«Нет,– думает она,– оставь мне мою ненависть! Я ни о чем другом не просила. Пусть меня боятся, пусть буду я страшной. Подобная красота больше идет к моим черным змеиным волосам, к моему лицу, изборожденному скорбью и следами молний».
А царь зла тихо-тихо из-за угла нашептывает ей: «Как ты прекрасна, как ты чувствительна в твоем гневе! Кричи! Проклинай! Одна буря вызовет ответный гром другой. Незаметен и быстр переход от бешенства к сладострастию».
Она во власти чисто женского желания. Желания чего? Всего, всего универсума. Сатана не предвидел, что ее не удовлетворишь ни единым созданием. Что не смог сделать он, сделало нечто, название которого трудно сказать. Она падает под бременем этого огромного и глубокого желания, безбрежного, как море, и погружается в дремоту. В это мгновение она спит, забыв обо всем, о ненависти и мести, невинная против собственного желания, на лугу, как овца или голубка, тихим, радостным сном влюбленной.
Она спит и грезит.
Чудный сон! Как выразить его? Чудесное чудовище универсальной жизни вошло в нее и отныне все: жизнь и смерть в ней самой.
Ценою страданий она постигла природу.
IX. Сатана-врач
Немая мрачная сцена коринфской невесты буквально возрождается в XIII и XV вв.
Еще продолжается ночь, еще не наступила заря, и оба любящих, человек и природа, вновь находят друг друга, горячо обнимаются и (о ужас!) видят вдруг, что по ним ударяют ужасные бичи. Кажется, точно слышишь, как возлюбленная говорит возлюбленному: «Свершилось! Завтра твои волосы поседеют. Я умерла. Умрешь и ты».
В три столетия – три страшных удара. Сначала отвратительная внешняя метаморфоза: болезни кожи, проказа. Затем внутренние недуги, странное нервное возбуждение, эпилептические пляски. Наконец, наступает успокоение, но кровь испорчена, изъязвления подготовляют сифилис, этот бич XV в.
Насколько теперь можно судить о средневековых болезнях, главнейшими из них были голод, бессилие и малокровие, этизия (исхудание), которая поражает нас на скульптурных произведениях эпохи. Кровь походила на воду. Золотушные болезни были, вероятно, общераспространенными. Если не считать арабских и еврейских врачей, дорого оплачиваемых королями, обыкновенно лечение происходило на церковной паперти, возле кропильницы.
В воскресенье после службы сюда приходили массами больные. Они просили помощи, а им говорили: «Вы грешили, и Бог наказал вас. Благодарите его. Тем меньше придется вам мучиться на том свете. Смиритесь, страдайте, умирайте! Церковь молится за усопших».
И больные, слабые, бессильные, не имея ни надежды, ни желания жить добросовестно, следовали этому совету и предоставляли жизни уходить из их тела.
Подобный роковой упадок духа, подобное жалкое состояние должны были до бесконечности продолжать этот оловянный век, задержать прогресс. Что может быть хуже такого быстрого смирения, такого послушного приятия смерти, что может быть хуже, как ничего не мочь и ничего не желать.
Куда выше была новая эпоха, конец средних веков, давший нам ценою острых мук первое средство вернуться к активности – возрождение желаний.
Некоторые арабские писатели утверждают, что огромное распространение кожных заболеваний в XIII в. было вызвано употреблением возбуждающих средств, которыми тогда пытались оживить, пробудить ослабевшую эротическую способность. Острые пряности, привезенные с востока, несомненно, сыграли тут некоторую роль. Возможно, что не без влияния было и зарождавшееся тогда винокурение, разные хмельные напитки.
Однако имелось тогда налицо и более общее, серьезное брожение. В острую внутреннюю борьбу двух миров, двух духов, вмешался неожиданно третий и заставил их обоих умолкнуть.
Между тем, как боролась угасавшая вера с расправлявшим свои крылья разумом, некто третий завладел человеком. Кто? Нечистый, бешеный дух едких желаний с их жестоким кипением.
Не имея возможности проявиться ни в физических наслаждениях, ни в свободной игре ума, жизненные соки задерживались в своем течении и портились. Лишенные света, голоса, слова, они обнаруживались лишь в болях, в зловещих сыпях. В итоге новое, страшное явление: желания, никогда не удовлетворяемые, гибли под злым гнетом жестокой метаморфозы.
Любовь шла вперед, закрыв глаза, широко раскрыв объятия. Она отступает, содрогается. Но напрасно бегство: бешенство в крови не утихает, тело мучительно чешется, а еще более мучительно свирепствует внутри разжигаемый отчаянием огонь.
Какое средство придумала христианская Европа против этого двойного зла? Смерть, плен – и больше ничего. Когда горькое безбрачие, любовь без надежды, острое возбуждение страсти ввергают тебя в болезненное состояние, когда кровь твоя разлагается,– умиротворись или построй свою хижину в пустыне. И будешь ты жить со звонком в руке, дабы люди избегали тебя. «Ни единый человек не должен тебя видеть. Не надейся на утешение. Если ты подойдешь к нам, смерть тебе».
***
Проказа представляет собой высшую ступень, апогей бича.
Рядом с ней свирепствовали тысячи других страшных, хотя и менее отвратительных болезней. Самые чистые красавицы покрывались печальными цветами, печатью греха, наказанием Божьим. И тогда люди отважились на такой шаг, к которому любовь к жизни не могла их побудить. Старые запреты были нарушены. К прежней медицине, к бесполезной кропильнице повернулись спиной. Люди обратились за помощью к ведьме.
По привычке, отчасти из страха по-прежнему посещали церковь. Однако истинная церковь была с этого момента у нее в степи, в лесу, в пустыне. Туда люди несли теперь свои мольбы и свои обеты.
Мольбы об исцелении, о наслаждении.
Как только закипала кровь, они в глубокой тайне, в сомнительный час, шли к сивилле. «Что мне делать? Что происходит со мною? Я горю. Дай мне успокоительного. Дай мне то, что составляет предмет моих нестерпимых желаний».
Вечером человек готов упрекнуть себя за такой смелый и преступный шаг. Необходимо предположить, что эта новая фатальность в самом деле ужасна, что огонь причиняет в самом деле нестерпимые муки, что святые и впрямь бессильны. Необходимо, однако, принять в расчет и то, что дело храмовников и Бонифация обнаружили страшный разврат, таившийся в церкви. Папа – колдун, папа, взятый дьяволом,– такой факт ставил все мировоззрение головой вниз. Если папа царящий уже не в Риме, а в Авиньоне, сын сапожника из Кагора, Иоанн XXII мог собрать больше золота, чем все короли и император, то ужели без помощи дьявола? А каков папа, таковы и епископы. Разве Гишар, епископ тройский, не с помощью Дьявола убил дочерей короля?
Орудия пытки. Нюрнберг 1517 г.
Мы же – народ – не требуем чьей-либо смерти. Мы требуем только хорошего: жизни, здоровья, красоты, наслаждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
А царь зла тихо-тихо из-за угла нашептывает ей: «Как ты прекрасна, как ты чувствительна в твоем гневе! Кричи! Проклинай! Одна буря вызовет ответный гром другой. Незаметен и быстр переход от бешенства к сладострастию».
Она во власти чисто женского желания. Желания чего? Всего, всего универсума. Сатана не предвидел, что ее не удовлетворишь ни единым созданием. Что не смог сделать он, сделало нечто, название которого трудно сказать. Она падает под бременем этого огромного и глубокого желания, безбрежного, как море, и погружается в дремоту. В это мгновение она спит, забыв обо всем, о ненависти и мести, невинная против собственного желания, на лугу, как овца или голубка, тихим, радостным сном влюбленной.
Она спит и грезит.
Чудный сон! Как выразить его? Чудесное чудовище универсальной жизни вошло в нее и отныне все: жизнь и смерть в ней самой.
Ценою страданий она постигла природу.
IX. Сатана-врач
Немая мрачная сцена коринфской невесты буквально возрождается в XIII и XV вв.
Еще продолжается ночь, еще не наступила заря, и оба любящих, человек и природа, вновь находят друг друга, горячо обнимаются и (о ужас!) видят вдруг, что по ним ударяют ужасные бичи. Кажется, точно слышишь, как возлюбленная говорит возлюбленному: «Свершилось! Завтра твои волосы поседеют. Я умерла. Умрешь и ты».
В три столетия – три страшных удара. Сначала отвратительная внешняя метаморфоза: болезни кожи, проказа. Затем внутренние недуги, странное нервное возбуждение, эпилептические пляски. Наконец, наступает успокоение, но кровь испорчена, изъязвления подготовляют сифилис, этот бич XV в.
Насколько теперь можно судить о средневековых болезнях, главнейшими из них были голод, бессилие и малокровие, этизия (исхудание), которая поражает нас на скульптурных произведениях эпохи. Кровь походила на воду. Золотушные болезни были, вероятно, общераспространенными. Если не считать арабских и еврейских врачей, дорого оплачиваемых королями, обыкновенно лечение происходило на церковной паперти, возле кропильницы.
В воскресенье после службы сюда приходили массами больные. Они просили помощи, а им говорили: «Вы грешили, и Бог наказал вас. Благодарите его. Тем меньше придется вам мучиться на том свете. Смиритесь, страдайте, умирайте! Церковь молится за усопших».
И больные, слабые, бессильные, не имея ни надежды, ни желания жить добросовестно, следовали этому совету и предоставляли жизни уходить из их тела.
Подобный роковой упадок духа, подобное жалкое состояние должны были до бесконечности продолжать этот оловянный век, задержать прогресс. Что может быть хуже такого быстрого смирения, такого послушного приятия смерти, что может быть хуже, как ничего не мочь и ничего не желать.
Куда выше была новая эпоха, конец средних веков, давший нам ценою острых мук первое средство вернуться к активности – возрождение желаний.
Некоторые арабские писатели утверждают, что огромное распространение кожных заболеваний в XIII в. было вызвано употреблением возбуждающих средств, которыми тогда пытались оживить, пробудить ослабевшую эротическую способность. Острые пряности, привезенные с востока, несомненно, сыграли тут некоторую роль. Возможно, что не без влияния было и зарождавшееся тогда винокурение, разные хмельные напитки.
Однако имелось тогда налицо и более общее, серьезное брожение. В острую внутреннюю борьбу двух миров, двух духов, вмешался неожиданно третий и заставил их обоих умолкнуть.
Между тем, как боролась угасавшая вера с расправлявшим свои крылья разумом, некто третий завладел человеком. Кто? Нечистый, бешеный дух едких желаний с их жестоким кипением.
Не имея возможности проявиться ни в физических наслаждениях, ни в свободной игре ума, жизненные соки задерживались в своем течении и портились. Лишенные света, голоса, слова, они обнаруживались лишь в болях, в зловещих сыпях. В итоге новое, страшное явление: желания, никогда не удовлетворяемые, гибли под злым гнетом жестокой метаморфозы.
Любовь шла вперед, закрыв глаза, широко раскрыв объятия. Она отступает, содрогается. Но напрасно бегство: бешенство в крови не утихает, тело мучительно чешется, а еще более мучительно свирепствует внутри разжигаемый отчаянием огонь.
Какое средство придумала христианская Европа против этого двойного зла? Смерть, плен – и больше ничего. Когда горькое безбрачие, любовь без надежды, острое возбуждение страсти ввергают тебя в болезненное состояние, когда кровь твоя разлагается,– умиротворись или построй свою хижину в пустыне. И будешь ты жить со звонком в руке, дабы люди избегали тебя. «Ни единый человек не должен тебя видеть. Не надейся на утешение. Если ты подойдешь к нам, смерть тебе».
***
Проказа представляет собой высшую ступень, апогей бича.
Рядом с ней свирепствовали тысячи других страшных, хотя и менее отвратительных болезней. Самые чистые красавицы покрывались печальными цветами, печатью греха, наказанием Божьим. И тогда люди отважились на такой шаг, к которому любовь к жизни не могла их побудить. Старые запреты были нарушены. К прежней медицине, к бесполезной кропильнице повернулись спиной. Люди обратились за помощью к ведьме.
По привычке, отчасти из страха по-прежнему посещали церковь. Однако истинная церковь была с этого момента у нее в степи, в лесу, в пустыне. Туда люди несли теперь свои мольбы и свои обеты.
Мольбы об исцелении, о наслаждении.
Как только закипала кровь, они в глубокой тайне, в сомнительный час, шли к сивилле. «Что мне делать? Что происходит со мною? Я горю. Дай мне успокоительного. Дай мне то, что составляет предмет моих нестерпимых желаний».
Вечером человек готов упрекнуть себя за такой смелый и преступный шаг. Необходимо предположить, что эта новая фатальность в самом деле ужасна, что огонь причиняет в самом деле нестерпимые муки, что святые и впрямь бессильны. Необходимо, однако, принять в расчет и то, что дело храмовников и Бонифация обнаружили страшный разврат, таившийся в церкви. Папа – колдун, папа, взятый дьяволом,– такой факт ставил все мировоззрение головой вниз. Если папа царящий уже не в Риме, а в Авиньоне, сын сапожника из Кагора, Иоанн XXII мог собрать больше золота, чем все короли и император, то ужели без помощи дьявола? А каков папа, таковы и епископы. Разве Гишар, епископ тройский, не с помощью Дьявола убил дочерей короля?
Орудия пытки. Нюрнберг 1517 г.
Мы же – народ – не требуем чьей-либо смерти. Мы требуем только хорошего: жизни, здоровья, красоты, наслаждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71