Прихлёбывая чай, старик расспрашивал о войне, а Ахмади рассказывал, как шли бои, как всем войском оказались в плену. Хажгале возмутился, высказал свою оценку событий:
— К дурному янаралу, должно быть, ты угодил. Умный янарал солдата своего в плен не отдаст. Впрочем, таких теперь, наверно, и нету.
Ахмади, скрывая улыбку, спросил:
— А что, раньше янаралы хорошие были?
Отвечая на вопрос, старик ударился в воспоминания о временах, когда сам нёс службу в Оренбурге, и заключил:
— Ай, где теперь такие янаралы, как Бираускай! Такие, как Ясилей Аляксаис . Когда брали Акмечеть, он на коне, сверкая саблей, сам первым ворвался в крепость…
Заглянул Багау. Несмотря на настояния, пить чай не стал, лишь поздоровался, пригласил брата и дядю на ужин и тут же собрался уходить. Брата он уже видел накануне.
— Значит, как только лампы засветятся, приходите…
После возвращения из плена две недели водили Ахмади из дома в дом. Угощала родня, близкая и дальняя, приглашали друзья-ровесники, соседи, и богатые, и бедные. Зазывали и на чай, и на суп, и на медовуху. Вернулся он в аул к первым морозам, а в это время в Ташбаткане в каждом дворе по мере своих возможностей режут скот. К тому же осенью лесные промыслы дают наибольший доход, — от колёсных ободьев, санных полозьев, от молотой черёмухи, от деревянных поделок вроде бадеек и лопат, от мочала. Осенью тот, кто имеет лошадей, отправляется в извоз; кто победнее, идёт охотиться на лисицу, белку, куницу, норку. Оттого-то в эту пору года редко у кого в доме пустует посуда.
Пригласил на обед вернувшегося из далёких краёв сверстника и Исмагил. Перед обедом будто бы по делу заглянули они в клеть, и распили четвертушку водки. Оказывается, прятал её хозяин в зерне. Вытащив припасённую в кармане чашку и открыв бутылочку, он пояснил:
— Гумеровский купец Махмутьян тайком продал. Для проделавшего такой путь солдата не грех…
Первым выпил он сам и понюхал свою тюбетейку. Налил ещё раз, протянул приятелю. Ахмади ломаться не стал, тоже выпил. Навесили на клеть замок и пошли в дом.
За едой шёл разговор о мирских делах, коснулся он и оставленного Ахмадиевым отцом достояния. Видно, выпитое в клети ударило в голову, язык у хозяина развязался, он принялся горячо защищать интересы Ахмади и бранить Шагиахмета.
— Шагиахмет-агаю, имеющему столько скота, столько добра, должно быть стыдно и перед аллахом, и перед людьми. Даже при таком положении, когда ты отсутствовал, могли бы выделить долю солдатке с полным подолом едоков — не разорились бы…
Факиха, сидевшая на почётном месте, прикрывая по обычаю лицо платком, поддержала Исмагила.
Когда свёкор мой умер, у кайнаги жадность волком взвыла. А наше сиротское слово — не слово, — сказала она нарочито униженно.
— И у сироты есть права, — вступила в разговор хозяйка дома.
А хозяин начал считать на пальцах, кому что досталось, когда делили наследство, — сколько голов скота, сколько ульев. Ахмади с Факихой и сами это прекрасно знали. Но Исмагил досчитал-таки до конца и спросил у гостя:
— Помнишь игреневую кобылу, на которой раньше ездил? Багау при дележе, говорят, настаивал, чтобы твоим её отдали, да Шагиахмет и слушать не захотел.
— Свет для него клином сошёлся на старой кобыле, — опять встряла в разговор хозяйка. — Это не та ли кобыла, которую Шагиахмет-агай в прошлом году откормил и зарезал?
Исмагил сообщил:
— От той кобылы буланый жеребёнок со звёздочкой. Ноги у него — как у косули, должно быть, в мать, быстрым окажется.
Похвала буланому обернулась ледышкой в груди Ахмади. Разговор вызвал в нём противоречивые чувства. Насколько потеплело у него в душе от сообщения о том, что Багау при дележе наследства предлагал выделить долю и ему, настолько же похолодело от злости на Шагиахмета. Не скрывая своих чувств, он неодобрительно сказал о старшем брате:
— Шагиахмет-агай всю жизнь такой, всю жизнь ради богатства совестью поступается…
Хозяин дома посоветовал:
— Тебе, кордаш, надо добиться, чтобы раздел наследства был пересмотрен. По-моему, ещё не поздно. Ну, посчитали тебя погибшим и поделили на двоих. Теперь ты, слава аллаху, вернулся, жив-здоров, чему мы очень рады. И теперь ни какого сомнения не должно быть. А если начнут спорить — закон на твоей стороне. Пойдёшь в суд, и будет по-твоему. Для солдата двери турэ открыты.
— Это уж так, — согласился Ахмади. — Наследство, конечно, должно быть поделено на три части.
— Ну да, теперь должны разделить на три части, — подтвердила хозяйка дома.
— А как же! Кайнага Шагиахмет — не пуп земли, перед шариатом все мы равны, — высказалась и Факиха словно бы в обиде на мужа.
Ахмади ничего не сказал в ответ на её слова.
Поев, мужчины вышли во двор проветриться. Между тем хозяйка приготовила чай.
Когда вновь расселись на нарах, хозяин прокашлялся и пропел конец какой-то песни на первый пришедший в голову мотив:
Э-э-эй,
Отслужив, вернётся в дом родной солдат,
Лишь девушке уехавшей нет пути назад…
— Ха-ай, афарин! — воскликнул Ахмади, поскольку смысл песни сводился к его приключениям.
— Ах-ах! Уж не собираетесь ли вы, грешным делом, распевать песни за чаем? — удивилась хозяйка дома.
Женщины не догадывались, что их мужья сплутовали в клети.

5
Через неделю после возвращения Ахмади принялся наводить порядок на своём подворье. Сыновья Абдельхак и Магафур увлечённо помогали отцу. Подновили ограду у сарая, привезли с берега пруда полубки, ладно перекрыли крыши клети и сенника.
В один из дней Ахмади снял с гвоздя провисевшее три с лишним года кремнёвое ружьё, почистил его и верхом отправился вдоль Узяшты в сторону гор. Он побывал на Долгом лугу, на выделенном ему общиной сенокосном угодье. Там стояли два больших — копён по сорок — стога. Мысленно похвалил сыновей: «Много сена накосили. Похоже, хваткие ребята. Коль продлятся дни мои и в мире всё будет благополучно, не пожалею сил, чтобы поставить их на ноги покрепче…»
Увидев у реки поднятую на высокий осокорь колоду для пчёл, вспомнил покойного отца. В детстве приезжал он сюда с отцом не раз: поднимали колоду, а после того, как влетал в неё рой, вырезали соты с мёдом. Раньше каждое лето на это дерево садился рой. После смерти отца дело, видно, захирело. Покосившаяся колода ясно говорила, что нынче пчёлы в неё не залетали.
Бросился в глаза вырубленный топором у комля осокоря трезубец — изображение вил. Это родовая тамга Сальмана. Ахмади подумал: «А кому, интересно, достался этот осокорь?» И вновь овладели им мысли об оставленном отцом состоянии, о переделе наследства.
Подъехав к стогам, Ахмади спешился. Бродячий скот посбивал жерди, ограждавшие сено. Ахмади стянул поближе спаренные колья, вбитые по углам ограды, закрепил жерди. Затем вскочил на коня и тронулся в обратный путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93