! Дёрг, дёрг – тр-р! Вырвал кусок платья Таньки.
– Правильно! Так ей и надо! – вопят в зале.
А в пьесе такого нет, чтобы рвать платье!.. Вася пустил Таньку драться с Жучком (тоже не по пьесе!). Зацепили дом на палке-треножке, зашатался он, как от землетрясения. Дядя Левон наклонился, подскочил к ним, рванул за руки, чтоб куклы опустились вниз. Расцепил их, разнял, дал по щелчку в лоб.
Не куклам – Жоре и Васе!
– Дальше! Текст! – закричал на них шёпотом.
Дети в зале одурели, наверно, от жары.
– Шайбу! Шайбу! – кричат, как на хоккейном матче.
А к концу на меня икота напала. Слова не могу сказать: ик да ик! Дядя показал Валерке, будто стакан к губам подносит, и тот шмыгнул со сцены. Хорошо, что в пионерской комнате была и эта, вторая, дверь! Хорошо, что не надо было пробираться через весь зал!
– Ик! – И Эрпид вздрагивает с ног до головы. – Ик! – чуть с ног не падает.
А в зале смех: дети не знают, что Эрпид из металла, что он электронный робот и не может икать. Все решили, что так и надо, потому что вскоре Эрпиды начали зевать и засыпать, опять превращаться в шары.
Шары поднимали «на небо» не за нитки. Просто Галка нагнулась, зашла за ширму и бросила один наискосок вверх. Потом – второй! А Левон Иванович стоял за занавесом с другой стороны – ловил их. Второго не поймал, потому что шар развалился на две зубчатые половинки, упал на сцену. Но этого зрители не видели. И не слышали, потому что Валерка поставил на пол стакан с водой, схватил гитару и затренькал: др-рон-н! тэ-нн! тинь!..
Конец…
Доиграли!..
Чудо просто, что остались в живых. И хорошо! Больше я артистом – ик! – не буду! Хватит – ик! – с меня…
Занавес закрылся и опять открылся – на всю ширину сцены.
– На поклон! Все на поклон! С куклами! – выгонял нас из углов Левон Иванович.
А в зале и кричат, и ногами топают, и аплодируют:
– Ещё! Ещё! Ещё!
А мы кланяемся, кланяемся – ик! Занавес закрылся, а мы всё кланяемся!..
На сцену взобрались наши мамы, Серёжин и Жорин папы, бабушка с Мариной, и Женя-большой, и дети – лезли пощупать кукол.
– Ой, а мы думали – они живые!
Тесно стало на сцене, не повернуться.
Нас обнимали, тискали, хлопали по плечам. А деревья на треножках, кусты и дома падали, громыхали.
– Осторожнее, товарищи! – спасал декорации Валерий.
– Ну и артисты! Ну и молодцы! И кто бы мог подумать, что в нашем доме такие таланты! – слышалось со всех сторон.
Дядя Левон смущенно улыбался и слегка кланялся каждому, кто хвалил или подходил пожать руку.
– Что вы! Считайте, что провалились! Всё делали не так, как нужно!
Павлуша опять сидел на табуретке, а моя мама щупала у него пульс. По одной щеке его гладила тётя Люба, по другой – Генка:
– Не плачь! Не плачь!
Тётя Клава вытирала Васе нос, заглядывала в рот – проверяла гланды. Марина совала мне в рот растаявшую шоколадку:
– Вот здесь ещё слижи! Вот здесь!
Серёжу папа подбросил вверх, забыл, что стоит на сцене, и Серёжа чуть не прошиб головой потолок – хныкал и почёсывал макушку.
А Жоре папа давал нагоняй:
– Так вот куда подевались мои самые лучшие крючки!
Бабушка вытерла мне перепачканные губы и щёки, мама поцеловала в лоб. Маринка стала на цыпочки, чтоб поцеловать в подбородок, и кричала:
– Не достать! Жека, ты вырос?!
А нос мой задирался от гордости, задирался…
Дети расходились по домам, несли табуретки и стульчики на головах, перед собой, под мышками…
Мы, «артековцы», шли со своими родителями последними. Шли и шатались. Кружились головы – от счастья, от пережитого волнения, от славы…
И усталости!
Солнце было на западе, светило нам прямо в глаза. Мы морщились, жмурились, как Муркины котята, которые теперь на квартире у Серёжи. Мы улыбались до ушей, как клоуны в цирке…
Кто его знает, может, я и не брошу этот кукольный театр. Впереди ведь столько интересного!
Из этого дома мы тоже никогда не съедем. Разве есть на свете лучший дом?
А какие чудесные люди-соседи!
И разве есть ещё где-нибудь такой Левон Иванович? Вот, зовёт, кричит что-то вслед… Надо послушать.
– Репетиция завтра в семнадцать! Прошу не опаздывать!
Стоит Левон Иванович на крыльце шестого дома, улыбается устало. Простил или не простил он нам сегодняшние грехи? Особенно Жорины…
– Не опозда-а-аем! Придё-о-ом!!!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Визжи! Вой! – зашипел дядя на Жору.
– А-яй! А-яй! А-яй! – завопил, заскулил Жора.
А дядя в это время отцеплял Жучка от медведя. Пришил, оказывается, Жора к собачьему носу рыболовные крючки!
И всё-таки первое действие закончили под бурные аплодисменты…
Павлуша, как неживой, упал на дядину табуретку, запрокинул голову и закрыл глаза. Белый как мел! Левон Иванович обмахивал его платком, как боксёра на ринге. А Валерий принёс в стакане воды и брызгал на Павлушу, давал ему пить.
Левон Иванович чуть отодвинул занавес, выглянул в зал.
– Товарищи взрослые! Откройте окна, иначе задохнёмся все!
Оставил дядя Левон занавес, а он опять заколыхался, снизу показалась голова тёти Клавы.
– Сынок, почему же ты не выступал? Выкинули тебя? – спросила она громко.
– Ещё буду! – шмыгнул носиком Вася.
– На, подкрепись! – тётя Клава протянула две пачки мороженого.
Начали второе действие, а Васина Танька шипит, как клубок гадюк, в зале ничего не слышат.
– Звук!!! – надрываются дети.
– Говори: «Собачка, почему ты такая удивительная? Ты не настоящая? Сейчас мы с тобой погуляем, побегаем!» – подсказала ему тётя Клава из зала – голос что гром.
Дети в зале начали хохотать, шикать друг на друга:
– Тише! Тише!
Когда поняли, кого водит на ремешке Танька, закричали:
– Отпусти его, мучителька! Ведьма! Это – Эрпид-два!
Жора и в другом действии фокус выкинул. Встречаются Ванька, Эрпид-один и Жучок с Танькой. Они должны были Таньку немного поругать, и всё! А Жора словчился – трах лапой Жучка по Таньке! Лапа и прицепилась, как кошкина, и она была с крючками! Дёрг, дёрг – тр-р! Вырвал кусок платья Таньки.
– Правильно! Так ей и надо! – вопят в зале.
А в пьесе такого нет, чтобы рвать платье!.. Вася пустил Таньку драться с Жучком (тоже не по пьесе!). Зацепили дом на палке-треножке, зашатался он, как от землетрясения. Дядя Левон наклонился, подскочил к ним, рванул за руки, чтоб куклы опустились вниз. Расцепил их, разнял, дал по щелчку в лоб.
Не куклам – Жоре и Васе!
– Дальше! Текст! – закричал на них шёпотом.
Дети в зале одурели, наверно, от жары.
– Шайбу! Шайбу! – кричат, как на хоккейном матче.
А к концу на меня икота напала. Слова не могу сказать: ик да ик! Дядя показал Валерке, будто стакан к губам подносит, и тот шмыгнул со сцены. Хорошо, что в пионерской комнате была и эта, вторая, дверь! Хорошо, что не надо было пробираться через весь зал!
– Ик! – И Эрпид вздрагивает с ног до головы. – Ик! – чуть с ног не падает.
А в зале смех: дети не знают, что Эрпид из металла, что он электронный робот и не может икать. Все решили, что так и надо, потому что вскоре Эрпиды начали зевать и засыпать, опять превращаться в шары.
Шары поднимали «на небо» не за нитки. Просто Галка нагнулась, зашла за ширму и бросила один наискосок вверх. Потом – второй! А Левон Иванович стоял за занавесом с другой стороны – ловил их. Второго не поймал, потому что шар развалился на две зубчатые половинки, упал на сцену. Но этого зрители не видели. И не слышали, потому что Валерка поставил на пол стакан с водой, схватил гитару и затренькал: др-рон-н! тэ-нн! тинь!..
Конец…
Доиграли!..
Чудо просто, что остались в живых. И хорошо! Больше я артистом – ик! – не буду! Хватит – ик! – с меня…
Занавес закрылся и опять открылся – на всю ширину сцены.
– На поклон! Все на поклон! С куклами! – выгонял нас из углов Левон Иванович.
А в зале и кричат, и ногами топают, и аплодируют:
– Ещё! Ещё! Ещё!
А мы кланяемся, кланяемся – ик! Занавес закрылся, а мы всё кланяемся!..
На сцену взобрались наши мамы, Серёжин и Жорин папы, бабушка с Мариной, и Женя-большой, и дети – лезли пощупать кукол.
– Ой, а мы думали – они живые!
Тесно стало на сцене, не повернуться.
Нас обнимали, тискали, хлопали по плечам. А деревья на треножках, кусты и дома падали, громыхали.
– Осторожнее, товарищи! – спасал декорации Валерий.
– Ну и артисты! Ну и молодцы! И кто бы мог подумать, что в нашем доме такие таланты! – слышалось со всех сторон.
Дядя Левон смущенно улыбался и слегка кланялся каждому, кто хвалил или подходил пожать руку.
– Что вы! Считайте, что провалились! Всё делали не так, как нужно!
Павлуша опять сидел на табуретке, а моя мама щупала у него пульс. По одной щеке его гладила тётя Люба, по другой – Генка:
– Не плачь! Не плачь!
Тётя Клава вытирала Васе нос, заглядывала в рот – проверяла гланды. Марина совала мне в рот растаявшую шоколадку:
– Вот здесь ещё слижи! Вот здесь!
Серёжу папа подбросил вверх, забыл, что стоит на сцене, и Серёжа чуть не прошиб головой потолок – хныкал и почёсывал макушку.
А Жоре папа давал нагоняй:
– Так вот куда подевались мои самые лучшие крючки!
Бабушка вытерла мне перепачканные губы и щёки, мама поцеловала в лоб. Маринка стала на цыпочки, чтоб поцеловать в подбородок, и кричала:
– Не достать! Жека, ты вырос?!
А нос мой задирался от гордости, задирался…
Дети расходились по домам, несли табуретки и стульчики на головах, перед собой, под мышками…
Мы, «артековцы», шли со своими родителями последними. Шли и шатались. Кружились головы – от счастья, от пережитого волнения, от славы…
И усталости!
Солнце было на западе, светило нам прямо в глаза. Мы морщились, жмурились, как Муркины котята, которые теперь на квартире у Серёжи. Мы улыбались до ушей, как клоуны в цирке…
Кто его знает, может, я и не брошу этот кукольный театр. Впереди ведь столько интересного!
Из этого дома мы тоже никогда не съедем. Разве есть на свете лучший дом?
А какие чудесные люди-соседи!
И разве есть ещё где-нибудь такой Левон Иванович? Вот, зовёт, кричит что-то вслед… Надо послушать.
– Репетиция завтра в семнадцать! Прошу не опаздывать!
Стоит Левон Иванович на крыльце шестого дома, улыбается устало. Простил или не простил он нам сегодняшние грехи? Особенно Жорины…
– Не опозда-а-аем! Придё-о-ом!!!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43