И вот сейчас этого батыра все не было и не было…
Батыру Баяну было теперь около сорока лет — самый боевой и зрелый возраст для воина. Громадный, светловолосый и светлоглазый, с густыми жесткими усами на открытом лице, он мог одним ударом палицы буквально вогнать в землю обычного человека. При этом он имел широкую и добрую душу, несвойственную батырам в то жестокое время. И солнцем этой души был его младший брат Ноян — единственный, кто остался в живых из его многочисленной родни после джунгарского нашествия.
Пятнадцатилетний Ноян еще не участвовал в боях с джунгарами, но уже не раз поплевывал на руки, примеряясь к батырской палице. Словно из пламени был создан этот подросток. Пылкий и гордый, ночами грезил он о битвах, пугая этим старшего брата. «Настанет и твой черед, — говорил Баян-батыр. — Учись владеть оружием и собой. Но помни, что только с горя берется человек за дубину. Для другого Бог создал людей!»
Прошлым летом полутысячный отряд Баян-батыра в отместку за набег совершил ответное нападение на джунгарские аулы за рекой Или. В жестокой схватке с джунгарами, обороняющими свои семьи и добро, погибло больше половины казахских джигитов, а оставшиеся в живых укрылись в густых прибрежных плавнях. И вдруг они увидели, что джунгарские аулы по всему побережью снимаются с мест и беспорядочно уходят на восток, в свою пустыню. Потом они узнали, что один из раненых и взятых в плен джигитов из их отряда сказал джунгарам, что на их аулы напали только ертоулы, а вот-вот подойдет основное казахское войско.
Воспрянувшие духом при виде непонятного еще для них бегства джунгар джигиты Баян-батыра неожиданно навалилась на последний джунгарский аул. Вмиг были перерезаны застигнутые врасплох багадуры и их джигиты. Уцелевшие бросились на конях и верблюдах в разбухшую от половодья реку, но мало кто достиг другого берега. В джунгарском ауле, который был не слишком богатым, захватили лишь немного скота и женщин.
Баян-батыр с потемневшим лицом осматривал трофей и думал о несправедливости войны. Не эти несчастные люди, чьи жалкие пожитки валялись на земле, затеяли нашествие на страну казахов. Но расплачиваются полной мерой они, а контайчи и его кровавые нойоны спят себе сейчас на шелковых подушках вдали от карающих мечей!
И вдруг батыр Баян остановился, и глаза его расширились от изумления.
— Это, наверно, гурия, а не человек! — сказал он почему-то шепотом своему другу Жапек-батыру.
Да, она была похожа на соболя среди зайцев, эта девушка, среди других джунгарских пленниц.
— Кто она? — спросил Баян-батыр.
— Она дочь того самого Хорен-багадура, который вчера отправил к предкам нашего Джанатай-батыра и которого ты сегодня ударом своей палицы послал вдогонку за его жертвой! — ответили ему джигиты.
Держа в поводу своего коня по имени Тулпар-кок, батыр Баян подошел к девушке.
— Как твое имя, серна?
— Меня так и зовут — Куралай! — ответила она, удивившись, откуда красивый казахский батыр знает ее имя.
— Значит, я угадал твое имя! — задумчиво сказал батыр. — Выходит, что это судьба…
Глаза у Куралай, что и означало «Серна», были большие, бездонные. По таким приметам и даются старыми бабками имена среди кочевников. А лицо у девушки было матовое, чистое, и едва заметная бледность только подчеркивала чудную его красоту. Черные как смоль волосы почти достигали земли, захлестывая по дороге тонкую, словно у осы-иголки, талию.
Какая-то искорка вспыхнула в девичьих глазах в ответ на прямой взгляд батыра. Что это: встречное чувство или ненависть? Но он уже не владел собой. Вытянув правую руку с плетью, батыр Баян крикнул на всю степь:
— Эта девушка — моя добыча!
От удивления все замолкли, потому что никогда перед этим не участвовал Баян-батыр в дележе пленниц и всегда уезжал, когда он начинался.
— Пусть будет так! — сказал Жапек-батыр, пожимая плечами, и крикнул своим джигитам: — Эй, вы, как зеницу собственного глаза берегите эту серну, чтобы ненароком не склевал ее какой-нибудь коршун. Она добыча самого Баяна… Слышите!..
— Слышим! — ответили как всегда взволнованные дележом женщин джигиты.
И Куралай все слышала. Накануне она своими глазами видела, как этот батыр с чистыми глазами вонзил ее отцу Хорен-багадуру огромное копье в бок, и слышала его победный, ликующий рев. Теперь он тем же ликующим голосом воскликнул: «Эта девушка — моя добыча!» — и она встрепенулась, как птенец в силке. Неужели совершит она этот смертный грех — достанется в утешение убийце собственного отца! По-джунгарски сложив руки на животе, девушка прошептала: «Клянусь не быть твоей добычей, светлоглазый убийца!.. Клянусь отомстить тебе, молоком матери клянусь!» И люди стали свидетелями исполнения этой девичьей клятвы…
Как в огне горел батыр Баян, всю дорогу оглядываясь в сторону каравана, где находилась Куралай-слу. Он даже позабыл о трехстах джигитах, погибших во время этого набега. Но брови у его товарищей были нахмурены.
А Куралай оставалась спокойной. Больше того, она отвечала на шутки охранявших ее джигитов. От них и узнала она о том, что никого нет у батыра Баяна, кроме младшего брата Нояна, в котором тот души не чает. Страшная мысль заползла ей в голову и не давала покоя. Ночами, на привалах, ей снился хрипящий в предсмертной агонии отец…
Еще издали послышались вопли и плач родственников погибших джигитов. Их по обычаю предупреждали о гибели мужей и сыновей поскакавшие вперед вестники несчастья. Другие люди поздравляли батыра Баяна с удачным походом и трофеями. Распустив постепенно свой отряд, Баян-батыр с двадцатью всадниками направился наконец в свой аул, находившийся тогда на берегу реки Убаган.
— О коке, как хорошо, что ты вернулся живым и невредимым!
— О единственный мой, здоров ли ты?!
Этими словами обменялись, как всегда, при встрече братья: Баян и подросток Ноян. Пленница Куралай внимательно смотрела на них из-под своего покрывала.
И вскочивший на коня Ноян встретился вдруг с этим ярким, обжигающим взглядом больших раскосых девичьих глаз. Он почувствовал какую-то слабость и чуть не свалился с коня.
— Что это с тобой? — удивился Баян-батыр.
— Это… это кто там, на верблюде? — спросил Ноян, указывая пальцем на Куралай.
И взрослый батыр непонятно почему смутился и не мог сказать, что это его будущая, третья по счету, жена.
— Да так, невольница…
А Куралай тоже вдруг почувствовала, что не в силах оторвать глаз от статного, красивого, не по летам развитого юноши, похожего на убийцу ее отца и вместе с тем такого милого. Сердце ее заколотилось. Глаза их встретились, и тут же оба — юноша и девушка — покраснели. Сами еще не понимая этого, они в душе знали, что созданы друг для друга.
Ноян вдруг вскинул голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Батыру Баяну было теперь около сорока лет — самый боевой и зрелый возраст для воина. Громадный, светловолосый и светлоглазый, с густыми жесткими усами на открытом лице, он мог одним ударом палицы буквально вогнать в землю обычного человека. При этом он имел широкую и добрую душу, несвойственную батырам в то жестокое время. И солнцем этой души был его младший брат Ноян — единственный, кто остался в живых из его многочисленной родни после джунгарского нашествия.
Пятнадцатилетний Ноян еще не участвовал в боях с джунгарами, но уже не раз поплевывал на руки, примеряясь к батырской палице. Словно из пламени был создан этот подросток. Пылкий и гордый, ночами грезил он о битвах, пугая этим старшего брата. «Настанет и твой черед, — говорил Баян-батыр. — Учись владеть оружием и собой. Но помни, что только с горя берется человек за дубину. Для другого Бог создал людей!»
Прошлым летом полутысячный отряд Баян-батыра в отместку за набег совершил ответное нападение на джунгарские аулы за рекой Или. В жестокой схватке с джунгарами, обороняющими свои семьи и добро, погибло больше половины казахских джигитов, а оставшиеся в живых укрылись в густых прибрежных плавнях. И вдруг они увидели, что джунгарские аулы по всему побережью снимаются с мест и беспорядочно уходят на восток, в свою пустыню. Потом они узнали, что один из раненых и взятых в плен джигитов из их отряда сказал джунгарам, что на их аулы напали только ертоулы, а вот-вот подойдет основное казахское войско.
Воспрянувшие духом при виде непонятного еще для них бегства джунгар джигиты Баян-батыра неожиданно навалилась на последний джунгарский аул. Вмиг были перерезаны застигнутые врасплох багадуры и их джигиты. Уцелевшие бросились на конях и верблюдах в разбухшую от половодья реку, но мало кто достиг другого берега. В джунгарском ауле, который был не слишком богатым, захватили лишь немного скота и женщин.
Баян-батыр с потемневшим лицом осматривал трофей и думал о несправедливости войны. Не эти несчастные люди, чьи жалкие пожитки валялись на земле, затеяли нашествие на страну казахов. Но расплачиваются полной мерой они, а контайчи и его кровавые нойоны спят себе сейчас на шелковых подушках вдали от карающих мечей!
И вдруг батыр Баян остановился, и глаза его расширились от изумления.
— Это, наверно, гурия, а не человек! — сказал он почему-то шепотом своему другу Жапек-батыру.
Да, она была похожа на соболя среди зайцев, эта девушка, среди других джунгарских пленниц.
— Кто она? — спросил Баян-батыр.
— Она дочь того самого Хорен-багадура, который вчера отправил к предкам нашего Джанатай-батыра и которого ты сегодня ударом своей палицы послал вдогонку за его жертвой! — ответили ему джигиты.
Держа в поводу своего коня по имени Тулпар-кок, батыр Баян подошел к девушке.
— Как твое имя, серна?
— Меня так и зовут — Куралай! — ответила она, удивившись, откуда красивый казахский батыр знает ее имя.
— Значит, я угадал твое имя! — задумчиво сказал батыр. — Выходит, что это судьба…
Глаза у Куралай, что и означало «Серна», были большие, бездонные. По таким приметам и даются старыми бабками имена среди кочевников. А лицо у девушки было матовое, чистое, и едва заметная бледность только подчеркивала чудную его красоту. Черные как смоль волосы почти достигали земли, захлестывая по дороге тонкую, словно у осы-иголки, талию.
Какая-то искорка вспыхнула в девичьих глазах в ответ на прямой взгляд батыра. Что это: встречное чувство или ненависть? Но он уже не владел собой. Вытянув правую руку с плетью, батыр Баян крикнул на всю степь:
— Эта девушка — моя добыча!
От удивления все замолкли, потому что никогда перед этим не участвовал Баян-батыр в дележе пленниц и всегда уезжал, когда он начинался.
— Пусть будет так! — сказал Жапек-батыр, пожимая плечами, и крикнул своим джигитам: — Эй, вы, как зеницу собственного глаза берегите эту серну, чтобы ненароком не склевал ее какой-нибудь коршун. Она добыча самого Баяна… Слышите!..
— Слышим! — ответили как всегда взволнованные дележом женщин джигиты.
И Куралай все слышала. Накануне она своими глазами видела, как этот батыр с чистыми глазами вонзил ее отцу Хорен-багадуру огромное копье в бок, и слышала его победный, ликующий рев. Теперь он тем же ликующим голосом воскликнул: «Эта девушка — моя добыча!» — и она встрепенулась, как птенец в силке. Неужели совершит она этот смертный грех — достанется в утешение убийце собственного отца! По-джунгарски сложив руки на животе, девушка прошептала: «Клянусь не быть твоей добычей, светлоглазый убийца!.. Клянусь отомстить тебе, молоком матери клянусь!» И люди стали свидетелями исполнения этой девичьей клятвы…
Как в огне горел батыр Баян, всю дорогу оглядываясь в сторону каравана, где находилась Куралай-слу. Он даже позабыл о трехстах джигитах, погибших во время этого набега. Но брови у его товарищей были нахмурены.
А Куралай оставалась спокойной. Больше того, она отвечала на шутки охранявших ее джигитов. От них и узнала она о том, что никого нет у батыра Баяна, кроме младшего брата Нояна, в котором тот души не чает. Страшная мысль заползла ей в голову и не давала покоя. Ночами, на привалах, ей снился хрипящий в предсмертной агонии отец…
Еще издали послышались вопли и плач родственников погибших джигитов. Их по обычаю предупреждали о гибели мужей и сыновей поскакавшие вперед вестники несчастья. Другие люди поздравляли батыра Баяна с удачным походом и трофеями. Распустив постепенно свой отряд, Баян-батыр с двадцатью всадниками направился наконец в свой аул, находившийся тогда на берегу реки Убаган.
— О коке, как хорошо, что ты вернулся живым и невредимым!
— О единственный мой, здоров ли ты?!
Этими словами обменялись, как всегда, при встрече братья: Баян и подросток Ноян. Пленница Куралай внимательно смотрела на них из-под своего покрывала.
И вскочивший на коня Ноян встретился вдруг с этим ярким, обжигающим взглядом больших раскосых девичьих глаз. Он почувствовал какую-то слабость и чуть не свалился с коня.
— Что это с тобой? — удивился Баян-батыр.
— Это… это кто там, на верблюде? — спросил Ноян, указывая пальцем на Куралай.
И взрослый батыр непонятно почему смутился и не мог сказать, что это его будущая, третья по счету, жена.
— Да так, невольница…
А Куралай тоже вдруг почувствовала, что не в силах оторвать глаз от статного, красивого, не по летам развитого юноши, похожего на убийцу ее отца и вместе с тем такого милого. Сердце ее заколотилось. Глаза их встретились, и тут же оба — юноша и девушка — покраснели. Сами еще не понимая этого, они в душе знали, что созданы друг для друга.
Ноян вдруг вскинул голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88