Но не сожалел о сказанном. Мысли его будто набирали разбег по холодной брусчатке ожесточения. Хотелось говорить еще и еще – о том, как враждебен мир капитала социализму и сколь кровожаден фашизм, алчность которого даже при классовом родстве буржуазного мира не признает границ. Так бывает, когда, оказавшись в одной банке, сильная крыса пожирает слабую. Впрочем, человечество тысячелетиями ведет войны, которые питают друг друга. Но то – в прошлом…
Кабинет будто наполнялся холодом, и тишина в нем становилась нестерпимой.
Наконец Сталин поднял глаза на Бивербрука и сказал:
– Я не требую от вас ответа. Я просто размышляю. А мы сейчас в таком положении, что можем задавать себе вопросы без дипломатического этикета… Давайте вернемся к нашему делу.
– Да-да! – впервые подал голос Молотов. – Мы несколько сбились с курса. Нас ждут конкретные дела.
Сталин с пониманием посмотрел на него, грустно улыбнулся и, видя, что Гарриман взял в руки листы бумаги с напечатанным текстом, сказал ему:
– Мы слушаем вас, господин Гарриман.
Посланец Рузвельта, обращаясь к Литвинову, как переводчику, стал медленно читать записку, содержавшую ответы британской и американской делегации., по отдельным пунктам списка советских заявок, составленных с учетом мнений совместных рабочих комиссий. Затем вручил записку Сталину и тут же положил перед ним список товаров, которые желательно получить Англии и США из СССР.
Никто не понял, почему Сталин, взглянув на бумаги, хмыкнул. Ему показалось забавным, что записка о возможных поставках союзников Советскому Союзу изложена на английском языке, а списки поставок из СССР – на русском. Всмотревшись в документы, он сказал:
– Мы могли бы взять восемь – десять тысяч трехтонных грузовиков в месяц. Если невозможно, то согласны были бы взять часть полутора – и двухтонными. Более тяжелые машины нам не нужны – многие наши мосты не очень грузоподъемны…
Итак, пункт за пунктом обсуждали весь «список предметов снабжения».
Список, в общем-то, был внушительным. США и Англия брали на себя обязательство с 1 октября 1941 года по 30 июня 1942 года ежемесячно поставлять в Советский Союз 400 самолетов, 500 танков, 2 тысячи тонн алюминия, зенитные и противотанковые орудия, автомашины, полевые телефонные аппараты, олово, свинец – всего около семидесяти наименований.
Когда завершилось обсуждение и уточнение списка, Сталин пристально посмотрел на Молотова, словно собираясь задать ему какой-то важный вопрос, но ни о чем не спросил и обратился к Гарриману:
– Я полагаю, что эти замечательные результаты наших переговоров должны быть завершены нашим с вами письменным соглашением.
Такое предложение было неожиданным для Гарримана. Его утонченное интеллигентное лицо покрылось румянцем, и он, взглянув на Бивербрука, сбивчиво ответил:
– Господин Сталин, у меня нет полномочий подписывать что-либо… А для получения инструкции из Вашингтона требуется время…
– Это ненужная формальность, – поддержал коллегу Бивербрук. – Ведь соглашение о взаимопомощи между США и Великобританией тоже является неофициальным.
– Вам проще, – настаивал Сталин. – У вас банковские связи, сотрудничество корпораций. Да и конференции на сей счет у вас не было… А кроме того, в нашем документе мы закрепим обязательства Советского Союза о сырьевых поставках Англии.
Гарриман заколебался, но при этом сказал:
– Соединенные Штаты посылали миссию к Чан Кайши и поставляли ему вооружение тоже без подписания какого-либо документа…
– И мы нескольку месяцев назад отправили в Китай самолеты и артиллерию для их борьбы с японцами, – сказал Сталин.
– Как?! – удивился Гарриман. – У вас же с Японией договор о нейтралитете!
– В договоре нет пункта, запрещающего нам отправлять оружие китайцам… Кстати, надо изобретать клин, чтобы вбить его между японцами и немцами, исходя из того, что Япония не терпит какой-либо зависимости. Япония – это ведь не Италия.
Тема переговоров иссякла. Все сошлись на том, что вопрос о трехстороннем письменном соглашении будет решен завтра с Молотовым при участии послов США и Великобритании.
Упоминание о послах неожиданно вызвало разговор, который, как окажется позже, приведет к отзыву из Москвы сэра Стаффорда Крипса и посла США Штейнгардта, а из Вашингтона – советского посла Уманского.
– Ваш Штейнгардт – явный пораженец, – скрывая раздражение, сказал Сталин и, поднявшись из-за стола, начал прохаживаться, дымя трубкой. – Он, как и его ближайшие сотрудники, кликушествует о якобы нашем грядущем поражении. Его беспокоит только личная безопасность. За шесть первых недель войны Штейнгардт дважды паниковал и требовал, чтобы его вместе с посольством отправили за Волгу.
Гарриман не хотел соглашаться со Сталиным.
– У нас другое мнение о Штейнгардте, – утверждал он. – Наш посол сделал все возможное для улучшения советско-американских отношений.
– А как там в Вашингтоне чувствует себя наш посол Уманский? – неожиданно спросил Сталин.
– Дипломат высокого класса, – с непонятной холодностью ответил Гарриман. – Но с крайностями. Он усерден в своей деятельности до ненужной степени. Он с таким энтузиазмом обращался ко многим влиятельным людям по вопросам поставок в Советский Союз, что они больше раздражались, чем проявляли доброжелательность.
– Что вы скажете о Майском? – Сталин остановился перед лордом Бивербруком.
– Более искусного дипломата я в своей жизни не встречал! – восторженно ответил Бивербрук. – Умен, образован, прекрасный оратор, умеет растопить лед отчуждения самых ярых противников. Но…
– Что «но»? – насторожился Сталин.
– Временами он бывает слишком суров с нами.
– Не пытается ли он обучать членов вашего правительства положениям коммунистической теории?
– Такой возможности я никогда не предоставлю господину Майскому, – серьезно заверил Бивербрук и тут же спросил: – А как вам наш посол господин Криппс? – Бивербрук постарался скрыть свое отчуждение к нему.
– Он вполне нас устраивает.
Бивербрук гготом напишет Черчиллю:
«Понаблюдав за Криппсом, я пришел к выводу – с ним все в порядке, за исключением того, что он зануда. Когда я сказал об этом Сталину, он спросил, можно ли в этом плане сравнить Криппса с Майским. Я ответил: нет, только с мадам Майской, имея в виду ее милый характер неутомимой говоруньи… Сталину шутка чрезвычайно понравилась».
Гарриман же в докладе Рузвельту скажет ц. о Молотове, но с откровенным нерасположением к нему: «Властен и неприятен, с неиссякаемой энергией, полным отсутствием уступчивости и чувства юмора, менее готовый к компромиссу, чем сам Сталин… У нас будут большие трудности с Советами, пока Молотов будет в этих отношениях существенным фактором».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Кабинет будто наполнялся холодом, и тишина в нем становилась нестерпимой.
Наконец Сталин поднял глаза на Бивербрука и сказал:
– Я не требую от вас ответа. Я просто размышляю. А мы сейчас в таком положении, что можем задавать себе вопросы без дипломатического этикета… Давайте вернемся к нашему делу.
– Да-да! – впервые подал голос Молотов. – Мы несколько сбились с курса. Нас ждут конкретные дела.
Сталин с пониманием посмотрел на него, грустно улыбнулся и, видя, что Гарриман взял в руки листы бумаги с напечатанным текстом, сказал ему:
– Мы слушаем вас, господин Гарриман.
Посланец Рузвельта, обращаясь к Литвинову, как переводчику, стал медленно читать записку, содержавшую ответы британской и американской делегации., по отдельным пунктам списка советских заявок, составленных с учетом мнений совместных рабочих комиссий. Затем вручил записку Сталину и тут же положил перед ним список товаров, которые желательно получить Англии и США из СССР.
Никто не понял, почему Сталин, взглянув на бумаги, хмыкнул. Ему показалось забавным, что записка о возможных поставках союзников Советскому Союзу изложена на английском языке, а списки поставок из СССР – на русском. Всмотревшись в документы, он сказал:
– Мы могли бы взять восемь – десять тысяч трехтонных грузовиков в месяц. Если невозможно, то согласны были бы взять часть полутора – и двухтонными. Более тяжелые машины нам не нужны – многие наши мосты не очень грузоподъемны…
Итак, пункт за пунктом обсуждали весь «список предметов снабжения».
Список, в общем-то, был внушительным. США и Англия брали на себя обязательство с 1 октября 1941 года по 30 июня 1942 года ежемесячно поставлять в Советский Союз 400 самолетов, 500 танков, 2 тысячи тонн алюминия, зенитные и противотанковые орудия, автомашины, полевые телефонные аппараты, олово, свинец – всего около семидесяти наименований.
Когда завершилось обсуждение и уточнение списка, Сталин пристально посмотрел на Молотова, словно собираясь задать ему какой-то важный вопрос, но ни о чем не спросил и обратился к Гарриману:
– Я полагаю, что эти замечательные результаты наших переговоров должны быть завершены нашим с вами письменным соглашением.
Такое предложение было неожиданным для Гарримана. Его утонченное интеллигентное лицо покрылось румянцем, и он, взглянув на Бивербрука, сбивчиво ответил:
– Господин Сталин, у меня нет полномочий подписывать что-либо… А для получения инструкции из Вашингтона требуется время…
– Это ненужная формальность, – поддержал коллегу Бивербрук. – Ведь соглашение о взаимопомощи между США и Великобританией тоже является неофициальным.
– Вам проще, – настаивал Сталин. – У вас банковские связи, сотрудничество корпораций. Да и конференции на сей счет у вас не было… А кроме того, в нашем документе мы закрепим обязательства Советского Союза о сырьевых поставках Англии.
Гарриман заколебался, но при этом сказал:
– Соединенные Штаты посылали миссию к Чан Кайши и поставляли ему вооружение тоже без подписания какого-либо документа…
– И мы нескольку месяцев назад отправили в Китай самолеты и артиллерию для их борьбы с японцами, – сказал Сталин.
– Как?! – удивился Гарриман. – У вас же с Японией договор о нейтралитете!
– В договоре нет пункта, запрещающего нам отправлять оружие китайцам… Кстати, надо изобретать клин, чтобы вбить его между японцами и немцами, исходя из того, что Япония не терпит какой-либо зависимости. Япония – это ведь не Италия.
Тема переговоров иссякла. Все сошлись на том, что вопрос о трехстороннем письменном соглашении будет решен завтра с Молотовым при участии послов США и Великобритании.
Упоминание о послах неожиданно вызвало разговор, который, как окажется позже, приведет к отзыву из Москвы сэра Стаффорда Крипса и посла США Штейнгардта, а из Вашингтона – советского посла Уманского.
– Ваш Штейнгардт – явный пораженец, – скрывая раздражение, сказал Сталин и, поднявшись из-за стола, начал прохаживаться, дымя трубкой. – Он, как и его ближайшие сотрудники, кликушествует о якобы нашем грядущем поражении. Его беспокоит только личная безопасность. За шесть первых недель войны Штейнгардт дважды паниковал и требовал, чтобы его вместе с посольством отправили за Волгу.
Гарриман не хотел соглашаться со Сталиным.
– У нас другое мнение о Штейнгардте, – утверждал он. – Наш посол сделал все возможное для улучшения советско-американских отношений.
– А как там в Вашингтоне чувствует себя наш посол Уманский? – неожиданно спросил Сталин.
– Дипломат высокого класса, – с непонятной холодностью ответил Гарриман. – Но с крайностями. Он усерден в своей деятельности до ненужной степени. Он с таким энтузиазмом обращался ко многим влиятельным людям по вопросам поставок в Советский Союз, что они больше раздражались, чем проявляли доброжелательность.
– Что вы скажете о Майском? – Сталин остановился перед лордом Бивербруком.
– Более искусного дипломата я в своей жизни не встречал! – восторженно ответил Бивербрук. – Умен, образован, прекрасный оратор, умеет растопить лед отчуждения самых ярых противников. Но…
– Что «но»? – насторожился Сталин.
– Временами он бывает слишком суров с нами.
– Не пытается ли он обучать членов вашего правительства положениям коммунистической теории?
– Такой возможности я никогда не предоставлю господину Майскому, – серьезно заверил Бивербрук и тут же спросил: – А как вам наш посол господин Криппс? – Бивербрук постарался скрыть свое отчуждение к нему.
– Он вполне нас устраивает.
Бивербрук гготом напишет Черчиллю:
«Понаблюдав за Криппсом, я пришел к выводу – с ним все в порядке, за исключением того, что он зануда. Когда я сказал об этом Сталину, он спросил, можно ли в этом плане сравнить Криппса с Майским. Я ответил: нет, только с мадам Майской, имея в виду ее милый характер неутомимой говоруньи… Сталину шутка чрезвычайно понравилась».
Гарриман же в докладе Рузвельту скажет ц. о Молотове, но с откровенным нерасположением к нему: «Властен и неприятен, с неиссякаемой энергией, полным отсутствием уступчивости и чувства юмора, менее готовый к компромиссу, чем сам Сталин… У нас будут большие трудности с Советами, пока Молотов будет в этих отношениях существенным фактором».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70