Она распекает представителей высшего общества. Почтенная Катарина де Франс, первая урсулинка, приходит посмотреть на это чудо и сейчас же изобличает ее во лжи и глупости. А та нагло отделывается словами: «Дьявол – отец лжи».
Присутствующий при этой сцене францисканский монах и подхватывает ее ответ. «Ты, стало быть, лжешь!» – заявляет он. И, обращаясь к заклинателям, он требует: – Почему вы не заставите замолчать эту женщину?» В пример он приводит историю некоей Марты, мнимой парижской одержимой. Вместо ответа ей позволяют в его присутствии приобщаться святых тайн. Дьявол, причащающийся, дьявол, воспринимающий тело Господа! Бедняк ошеломлен. Он смиряется перед инквизицией. Он имеет дело со слишком сильным противником и умолкает.
Ян Лейденский. Сожжение ведьм в Амстердаме
Один из приемов Луизы состоял в том, чтобы терроризировать суд. Она вдруг заявляет: «Я вижу колдунов». И каждый дрожит, думая, что речь идет о нем.
Из Сен-Бома она победоносно протягивает свою руку до Марселя. Фламандский заклинатель, упавший до странной роли секретаря и поверенного дьявола, пишет под ее диктовку пять писем: марсельским капуцинам, дабы они понудили Гоффриди раскаяться; тем же капуцинам, дабы они задержали его, связали епитрахилью и держали пленником в доме, ею указанном; несколько писем умеренным, Катарине де Франс и доктринариям, которые сами выступили против нее. В конце концов, эта разнузданная, вышедшая из всех пределов женщина оскорбляет собственную игуменью: «Уезжая, вы мне советовали быть смиренной и послушной. Советую вам то же самое!»
Веррин, дьявол Луизы, демон воздуха и ветра, подсказывал ей безумные, легкомысленные, безмерно горделивые слова, оскорбляя друзей и недругов, самую инквизицию. Однажды она высмеяла Микаэлиса, который в Эксе напрасно теряет время, проповедуя в пустыне, тогда как ее приходит слушать в Сен-Бом весь мир. «Ты проповедуешь, Микаэлис, это правда, но толку от этого мало. А Луиза, ничему не учившаяся, постигла сущность совершенства».
Мысль, что она сломила Мадлену, наполняла ее дикой радостью. Одно ее слово произвело большее впечатление, чем сотня проповедей, слово варварское: «Ты будешь сожжена» (1 дек.). Растерявшаяся девушка говорила с тех пор все, что хотела та, и подло поддакивала ей.
Она унизилась перед всеми, просила прощения у матери, у Ромильона, у собрания, у Луизы. Если верить словам последней, оробевшая девушка отвела ее в сторону и умоляла пожалеть, не слишком ее мучить.
А та, нежная, как скала, милосердная, как камень, поняла, что соперница в ее руках, что она может делать с ней все, что захочет. Она завладела ею, подчинила, ошеломила ее, отняла у нее то немногое самосознание, которое оставалось у нее. Девушка снова была околдована. На этот раз в противоположность чарам Гоффриди – страхом. Несчастную, униженную девушку мучили, подвергали утонченным страданиям, желая заставить ее обвинить, убить того, кого она еще любила.
Если бы Мадлена устояла, Гоффриди был бы спасен. Все были настроены против Луизы.
Даже Микаэлис, затменный ею как проповедник, третируемый ею свысока, сделал бы все, чтобы не дать ей восторжествовать. Город Марсель, со страхом видевший, как инквизиция протягивает к нему из Авиньона свои руки, готовясь выхватить марсельского уроженца, защищал Гоффриди. В особенности же епископ и капитул отстаивали своего священника. Они утверждали, что все – результат ревности исповедников, обычной ненависти монахов к белому духовенству. Доктринарии были не прочь положить конец этому делу. Они боялись шума. Многие из них были так опечалены этим событием, что хотели все бросить и покинуть общежитие. Негодовали и дамы, в особенности госпожа Либерта, жена вождя роялистов, предавшего Марсель в руки короля. Все плакали, жалея Гоффриди, все говорили что не кто другой, как дьявол, нападает на этого агнца Бога.
Капуцины, к которым Луиза обращалась с таким властным требованием устранить Гоффриди, были (как все ордена святого Франциска) врагами доминиканцев. Они завидовали последним потому, что те так выдвинулись со своей одержимой. Бродячая жизнь, сближавшая капуцинов с женщинами, часто навлекала на них нарекания в безнравственности, и они не любили показывать мирянам так близко жизнь духовенства. Они также стали на сторону Гоффриди. Одержимые были тогда не редкостью, и не так уж трудно было обзавестись таким человеком. Капуцины нашли себе в назначенный час одержимого, и его дьявол, под влиянием братства святого Франциска, делал заявления, противоположные заявлениям дьявола доминиканцев. Он заявил, а капуцины записали под его диктовку: «Так как Гоффриди вовсе не колдун, то его нельзя и задержать».
В Сен-Боме этого не ожидали. Луиза была смущена и нашлась только сказать, что, очевидно, капуцины не обязали своего дьявола говорить правду. Жалкий ответ, подкрепленный, однако, дрожавшей Мадленой. Похожая на побитую собаку, ожидающую еще новых ударов, она была способна на все, даже кусаться и рвать на части. И, именно пользуясь ею, Луиза нанесла в этот критический момент страшный удар.
Сама Луиза только заметила, что епископ, сам того не сознавая, оскорбляет Бога, и метала громы против «марсельских колдунов», никого не называя по имени. Она заставила Мадлену произнести жестокое и роковое слово. Последняя заявила, что некая женщина, два года тому назад потерявшая своего ребенка, задушила его. Боясь пытки, женщина бежала или скрылась. Ее муж и отец явились в слезах в Сен-Бом, очевидно, с целью умилостивить инквизиторов. Мадлена, боявшаяся противоречить себе, повторила свое обвинение.
Кто после этого был в безопасности? Никто. С того момента, как дьявол был провозглашен божьим мстителем и под его диктовку писались имена, предназначенные для сожжения, всех и каждого ночью и днем преследовал страшный кошмар костра.
Лицом к лицу с такой смелостью папской инквизиции город Марсель должен был бы опереться на парламент в Эксе. К сожалению, марсельцы знали, что их недолюбливают в Эксе. Экс, маленький официальный городок, населенный чиновниками и знатью, всегда завидовал богатству и блеску Марселя, этой царицы юга. Именно враг Марселя, папский инквизитор, желая предупредить апелляцию Гоффриди к парламенту, сам первый и апеллировал к нему.
Парламент представлял собой фанатичное учреждение, состоявшее из аристократов, обогатившихся в прошлом столетии, во время избиения вальдейцев. Как светские судьи, они были, впрочем, в восторге, что папский инквизитор создает подобный прецедент, признаваясь, что в процессе священника, в процессе о колдовстве инквизиция может только вести предварительное следствие. Это было равносильно отказу инквизиторов от своих прежних претензий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Присутствующий при этой сцене францисканский монах и подхватывает ее ответ. «Ты, стало быть, лжешь!» – заявляет он. И, обращаясь к заклинателям, он требует: – Почему вы не заставите замолчать эту женщину?» В пример он приводит историю некоей Марты, мнимой парижской одержимой. Вместо ответа ей позволяют в его присутствии приобщаться святых тайн. Дьявол, причащающийся, дьявол, воспринимающий тело Господа! Бедняк ошеломлен. Он смиряется перед инквизицией. Он имеет дело со слишком сильным противником и умолкает.
Ян Лейденский. Сожжение ведьм в Амстердаме
Один из приемов Луизы состоял в том, чтобы терроризировать суд. Она вдруг заявляет: «Я вижу колдунов». И каждый дрожит, думая, что речь идет о нем.
Из Сен-Бома она победоносно протягивает свою руку до Марселя. Фламандский заклинатель, упавший до странной роли секретаря и поверенного дьявола, пишет под ее диктовку пять писем: марсельским капуцинам, дабы они понудили Гоффриди раскаяться; тем же капуцинам, дабы они задержали его, связали епитрахилью и держали пленником в доме, ею указанном; несколько писем умеренным, Катарине де Франс и доктринариям, которые сами выступили против нее. В конце концов, эта разнузданная, вышедшая из всех пределов женщина оскорбляет собственную игуменью: «Уезжая, вы мне советовали быть смиренной и послушной. Советую вам то же самое!»
Веррин, дьявол Луизы, демон воздуха и ветра, подсказывал ей безумные, легкомысленные, безмерно горделивые слова, оскорбляя друзей и недругов, самую инквизицию. Однажды она высмеяла Микаэлиса, который в Эксе напрасно теряет время, проповедуя в пустыне, тогда как ее приходит слушать в Сен-Бом весь мир. «Ты проповедуешь, Микаэлис, это правда, но толку от этого мало. А Луиза, ничему не учившаяся, постигла сущность совершенства».
Мысль, что она сломила Мадлену, наполняла ее дикой радостью. Одно ее слово произвело большее впечатление, чем сотня проповедей, слово варварское: «Ты будешь сожжена» (1 дек.). Растерявшаяся девушка говорила с тех пор все, что хотела та, и подло поддакивала ей.
Она унизилась перед всеми, просила прощения у матери, у Ромильона, у собрания, у Луизы. Если верить словам последней, оробевшая девушка отвела ее в сторону и умоляла пожалеть, не слишком ее мучить.
А та, нежная, как скала, милосердная, как камень, поняла, что соперница в ее руках, что она может делать с ней все, что захочет. Она завладела ею, подчинила, ошеломила ее, отняла у нее то немногое самосознание, которое оставалось у нее. Девушка снова была околдована. На этот раз в противоположность чарам Гоффриди – страхом. Несчастную, униженную девушку мучили, подвергали утонченным страданиям, желая заставить ее обвинить, убить того, кого она еще любила.
Если бы Мадлена устояла, Гоффриди был бы спасен. Все были настроены против Луизы.
Даже Микаэлис, затменный ею как проповедник, третируемый ею свысока, сделал бы все, чтобы не дать ей восторжествовать. Город Марсель, со страхом видевший, как инквизиция протягивает к нему из Авиньона свои руки, готовясь выхватить марсельского уроженца, защищал Гоффриди. В особенности же епископ и капитул отстаивали своего священника. Они утверждали, что все – результат ревности исповедников, обычной ненависти монахов к белому духовенству. Доктринарии были не прочь положить конец этому делу. Они боялись шума. Многие из них были так опечалены этим событием, что хотели все бросить и покинуть общежитие. Негодовали и дамы, в особенности госпожа Либерта, жена вождя роялистов, предавшего Марсель в руки короля. Все плакали, жалея Гоффриди, все говорили что не кто другой, как дьявол, нападает на этого агнца Бога.
Капуцины, к которым Луиза обращалась с таким властным требованием устранить Гоффриди, были (как все ордена святого Франциска) врагами доминиканцев. Они завидовали последним потому, что те так выдвинулись со своей одержимой. Бродячая жизнь, сближавшая капуцинов с женщинами, часто навлекала на них нарекания в безнравственности, и они не любили показывать мирянам так близко жизнь духовенства. Они также стали на сторону Гоффриди. Одержимые были тогда не редкостью, и не так уж трудно было обзавестись таким человеком. Капуцины нашли себе в назначенный час одержимого, и его дьявол, под влиянием братства святого Франциска, делал заявления, противоположные заявлениям дьявола доминиканцев. Он заявил, а капуцины записали под его диктовку: «Так как Гоффриди вовсе не колдун, то его нельзя и задержать».
В Сен-Боме этого не ожидали. Луиза была смущена и нашлась только сказать, что, очевидно, капуцины не обязали своего дьявола говорить правду. Жалкий ответ, подкрепленный, однако, дрожавшей Мадленой. Похожая на побитую собаку, ожидающую еще новых ударов, она была способна на все, даже кусаться и рвать на части. И, именно пользуясь ею, Луиза нанесла в этот критический момент страшный удар.
Сама Луиза только заметила, что епископ, сам того не сознавая, оскорбляет Бога, и метала громы против «марсельских колдунов», никого не называя по имени. Она заставила Мадлену произнести жестокое и роковое слово. Последняя заявила, что некая женщина, два года тому назад потерявшая своего ребенка, задушила его. Боясь пытки, женщина бежала или скрылась. Ее муж и отец явились в слезах в Сен-Бом, очевидно, с целью умилостивить инквизиторов. Мадлена, боявшаяся противоречить себе, повторила свое обвинение.
Кто после этого был в безопасности? Никто. С того момента, как дьявол был провозглашен божьим мстителем и под его диктовку писались имена, предназначенные для сожжения, всех и каждого ночью и днем преследовал страшный кошмар костра.
Лицом к лицу с такой смелостью папской инквизиции город Марсель должен был бы опереться на парламент в Эксе. К сожалению, марсельцы знали, что их недолюбливают в Эксе. Экс, маленький официальный городок, населенный чиновниками и знатью, всегда завидовал богатству и блеску Марселя, этой царицы юга. Именно враг Марселя, папский инквизитор, желая предупредить апелляцию Гоффриди к парламенту, сам первый и апеллировал к нему.
Парламент представлял собой фанатичное учреждение, состоявшее из аристократов, обогатившихся в прошлом столетии, во время избиения вальдейцев. Как светские судьи, они были, впрочем, в восторге, что папский инквизитор создает подобный прецедент, признаваясь, что в процессе священника, в процессе о колдовстве инквизиция может только вести предварительное следствие. Это было равносильно отказу инквизиторов от своих прежних претензий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71