Сама Кадьер сделала в своей невинности первый шаг. Ее брат, безрассудный доминиканец, вздумал одолжить одной даме и распространить по городу сатиру под заглавием «Мораль иезуитов». Иезуиты скоро узнали об этом. Сабатье клянется, что добьется lettre de cachet и посадит доминиканца в тюрьму. Сестра волнуется, пугается и идет со слезами на глазах умолять Жирара вмешаться. Когда некоторое время спустя она снова приходит к нему, он говорит ей: «Успокойтесь. Вашему брату не грозит никакая опасность. Я все устроил». Она была растрогана. Жирар понял преимущество своего положения. Человек, столь могущественный, друг короля, друг Бога, обнаруживший к ней такую доброту,– какая опасность для юного сердца! Он отважился и заметил ей (на своем двусмысленном языке): «Доверьтесь мне. Отдайтесь мне всецело». Она не покраснела, а ответила в своей ангельской чистоте: «Хорошо», желая сказать, что будет в нем видеть своего единственного духовного отца.
А он, какие мысли лелеял он? Хотел ли он сделать ее своей любовницей или орудием шарлатанства? Жирар, несомненно, колебался, но склонялся, думается мне, больше ко второй идее. Он мог выбирать, мог добиться наслаждений без опасных последствий. Однако мадемуазель Кадьер имела благочестивую мать и жила с семьей, с женатым братом и обоими другими братьями, готовившимися к духовной карьере, в тесном доме, куда вел один только вход: лавка старшего брата. Девушка выходила почти только в церковь. При всей своей простоте она инстинктивно чуяла нечистые замыслы, опасные дома. Исповедницы иезуитов охотно собирались на верхнем этаже одного дома, устраивали пирушки, безумствовали, кричали по-провансальски: «Да здравствуют иезуиты». Пришла соседка, которую беспокоил шум, и увидела, что они лежат на животе, распевая песни и поедая оладьи (пирушка устраивалась, как говорили, на деньги, полученные в виде милостыни). Екатерину также пригласили, но она почувствовала отвращение и не приходила больше.
Только душу ее можно было увлечь. Жирар, по-видимому, и задался этой целью. Вероятно, его единственной задачей было заставить ее повиноваться, принять доктрину пассивности, которую он проповедовал в Марселе. Ему казалось, что пример окажет больше влияния, чем поучение. И вот он поручил Гиоль, своей тени, повести юную святую в Марсель, где жила ее подруга детства, кармелитка, дочь Гиоль. Желая внушить ей доверие, хитрая женщина рассказала Екатерине, что и у нее бывают моменты экстаза. Она вообще кормила ее смешными баснями. Так она сообщила ей, что когда однажды в погребе испортилось вино в бочке, она стала молиться и вино тотчас же снова стало хорошим. В другой раз она будто почувствовала, как в нее вонзается терновый венец, но ангелы, чтобы утешить ее, подали вкусный обед, который она и съела с отцом Жираром.
Мать разрешила Екатерине отправиться в Марсель с доброй Гиоль и взяла на себя все расходы по путешествию. Стоял самый жаркий месяц в этой жаркой стране, август (1729), когда вся иссохшая местность представляет глазам лишь огненное зеркало скал и камней. Слабый, притупившийся мозг юной больной, истомленной путешествием, тем лучше воспринимал зловещие образы затворниц, похороненных в монастыре. Самым выдающимся типом в этом роде была сестра Ремюза, живой труп (она вскоре в самом деле умерла). Екатерина восхищалась таким высоким совершенством. А ее коварная спутница искушала ее честолюбивой мыслью сделать то же, стать ее преемницей.


А. Дюрер. Ведьма
Во время этого коротенького путешествия Жирар, оставшийся в горячем пекле Тулона, опустился весьма заметно. Он часто навещал маленькую Ложье, воображавшую, что и у нее бывают моменты экстаза, и утешал ее (по-видимому, основательно, так как она сейчас же забеременела). Когда Екатерина вернулась, окрыленная, экзальтированная, он, погрязший в чувственности, весь преданный наслажденью, зажег в ней искру любви! Она воспламенилась, но по-своему, оставаясь чистой, святой, великодушной, желая помешать ему пасть, отдаваясь ему до готовности за него умереть (сентябрь 1729).
Одним из даров ее святости была способность заглядывать в чужие сердца. Порой случалось, что она узнавала тайны жизни, сокровенные нравы своих исповедников, указывала им на их недостатки. Многие, удивляясь, пугаясь, смиренно соглашались с ее упреками. Однажды летним днем она увидела входившую Гиоль и вдруг сказала ей: «Что вы сделали, злая!» «Она была права,– признавалась впоследствии сама Гиоль.– Я только что совершила дурной поступок».
Какой? Вероятно, она отдала в руки иезуита белошвейку Ложье. Такое предположение само навязывается, так как в следующем году она хотела также поступить с Батарелль.
Возможно, что Ложье, часто ночевавшая у Екатерины, посвятила ее в свое счастье, в любовь святого, рассказала о его отеческих ласках. Для Екатерины то было тяжелым испытанием, взволновавшим всю ее душу. С одной стороны, она прекрасно знала правило Жирара: «Поступки святого – святы», с другой – ее прирожденная порядочность, полученное ею воспитание – все внушало ей мысль, что чрезмерная нежность к человеку является всегда смертным грехом. Эти скорбные колебания между двумя учениями доконали бедную девушку, вызвали в ее душе страшную бурю, и она сочла себя одержимой.
Даже здесь обнаружилось ее доброе сердце. Не унижая Жирара, она сообщила ему, что имела видение – видела душу, терзаемую нечистыми мыслями и смертным грехом,– что она чувствует потребность спасти эту душу, предложить дьяволу жертву взамен жертвы, что она готова подчиниться одержимости и стать на место той. Он разрешил ей быть одержимой, но только на год (ноябрь 1729).
Екатерина знала, как и все в городе, о скандальных связях отца Сабатье, дерзкого, несдержанного, неосторожного, являвшегося полной противоположностью в этом отношении Жирару. Она прекрасно понимала, что иезуиты (которых она считала опорой церкви) могут стать предметом всеобщего презрения.
Однажды она сказала Жирару:
«Я видела видение: мрачное море, ладья, наполненная душами, которую яростно хлестала буря нечистых мыслей, на ней два иезуита. Я сказала Спасителю, которого узрела в небесах: «Господи! Спаси их. Утопи меня. Я возьму на себя все кораблекрушение. И добрый Бог принял мою просьбу».
Впоследствии, когда начался процесс, когда Жирар стал ее жесточайшим врагом, когда он преследовал ее насмерть, она никогда не возвращалась к этому эпизоду. Никогда она не объяснила прозрачного смысла этих слов. Она была настолько благородна, что предпочитала молчать. Она обрекла себя. На что? На адские муки, без сомнения. Скажут: из гордости, считая себя бесстрастной и умершей для жизни, она не боялась грязных мыслей, внушаемых дьяволом божьему избраннику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71