Зато когда приходил он в ее юрту, то сразу забывалось все. Пылкостью своей она зажигала его и доводила до радостного исступления. С какой бы из своих жен он ни был, его всегда тянуло к токал, и он частенько нарушал установленные для прочих жен дни в пользу молодой жены.
Другие жены не раз нашептывали ему о заигрываниях Нурбике с молодыми джигитами. Хан верил в это и клялся сам себе, что отомстит. Но когда приходил к ней и она протягивала к нему с подушек свои белые руки, хан забывал обо всем. Постепенно ему стало казаться, что любовь молодой жены к нему чиста, как утренняя роса и степи. Жены тоже перестали донимать его доносами. Еще сильнее уверился он в искренности токал, когда побывал с ней как-то в Туркестане. Там он показывал ей мавзолей Ходжи Ахмеда Яссави. Потрясенная святостью, величием и тишиной этого места, степная красавица чинно и благородно осматривала многочисленные прилегающие к мавзолею строения. И вдруг, когда они подошли к какой-то закрытой резной двери, за ней раздался гулкий, леденящий кровь хохот. Нурбике побледнела от ужаса.
— Что… кто это там?! — спросила она шепотом.
— Это голоса тех самых хищных птиц из ада … — сказал хан. — Когда замужняя женщина входит в эту дверь, они своим карканьем возвещают, сколько она совершила грехов перед мужем… Заходи если хочешь!..
Абулхаир прекрасно знал, что за дверью, в полуразрушенном дворце, гнездятся бурые коршуны. Они-то и хохочут так отвратительно. Но выросшая на севере токал никогда не слышала их крика.
А Нурбике стиснула кулаки и метнула быстрый взгляд на мужа. «Если Бог на небесах и занимался тем, что подсчитывал мои грехи, то он найдет и другие пути сообщить об этом мужу! — подумала она. — Зайду, а там что будет!» И с печальной, укоризненной улыбкой красавица повернулась к хану:
— Разве не известна моему повелителю-хану скромность и покорность его верной жены?.. Что же, открывайте эту святую дверь. Бог — он видит и слышит лучше всех!..
С тех пор хан Абулхаир был наверху блаженства. И теперь за обедом, он не обращал никакого внимания на поведение своей жены. А красавица Нурбике была в ярости. Никогда еще не оставались равнодушными при виде ее мужчины. И вот один из них уже дважды не обратил на нее внимания: один раз — много лет назад, и второй раз — сегодня. Все лицо ее и особенно глаза сияли чистотой, добротой и беззаботной радостью. Мягкими, ласковыми движениями взбалтывала она и разливала гостям кумыс…
Мужчины ели душистое, тающее во рту мясо годовалого, вскормленного молоком жеребенка, говорили про охоту с беркутом, про лошадей. Когда, сказав нужные по обычаю слова, они поднялись и степенно пошли обратно в срединную юрту, острый взгляд токал приметил чакчу на том месте, где сидел Барак-султан. Глаза ее зажглись радостью, и она приняла непринужденную позу, выставив из-под шелков свое полное колено.
* * *
Когда пришли в главную юрту, султан Барак вдруг вспомнил, что оставил свою чакчу в гостиной юрте. Он пошел за ней и по дороге, очевидно, где-то задержался. Когда он вернулся, Абулхаир удивленно посмотрел на его свирепое лицо и уловил чуть заметную недобрую улыбку у края губ. Настроение хана почему-то сразу испортилось. Но если бы ему сказали что-нибудь плохое о младшей жене, он бы опять не поверил.
Абулхаир теперь говорил размеренно и спокойно:
— С тех пор как по зрелом размышлении мы решили присоединиться к Российской империи, у меня появилось немало врагов. Я думаю, что эти люди так или иначе были моими врагами, а наше решение — только повод обвинить меня. Не было бы этого решения, они нашли бы что-нибудь другое… Что и говорить, присоединение к более сильному есть подчинение. А подчинение всегда подчинение, и в нем мало приятного. Но выбирать не приходится…
И тут вдруг заговорил молчавший до сих пор Серен-Доржи. Голос у него оказался неожиданно тонким и высоким, как у женщины. Он путал слова и брызгал слюной.
— Почему говоришь, казахский хан, что нет выбора?! — Он яростно задвигал нижней частью тела, как бы желая растереть в порошок шелковую подушку. — Всех сильных возьмем к себе на службу. Тебя, батыр, и тебя, батыр.
Хан Абулхаир перехватил взгляд Богембай-батыра. Тот смотрел на нойона с ненавистью и отвращением.
А как же казахская земля, славный нойон? — спросил хан, специально вызывая джунгарина на откровенность. — Куда же денутся наши кочевья? От наших пастбищ и половины уже не осталось!..
— Так я же сказал, что сильных батыров возьмем на службу, — пояснил нойон? — А слабых зачем оставлять? Кому они нужны? Пусть умирают!..
Ну, ладно… — Хан Абулхаир помолчал. — Скажи, нойон, а ты видел, как стреляют большие русские пушки?..
— О, нам богдыхан даст много пушек… — вскричал нойон. — Тысячу пушек даст.
Барак-султан исподлобья посмотрел на своего родственника. Род найманов, к которому относился султан, был самым близким соседом джунгар и первым всегда отражал их набеги. Однако такое близкое соседство с врагом невольно приводит к более тесным связям. Особенно часто это случается между двумя кочевыми народами. Воинственные найманы сплошь и рядом роднились с джунгарами и нередко участвовали в их междоусобной борьбе. При этом джунгары особо выделяли среди казахов касту тюре — чингизидов, за которых с большой охотой выдавали своих дочерей или женились на их женщинах. Но когда дело доходило до войны, то те же найманы были в первых рядах защитников страны казахов. Немало славных батыров, отражавших джунгарское нашествие, вышло из их рода. К ним, например, относился воспетый в народных сказаниях батыр Кабанбай…
— Не упоминай о шуршутах… — мрачно заметил Барак-султан. — Уж чем твои шуршуты со своими пушками, так вправду лучше орысы!
— Я просил у русской царицы построить город при Жаике и Ори… — продолжал хан Абулхаир прерванную нойоном речь. — И это верно, что русская крепость на Ори выгодна мне, хану Младшего жуза. Опираясь на нее, я смогу наконец объединить казахов…
Но есть ведь главный хан трех жузов — Абильмамбет, — возразил Барак-султан. — Ему бы решать такие вопросы!
Хан Абулхаир не ответил на это, но и сам Барак-султан понял, что сказал не то. Вряд ли обладал хан Абильмамбет какой-то реальной властью.
— Да, я хочу объединить казахов, и только тогда кто-то будет считаться с нами!.. — не меняя тона, говорил Абулхаир. — И разве не слышал ты слова батыра Богембая о рыбе? Люди хотят того же!..
Серен-Доржи гневно запыхтел, но, когда заговорил, тон его был другим:
У нас, джунгар, говорят: «Еж дружит с кротом, пока тот не пустит его в свою нору, а там уже распускает колючки».
Не о шуршутском ли еже и джунгарском кроте говоришь, нойон? — спросил Тайман-батыр.
— Да, нойон Серен-Доржи, какие беды придут от русских городов, мы еще не знаем… — Хан качнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Другие жены не раз нашептывали ему о заигрываниях Нурбике с молодыми джигитами. Хан верил в это и клялся сам себе, что отомстит. Но когда приходил к ней и она протягивала к нему с подушек свои белые руки, хан забывал обо всем. Постепенно ему стало казаться, что любовь молодой жены к нему чиста, как утренняя роса и степи. Жены тоже перестали донимать его доносами. Еще сильнее уверился он в искренности токал, когда побывал с ней как-то в Туркестане. Там он показывал ей мавзолей Ходжи Ахмеда Яссави. Потрясенная святостью, величием и тишиной этого места, степная красавица чинно и благородно осматривала многочисленные прилегающие к мавзолею строения. И вдруг, когда они подошли к какой-то закрытой резной двери, за ней раздался гулкий, леденящий кровь хохот. Нурбике побледнела от ужаса.
— Что… кто это там?! — спросила она шепотом.
— Это голоса тех самых хищных птиц из ада … — сказал хан. — Когда замужняя женщина входит в эту дверь, они своим карканьем возвещают, сколько она совершила грехов перед мужем… Заходи если хочешь!..
Абулхаир прекрасно знал, что за дверью, в полуразрушенном дворце, гнездятся бурые коршуны. Они-то и хохочут так отвратительно. Но выросшая на севере токал никогда не слышала их крика.
А Нурбике стиснула кулаки и метнула быстрый взгляд на мужа. «Если Бог на небесах и занимался тем, что подсчитывал мои грехи, то он найдет и другие пути сообщить об этом мужу! — подумала она. — Зайду, а там что будет!» И с печальной, укоризненной улыбкой красавица повернулась к хану:
— Разве не известна моему повелителю-хану скромность и покорность его верной жены?.. Что же, открывайте эту святую дверь. Бог — он видит и слышит лучше всех!..
С тех пор хан Абулхаир был наверху блаженства. И теперь за обедом, он не обращал никакого внимания на поведение своей жены. А красавица Нурбике была в ярости. Никогда еще не оставались равнодушными при виде ее мужчины. И вот один из них уже дважды не обратил на нее внимания: один раз — много лет назад, и второй раз — сегодня. Все лицо ее и особенно глаза сияли чистотой, добротой и беззаботной радостью. Мягкими, ласковыми движениями взбалтывала она и разливала гостям кумыс…
Мужчины ели душистое, тающее во рту мясо годовалого, вскормленного молоком жеребенка, говорили про охоту с беркутом, про лошадей. Когда, сказав нужные по обычаю слова, они поднялись и степенно пошли обратно в срединную юрту, острый взгляд токал приметил чакчу на том месте, где сидел Барак-султан. Глаза ее зажглись радостью, и она приняла непринужденную позу, выставив из-под шелков свое полное колено.
* * *
Когда пришли в главную юрту, султан Барак вдруг вспомнил, что оставил свою чакчу в гостиной юрте. Он пошел за ней и по дороге, очевидно, где-то задержался. Когда он вернулся, Абулхаир удивленно посмотрел на его свирепое лицо и уловил чуть заметную недобрую улыбку у края губ. Настроение хана почему-то сразу испортилось. Но если бы ему сказали что-нибудь плохое о младшей жене, он бы опять не поверил.
Абулхаир теперь говорил размеренно и спокойно:
— С тех пор как по зрелом размышлении мы решили присоединиться к Российской империи, у меня появилось немало врагов. Я думаю, что эти люди так или иначе были моими врагами, а наше решение — только повод обвинить меня. Не было бы этого решения, они нашли бы что-нибудь другое… Что и говорить, присоединение к более сильному есть подчинение. А подчинение всегда подчинение, и в нем мало приятного. Но выбирать не приходится…
И тут вдруг заговорил молчавший до сих пор Серен-Доржи. Голос у него оказался неожиданно тонким и высоким, как у женщины. Он путал слова и брызгал слюной.
— Почему говоришь, казахский хан, что нет выбора?! — Он яростно задвигал нижней частью тела, как бы желая растереть в порошок шелковую подушку. — Всех сильных возьмем к себе на службу. Тебя, батыр, и тебя, батыр.
Хан Абулхаир перехватил взгляд Богембай-батыра. Тот смотрел на нойона с ненавистью и отвращением.
А как же казахская земля, славный нойон? — спросил хан, специально вызывая джунгарина на откровенность. — Куда же денутся наши кочевья? От наших пастбищ и половины уже не осталось!..
— Так я же сказал, что сильных батыров возьмем на службу, — пояснил нойон? — А слабых зачем оставлять? Кому они нужны? Пусть умирают!..
Ну, ладно… — Хан Абулхаир помолчал. — Скажи, нойон, а ты видел, как стреляют большие русские пушки?..
— О, нам богдыхан даст много пушек… — вскричал нойон. — Тысячу пушек даст.
Барак-султан исподлобья посмотрел на своего родственника. Род найманов, к которому относился султан, был самым близким соседом джунгар и первым всегда отражал их набеги. Однако такое близкое соседство с врагом невольно приводит к более тесным связям. Особенно часто это случается между двумя кочевыми народами. Воинственные найманы сплошь и рядом роднились с джунгарами и нередко участвовали в их междоусобной борьбе. При этом джунгары особо выделяли среди казахов касту тюре — чингизидов, за которых с большой охотой выдавали своих дочерей или женились на их женщинах. Но когда дело доходило до войны, то те же найманы были в первых рядах защитников страны казахов. Немало славных батыров, отражавших джунгарское нашествие, вышло из их рода. К ним, например, относился воспетый в народных сказаниях батыр Кабанбай…
— Не упоминай о шуршутах… — мрачно заметил Барак-султан. — Уж чем твои шуршуты со своими пушками, так вправду лучше орысы!
— Я просил у русской царицы построить город при Жаике и Ори… — продолжал хан Абулхаир прерванную нойоном речь. — И это верно, что русская крепость на Ори выгодна мне, хану Младшего жуза. Опираясь на нее, я смогу наконец объединить казахов…
Но есть ведь главный хан трех жузов — Абильмамбет, — возразил Барак-султан. — Ему бы решать такие вопросы!
Хан Абулхаир не ответил на это, но и сам Барак-султан понял, что сказал не то. Вряд ли обладал хан Абильмамбет какой-то реальной властью.
— Да, я хочу объединить казахов, и только тогда кто-то будет считаться с нами!.. — не меняя тона, говорил Абулхаир. — И разве не слышал ты слова батыра Богембая о рыбе? Люди хотят того же!..
Серен-Доржи гневно запыхтел, но, когда заговорил, тон его был другим:
У нас, джунгар, говорят: «Еж дружит с кротом, пока тот не пустит его в свою нору, а там уже распускает колючки».
Не о шуршутском ли еже и джунгарском кроте говоришь, нойон? — спросил Тайман-батыр.
— Да, нойон Серен-Доржи, какие беды придут от русских городов, мы еще не знаем… — Хан качнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88