Епископ же рисковал быть подвергнутым позору и быть осмеянным ради какой-то дочки лавочника с улицы Госпиталя.
Угрозы Сабатье произвели тем большее впечатление, что сам епископ уже охладел к Екатерине. Он был недоволен тем, что она опять заболела, поставила под сомнение достигнутый им успех, что новый припадок болезни позволял думать, что неправ был он. Он не мог ей простить, что она не выздоровела. Епископ подумал, что Сабатье прав, что не стоит компрометировать себя.
Настроение его сразу изменилось. Точно он прозрел под наитием свыше. Подобно святому Павлу по дороге в Дамаск, он увидел свет и стал на сторону иезуитов.
Сабатье, однако, еще не хотел отпустить его. Он подал ему бумагу и заставил его написать и подписать указ об отрешении кармелита, бывшего его агентом у Екатерины, и ее брата доминиканца (10 ноября 1730).
Сожжение ведьм. Гравюра XVIII в.
XII. Процесс Кадьер. 1730–1731
Не трудно понять, что это был удар для семьи Кадьер.
Приступы болезни Екатерины становились чаще и ужаснее. А среди ее интимных подруг началась настоящая эпидемия. Ее соседка, дама Аллеман, также подверженная экстазам, но до сих пор верившая, что они от Бога, впала в ужас и почувствовала близость ада. Почтенная дама (ей было 50 лет) вспомнила, что ее часто преследовали в самом деле грязные мысли, она считала себя обреченной дьяволу, видела вокруг себя только чертей и, хотя дочь следила за ней, убежала из дома и попросила семью Кадьер принять ее. В доме становилось неуютно, торговля стала невозможной. Старший Кадьер в бешенстве обрушивался на Жирара, кричал: «Это будет второй Гоффриди. Его тоже сожгут на костре». А доминиканец прибавлял: «Мы скоро ухлопаем все состояние семьи.
В ночь с 17 на 18 ноября Екатерина вдруг завопила, задыхаясь. Казалось, она умирает. Старший брат, купец, потерявший голову, кричал из окна соседям: «На помощь! Дьявол хочет задушить мою сестру».
Соседи прибежали, почти в одних рубашках. Врачи и хирурги определили у нее ущемление матки и хотели поставить ей банки. В то время, как пошли за ними, удалось разжать ей зубы и дать ей проглотить каплю водки, после чего она пришла в себя. Явились также врачи души, старый монах-исповедник старухи Кадьер и несколько тулонских кюре. Шум, крик, появление клира в торжественном облачении, приготовления к заклинаниям – все это взбудоражило улицу. Прибегавшие люди спрашивали: «Что случилось?» – «Кадьер околдована Жираром».
Народ проникается жалостью, негодованием.
Желая отразить удар, испуганные иезуиты придумали тогда варварское дело. Они вернулись к епископу и потребовали, чтобы Екатерина была подвергнута судебному следствию, притом в тот же день, чтобы несчастная девушка, хрипевшая после ужасного припадка на постели, была неожиданно для нее обыскана. Сабатье не отставал от епископа до тех пор, пока тот не позвал своего судью, генерального викария Лармедье, и своего фискала (епископского прокурора) Эспри Рейбо и не приказал им немедленно же начать дело.
Такая процедура была невозможна и незаконна, шла в разрез с каноническим правом. Прежде чем приступить к допросу, необходимо было предварительное следствие. Было еще одно затруднение: церковный судья имел право сделать допрос только в случае отказа от причастия. Оба церковных легиста поневоле должны были сделать такое возражение. Сабатье, однако, не хотел слушать. Если дело пойдет по пути строгой законности, он будет лишен возможности нанести свой страшный удар.
Лармедье был судья услужливый, друг духовенства. Он не принадлежал к числу суровых чиновников, идущих, как слепые вепри, прямо напролом по большой дороге закона, не видя, не различая отдельных лиц. В процессе Обани, привратника оллиульского монастыря, он действовал крайне медлительно. Он вел судебное преследование так вяло, что Обани успел скрыться. Узнав, что он находится в Марселе, точно Марсель был очень далек от Франции, точно это ultima Thule или terra incognita, он и совсем ничего не делал.
Теперь он весь преобразился. Точно разбитый параличом, когда разбиралось дело Обани, он вдруг окрылился, когда предстояло дело Кадьер, был быстр, как молния.
Было девять часов утра, когда обитатели улицы увидели, к своему удивлению, как к дому Кадьер приближается великолепная процессия, во главе с мессиром Лармедье и фискалом епископского суда, с почетным эскортом из двух приходских викариев, докторов богословия. Дом был занят. Приступили к опросу больной. Ее заставили поклясться, что она будет говорить правду, даже себе в ущерб, что она, не щадя себя, скажет суду все, что у нее на совести, как на исповеди.
Так как никакие формальности не были соблюдены, то она могла бы и не отвечать. Но она не хотела спорить.
Сожжение ведьм
Она поклялась, что было равносильно разоружению, выдаче себя. Ибо раз она связала себя клятвой, она должна была сказать все, даже факты постыдные и смешные, в которых девушке признаться не легко.
Протокол и первый допрос Лармедье указывают на определенный план, выработанный им совместно с иезуитами. План состоял в том, чтобы выставить Жирара несчастной жертвой плутовства Екатерины. Пятидесятилетний мужчина, доктор, учитель, духовный отец монахинь, остался настолько невинным и легковерным, что девушка-ребенок могла ему расставить ловушку! Хитрая бесстыдница обманула его насчет своих видений, но не сумела окончательно увлечь его с собой на путь распутства! И вот, взбешенная, она мстила ему, приписывая ему все те гнусности, которые ей могло подсказать воображение Мессалины.
Допрос не только не подтвердил ничего подобного, а трогательнейшим образом вскрывает кротость жертвы. Екатерина обвиняет, видимо, только под давлением данной ею клятвы. Она добра к своим противникам, даже к коварной Гиоль, которая, по словам брата, отдала ее в руки иезуита, которая делала все, чтобы совратить ее, и которая, в конце концов, погубила ее, заставив вернуть бумаги, являвшиеся ее лучшей защитой.
Братья Екатерины были изумлены наивностью девушки. Из благоговейного уважения к клятве она выдала себя целиком, унизила навсегда, стала отныне предметом насмешек и издевательств даже врагов иезуитов и глупых распутников-остряков.
Раз дело приняло такой оборот, то братья желали, по крайней мере, чтобы все было точно, чтобы протокол монахов мог быть контролирован более серьезным актом. Из обвиняемой, какой она казалась, они превратили ее в обвинительницу, перешли в наступление и добились от королевского судьи по гражданским и уголовным делам Мартели Шантар, чтобы он выслушал ее показания. В этом сжатом и кратком протоколе ясно установлены следующие факты: совращение, упреки, которыми Екатерина осыпала Жирара за его развратные ласки, над которыми он только смеялся;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Угрозы Сабатье произвели тем большее впечатление, что сам епископ уже охладел к Екатерине. Он был недоволен тем, что она опять заболела, поставила под сомнение достигнутый им успех, что новый припадок болезни позволял думать, что неправ был он. Он не мог ей простить, что она не выздоровела. Епископ подумал, что Сабатье прав, что не стоит компрометировать себя.
Настроение его сразу изменилось. Точно он прозрел под наитием свыше. Подобно святому Павлу по дороге в Дамаск, он увидел свет и стал на сторону иезуитов.
Сабатье, однако, еще не хотел отпустить его. Он подал ему бумагу и заставил его написать и подписать указ об отрешении кармелита, бывшего его агентом у Екатерины, и ее брата доминиканца (10 ноября 1730).
Сожжение ведьм. Гравюра XVIII в.
XII. Процесс Кадьер. 1730–1731
Не трудно понять, что это был удар для семьи Кадьер.
Приступы болезни Екатерины становились чаще и ужаснее. А среди ее интимных подруг началась настоящая эпидемия. Ее соседка, дама Аллеман, также подверженная экстазам, но до сих пор верившая, что они от Бога, впала в ужас и почувствовала близость ада. Почтенная дама (ей было 50 лет) вспомнила, что ее часто преследовали в самом деле грязные мысли, она считала себя обреченной дьяволу, видела вокруг себя только чертей и, хотя дочь следила за ней, убежала из дома и попросила семью Кадьер принять ее. В доме становилось неуютно, торговля стала невозможной. Старший Кадьер в бешенстве обрушивался на Жирара, кричал: «Это будет второй Гоффриди. Его тоже сожгут на костре». А доминиканец прибавлял: «Мы скоро ухлопаем все состояние семьи.
В ночь с 17 на 18 ноября Екатерина вдруг завопила, задыхаясь. Казалось, она умирает. Старший брат, купец, потерявший голову, кричал из окна соседям: «На помощь! Дьявол хочет задушить мою сестру».
Соседи прибежали, почти в одних рубашках. Врачи и хирурги определили у нее ущемление матки и хотели поставить ей банки. В то время, как пошли за ними, удалось разжать ей зубы и дать ей проглотить каплю водки, после чего она пришла в себя. Явились также врачи души, старый монах-исповедник старухи Кадьер и несколько тулонских кюре. Шум, крик, появление клира в торжественном облачении, приготовления к заклинаниям – все это взбудоражило улицу. Прибегавшие люди спрашивали: «Что случилось?» – «Кадьер околдована Жираром».
Народ проникается жалостью, негодованием.
Желая отразить удар, испуганные иезуиты придумали тогда варварское дело. Они вернулись к епископу и потребовали, чтобы Екатерина была подвергнута судебному следствию, притом в тот же день, чтобы несчастная девушка, хрипевшая после ужасного припадка на постели, была неожиданно для нее обыскана. Сабатье не отставал от епископа до тех пор, пока тот не позвал своего судью, генерального викария Лармедье, и своего фискала (епископского прокурора) Эспри Рейбо и не приказал им немедленно же начать дело.
Такая процедура была невозможна и незаконна, шла в разрез с каноническим правом. Прежде чем приступить к допросу, необходимо было предварительное следствие. Было еще одно затруднение: церковный судья имел право сделать допрос только в случае отказа от причастия. Оба церковных легиста поневоле должны были сделать такое возражение. Сабатье, однако, не хотел слушать. Если дело пойдет по пути строгой законности, он будет лишен возможности нанести свой страшный удар.
Лармедье был судья услужливый, друг духовенства. Он не принадлежал к числу суровых чиновников, идущих, как слепые вепри, прямо напролом по большой дороге закона, не видя, не различая отдельных лиц. В процессе Обани, привратника оллиульского монастыря, он действовал крайне медлительно. Он вел судебное преследование так вяло, что Обани успел скрыться. Узнав, что он находится в Марселе, точно Марсель был очень далек от Франции, точно это ultima Thule или terra incognita, он и совсем ничего не делал.
Теперь он весь преобразился. Точно разбитый параличом, когда разбиралось дело Обани, он вдруг окрылился, когда предстояло дело Кадьер, был быстр, как молния.
Было девять часов утра, когда обитатели улицы увидели, к своему удивлению, как к дому Кадьер приближается великолепная процессия, во главе с мессиром Лармедье и фискалом епископского суда, с почетным эскортом из двух приходских викариев, докторов богословия. Дом был занят. Приступили к опросу больной. Ее заставили поклясться, что она будет говорить правду, даже себе в ущерб, что она, не щадя себя, скажет суду все, что у нее на совести, как на исповеди.
Так как никакие формальности не были соблюдены, то она могла бы и не отвечать. Но она не хотела спорить.
Сожжение ведьм
Она поклялась, что было равносильно разоружению, выдаче себя. Ибо раз она связала себя клятвой, она должна была сказать все, даже факты постыдные и смешные, в которых девушке признаться не легко.
Протокол и первый допрос Лармедье указывают на определенный план, выработанный им совместно с иезуитами. План состоял в том, чтобы выставить Жирара несчастной жертвой плутовства Екатерины. Пятидесятилетний мужчина, доктор, учитель, духовный отец монахинь, остался настолько невинным и легковерным, что девушка-ребенок могла ему расставить ловушку! Хитрая бесстыдница обманула его насчет своих видений, но не сумела окончательно увлечь его с собой на путь распутства! И вот, взбешенная, она мстила ему, приписывая ему все те гнусности, которые ей могло подсказать воображение Мессалины.
Допрос не только не подтвердил ничего подобного, а трогательнейшим образом вскрывает кротость жертвы. Екатерина обвиняет, видимо, только под давлением данной ею клятвы. Она добра к своим противникам, даже к коварной Гиоль, которая, по словам брата, отдала ее в руки иезуита, которая делала все, чтобы совратить ее, и которая, в конце концов, погубила ее, заставив вернуть бумаги, являвшиеся ее лучшей защитой.
Братья Екатерины были изумлены наивностью девушки. Из благоговейного уважения к клятве она выдала себя целиком, унизила навсегда, стала отныне предметом насмешек и издевательств даже врагов иезуитов и глупых распутников-остряков.
Раз дело приняло такой оборот, то братья желали, по крайней мере, чтобы все было точно, чтобы протокол монахов мог быть контролирован более серьезным актом. Из обвиняемой, какой она казалась, они превратили ее в обвинительницу, перешли в наступление и добились от королевского судьи по гражданским и уголовным делам Мартели Шантар, чтобы он выслушал ее показания. В этом сжатом и кратком протоколе ясно установлены следующие факты: совращение, упреки, которыми Екатерина осыпала Жирара за его развратные ласки, над которыми он только смеялся;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71