– Я прилепляю? К минам?.. Дядя Коля, я вас на дуэль вызову! Ведь мины к немцам летят! А записки кому адресованы?
– Виноват, Иришенька! – Дядя Коля чуть смутился. – Разбирайтесь сами: кому записки и к кому гости, приехали.
– То-то же! – Ирина с любопытством повернулась к Васильскому и Иванюте.
Оба старших политрука всматривались в лицо Ирины с растерянностью: они почти не узнавали девушку, ибо на фотоснимке в их газете она выглядела совсем по-другому.
Неловкую паузу нарушил Васильский, представив Ирине себя и Иванюту, а затем объяснив причину их появления на заводе.
Миша же никак не мог выйти из состояния потрясенности; мысли его сделались неподвластными ему, отчего трудно было произнести хоть одно вразумительное слово. Ирина не только мало походила на хранившийся в его полевой сумке портрет, но и категорично не нравилась ему! Исхудалое, испятнанное каким-то темно-рыжим порошком лицо было почти отталкивающим; ее большие глаза неестественно сверкали белками, а зрачки – как две тусклые кляксы неопределенного цвета… Рот широк, нос истонченный, с белесой горбинкой… Вот только брови изогнулись двумя изящными дугами… Впрочем, лицо как лицо. Но что-то в нем казалось нарушенным, какое-то несоответствие лишало его привлекательности.
Ирина, повернув голову к Мише, вдруг строго и даже чуть надменно спросила:
– Почему вы на меня так смотрите? Будто прицениваетесь?
Миша, не найдя, что ответить, и будучи не очень искушенным в правилах хорошего тона, сдвинул на поясе полевую сумку, чтобы достать фотографию Ирины. Но все-таки в последнюю минуту сообразил, что не надо делать этого, и вынул газету с фотопортретом девушки.
– Понимаете, – начал выкручиваться Иванюта, – наш редакционный художник так заретушировал ваш снимок, что я не могу сообразить, как лучше вас сейчас фотографировать при таком плохом освещении.
– Вы боитесь, что читатели вашей газеты не узнают меня? – Ирина расхохоталась, угадав причину замешательства Иванюты.
– Ну, не совсем так. – Миша смутился еще больше и умоляюще посмотрел на Васильского.
Тот поспешил ему на выручку:
– Узнают! У нас пленка высокой чувствительности. К тому же нам не обойтись снимками в цехе. Вначале сфотографируем вас у станка, в рабочей одежде, чтоб передать атмосферу труда для фронта, а потом – в домашней обстановке… Но вам, Ира, придется пригласить нас к себе на чашку чаю.
– Приглашаю! – Ирина вновь расхохоталась. – Может, помирите меня с мамулей. У нас сегодня свидание с ней – приедет из своего госпиталя… Только не называйте меня Ирой… Ир-р-ра-а… Неблагозвучно… Зовите Ириной. – И опять засмеялась, но уже устало, с безразличием.
Однако смех Ирины острым коготком приятно царапнул Мишине сердце. И голос ее – бархатный, переливчатый – тоже стал нравиться Иванюте. Но так и не оставляло чувство, что все-таки это не та девушка, которую он тайно и безмолвно носил в своем сердце уже вторую неделю и которую его фантазия наделила необыкновенно ослепительными чертами. Эта – не его мечта… И почти обрадовался столь неожиданному прозрению и душевному раскрепощению. Была любовь – и нет ее! Ехал в Москву с надеждой и страхом, а теперь сердцу легко – ни надежды, ни страха, ни сомнений, все стало просто, обыденно, как и раньше, однако было и печально от несбывшейся мечты… Как же понять самого себя?
Почувствовав, что Ирина его больше не смущает, Миша Иванюта принялся выполнять свои журналистские обязанности. Вынув из сумки блокнот, он деловито засыпал девушку вопросами о том, как ей работается за станком, устает ли, какая норма выработки за смену, с кем она дружит. Васильский в это время целился в Ирину фотоаппаратом, заставляя девушку то встать за токарный станок, то подойти к подругам… И без устали щелкал затвором объектива, сокрушаясь при этом, что освещение в цехе все-таки было слабым.
В дальнем углу цеха дверь почти не закрывалась – входили отдохнувшие девушки и подростки, одетые потеплее, и начинали принимать у отработавшей смены станки. На место Ирины встал курносый парнишка лет четырнадцати – в валенках и длинном, не по росту, пальто с подвернутыми рукавами.
Васильский и Иванюта привлекли к себе всеобщее внимание: у станка Ирины собралось немало любопытствующих. Васильский решил воспользоваться этим и, сделав несколько групповых снимков, обратился главным образом к девушкам, так как они были постарше:
– Друзья, у нас к вам просьба! В нашей редакции во время последней бомбежки погибло несколько человек… В том числе и один корректор. Вы знаете, что такое корректор?
– Знаем! Знаем! – раздались редкие голоса.
– Чтобы опечаток не было в газете! – подала голос и Ирина.
– Не только опечаток, но и ошибок вообще! – пояснил со знанием дела Миша Иванюта. – Чтобы все соответствовало присланным из секретариата в типографию материалам – корреспондентским и тассовским!..
– Нет ли у кого-нибудь из вас знакомого корректора? – уже конкретно поставил вопрос старший политрук Васильский.
Наступила тишина, если не считать шума нескольких станков, которые уже были включены в разных местах цеха.
– А девушка может быть корректором? – настороженно спросила Ирина.
– Конечно может! – ответил Васильский.
– Тогда меня приглашайте! – Лицо Ирины будто посветлело, а из глаз улетучилась усталость. – У меня всегда были пятерки по русскому языку, и сочинения я писала на «отлично».
– И я бы поехала! – подала голос рыжеволосая девушка из новой смены.
– Я тоже согласна!..
– И я!..
Ирина вдруг вскочила на деревянную подставку своего станка и обратилась к собравшимся:
– Товарищи, я ведь дочь военнослужащего, генерала! – Ее усталый, хрипловатый голос звучал взволнованно. – Мне знакома военная терминология! У нас весь род военный!
– А кто вместо тебя будет нашим комсомольским секретарем? – с укором спросила ее Надя, чуть косоглазая соседка Ирины по двору.
– Ты заменишь! У меня есть предложение: Надю секретарем выбрать! – Ирина держала себя так, будто вопрос о ее отъезде на фронт уже решен окончательно. – Кто за это предложение, прошу поднять руки!.. Голосуют только комсомольцы!..
Но голосовали все – оживленно, с каким-то особым энтузиазмом и весельем: ведь идти на фронт готов был каждый, но счастье выпало пока одной Ирине, и за нее радовались.
А Миша все раздумывал над словами девушки о том, что она дочь генерала. И сердце его вдруг встрепенулось, забилось учащенно, а в голове зашумело от ударившей крови: он был оглушен внезапной догадкой… Только сейчас до сознания Миши стало доходить, что Ирина – родная дочь самого дорогого для него человека – Федора Ксенофонтовича Чумакова… Смятенные мысли Иванюты молнией, в один охват, пронеслись по невиданно-тяжким, кровавым дорогам, пройденным со страшными боями в первые недели войны под командованием этого мудрого генерала… Но в памяти Миши смутно брезжило, будто семья Федора Ксенофонтовича жила до войны в Ленинграде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70