Их ждали в доме Ахметши.
Решено было свести жениха с невестой у Багау в избе, в которой зимой держали телят и ягнят. Жена Багау прибрала в ней, на нарах за занавеской приготовила брачную постель.
По свадебному обряду невесту сначала полагалось спрятать, чтобы жених заплатил за неё выкуп. Как только по аулу разнеслась весть о приезде Кутлугильде, подружки увели Фатиму к Ахмади-кураисту. Туда потянулись и местные досужие парни, но отец невесты строго-настрого запретил пускать их в дом. Парни толклись у занавешенных окон, пытались лестью умилостивить девчат и проникнуть к ним, но напрасно. Из дому слышались причитания, всхлипывания: подружки прощались с Фатимой. Потом раздался дробный перестук каблуков — принялись плясать.
— Ну, откройте же! — умоляли парни. — Трудно вам, что ли, откинуть крючок?
— Не бойтесь! Тут нет Талхи. Невесту не умыкнёт…
Девчата не отвечали.
И вдруг с улицы донеслось:
— Сунагата тоже нет. Он в Идельбашы, опять в тюрьме сидит…
Безучастная ко всему Фатима, услышав этот злой выкрик, встрепенулась и впервые с тех пор, как не удалась её попытка уйти на завод, горько заплакала.
Прибежал с дрючиной в руке Гимран, нещадно обругал и разогнал назойливых парней.
Следом за ним подоспели самые близкие енгэ Фатимы. Женщины были подкуплены женихом, дабы помогли отыскать спрятанную невесту. В ответ на их требование открыть дверь в доме поднялся визг, несколько девчонок вцепились в дверной крючок: дескать, не дадут открыть. Девушки сдались лишь после того, как енгэ пообещали поделиться деньгами, полученными от жениха.
Пришедшие женщины обрядили Фатиму в новое платье, повязали ей на голову новый платок и накинули новую шаль. Подружки невесты тем временем изощрялись, строя всякие козни. То они, вцеплялись друг в дружку, загораживая Фатиму, то сдёргивали с женщин и прятали их шали. Это была игра, старинный обычай проводов невесты к жениху.
В конце концов, преодолев сопротивление плачущих и причитающих девушек, енгэ под руки вывели Фатиму на улицу…
Жених давно уже сидел там, где предстояла встреча с суженой, — за занавеской в скотной избе. Минула полночь, пропели первые петухи. Парня утомила дальняя дорога, утомило ожидание, веки отяжелели. Он начал клевать носом, и испуганно потёр глаза — сон отлетел.
Кутлугильде — широкоплечий стройный парень с сухощавым лицом. Он в новом чёрном бешмете, на голове — чёрная бархатная тюбетейка, на ногах — белые войлочные чулки с красными узорами, чулки держатся на шнурках с кисточками. Взгляд у Кутлугильды не то, что у Талхи, — серьёзный, умный. В отличие от того же Талхи он был застенчив, маялся, не представляя, как повести себя при первой встрече с Фатимой; его до дрожи в сердце смущало даже то, что предстояло одарить деньгами женщин, которые приведут невесту.
Во дворе поднялся шум-гам. Кутлугильде, полулежавший на нарах, торопливо опустил ноги на пол, сел. В избу ввалилась гурьба женщин и девушек. За занавеску втолкнули Фатиму. Она вынуждена была сесть рядом с женихом, но тут же испуганно отодвинулась, закрыла руками заплаканное лицо. Кутлугильде некоторое время растерянно смотрел на неё, потом вспомнил, что должен отблагодарить своих новых родственниц — кайын енгэ и подружек невесты. Красный от смущения, он вышел из-за занавески, роздал приготовленные для этого деньги. Удовлетворённые женщины выдворили из избы девушек, следом вышли и сами. Дверь захлопнулась.
«Всё… Всё для меня кончилось… — думала Фатима. — Сунагат в тюрьме. А может… Не век же будут держать его там! Год… Или два года… Может быть, выйдет, услышит, что я в Туйралах, и придёт за мной? Ой, как же мне дожить до этого? А может, соврали парни? Ведь приходил он сюда, когда я болела, сказал, что он оправдан. Наверно, ушёл в Идельбашы искать работу. Узнает, что меня увезли в те же края, непременно найдёт…»
От этой мысли стало и радостно, и жутко. Сердце Фатимы бешено заколотилось.
За дверью слышались шаги и приглушённые голоса. К избе, где свели молодых, приставили сторожей…
2
Слушок о том, что Сунагат опять угодил в тюрьму, пустил Ахмади-ловушка. Пустил со зла, узнав, что парень побывал в Ташбаткане и ускользнул от него.
Ахмади осторожно расспрашивал проезжавших на базар жителей горной стороны, не встречался ли им кто-нибудь в пути. Один из проезжих сказал:
— На спуске с Ельмерзяка попались навстречу два егета. По одежде я было принял их за русских, оказалось — башкиры. «Откуда вы?» — спрашиваю. «Из безлошадного аула», — засмеялись они и пошли дальше…
«Определённо этот голодранец шёл с кем-то в Идельбашы», — решил Ахмади.
И в самом деле Сунагат с Хабибуллой побывали на Белорецком заводе, потолклись в посёлке несколько дней, но устроиться на работу не смогли: у них потребовали паспорта. В Каге им тоже не повезло. Авзянскому заводу нужны были углежоги, однако ни у Сунагата, ни у Хабибуллы к этой работе душа не лежала. Поразмышляв, пришли к мнению, что надо идти в Воскресенск, отыскать Тимошку — с ним не пропадёшь. И повёл их тракт Белорецк — Стерлитамак в степную сторону.
На высоком перевале, свернув на полянку, устланную опавшей листвой, путники сели отдохнуть. Подкрепились чёрствым, уже слегка заплесневевшим хлебом.
— Экая тут крутизна! — заметил Хабибулла. — Эх, спустить бы отсюда вниз того самого Кацеля! Покатился бы, как арбуз, а?
— Неплохо бы… Чтобы голову этому дунгызу вдребезги разнесло. С него всё началось. Ходим теперь, мытаримся… — поддержал Сунагат.
К вечеру они дошли до селения Саитово и попросились в дом на околице переночевать.
Хозяин, мужчина средних лет, полюбопытствовал:
— Куда направляетесь?
— В Воскресенку, — ответил Сунагат без утайки.
Хабибулла, решив на всякий случай напустить туману, добавил:
— Там мы на заводской работе…
— Ага… А родом из каких краёв?
— С Яика. Как раз у своих побывали, — солгал теперь и Сунагат. И дабы хозяин не докучал расспросами, объяснил: — Туда шли через Красную Мечеть . Потом в Идельбашы к родне завернули. Идти обратно тем же путём — больно большой крюк получается. Тут, нам сказали, поближе. Ты, агай, должно быть, знаешь, как отсюда выйти на Воскресенку?
— Одна от нас дорога. Вон она — как струна натянутая, — усмехнулся хозяин. — Повернись лицом к закату и шагай да шагай!
Киньябыз — так звали хозяина — пустил парней переночевать и пригласил их поужинать.
— Забирайтесь на нары, мусафиры , — сказал он, когда вошли в дом. — Немалый путь проделали и, верно, проголодались. Ну, кто из вас в передний угол? Ты, мырза? — Это относи лось к Сунагату. — А ты подсаживайся к товарищу.
Хозяйка расстелила скатерть, в большой чаше, вырубленной из корневища дерева, принесла суп и разлила его сначала в миски ребятишкам, которых рассадила тут же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Решено было свести жениха с невестой у Багау в избе, в которой зимой держали телят и ягнят. Жена Багау прибрала в ней, на нарах за занавеской приготовила брачную постель.
По свадебному обряду невесту сначала полагалось спрятать, чтобы жених заплатил за неё выкуп. Как только по аулу разнеслась весть о приезде Кутлугильде, подружки увели Фатиму к Ахмади-кураисту. Туда потянулись и местные досужие парни, но отец невесты строго-настрого запретил пускать их в дом. Парни толклись у занавешенных окон, пытались лестью умилостивить девчат и проникнуть к ним, но напрасно. Из дому слышались причитания, всхлипывания: подружки прощались с Фатимой. Потом раздался дробный перестук каблуков — принялись плясать.
— Ну, откройте же! — умоляли парни. — Трудно вам, что ли, откинуть крючок?
— Не бойтесь! Тут нет Талхи. Невесту не умыкнёт…
Девчата не отвечали.
И вдруг с улицы донеслось:
— Сунагата тоже нет. Он в Идельбашы, опять в тюрьме сидит…
Безучастная ко всему Фатима, услышав этот злой выкрик, встрепенулась и впервые с тех пор, как не удалась её попытка уйти на завод, горько заплакала.
Прибежал с дрючиной в руке Гимран, нещадно обругал и разогнал назойливых парней.
Следом за ним подоспели самые близкие енгэ Фатимы. Женщины были подкуплены женихом, дабы помогли отыскать спрятанную невесту. В ответ на их требование открыть дверь в доме поднялся визг, несколько девчонок вцепились в дверной крючок: дескать, не дадут открыть. Девушки сдались лишь после того, как енгэ пообещали поделиться деньгами, полученными от жениха.
Пришедшие женщины обрядили Фатиму в новое платье, повязали ей на голову новый платок и накинули новую шаль. Подружки невесты тем временем изощрялись, строя всякие козни. То они, вцеплялись друг в дружку, загораживая Фатиму, то сдёргивали с женщин и прятали их шали. Это была игра, старинный обычай проводов невесты к жениху.
В конце концов, преодолев сопротивление плачущих и причитающих девушек, енгэ под руки вывели Фатиму на улицу…
Жених давно уже сидел там, где предстояла встреча с суженой, — за занавеской в скотной избе. Минула полночь, пропели первые петухи. Парня утомила дальняя дорога, утомило ожидание, веки отяжелели. Он начал клевать носом, и испуганно потёр глаза — сон отлетел.
Кутлугильде — широкоплечий стройный парень с сухощавым лицом. Он в новом чёрном бешмете, на голове — чёрная бархатная тюбетейка, на ногах — белые войлочные чулки с красными узорами, чулки держатся на шнурках с кисточками. Взгляд у Кутлугильды не то, что у Талхи, — серьёзный, умный. В отличие от того же Талхи он был застенчив, маялся, не представляя, как повести себя при первой встрече с Фатимой; его до дрожи в сердце смущало даже то, что предстояло одарить деньгами женщин, которые приведут невесту.
Во дворе поднялся шум-гам. Кутлугильде, полулежавший на нарах, торопливо опустил ноги на пол, сел. В избу ввалилась гурьба женщин и девушек. За занавеску втолкнули Фатиму. Она вынуждена была сесть рядом с женихом, но тут же испуганно отодвинулась, закрыла руками заплаканное лицо. Кутлугильде некоторое время растерянно смотрел на неё, потом вспомнил, что должен отблагодарить своих новых родственниц — кайын енгэ и подружек невесты. Красный от смущения, он вышел из-за занавески, роздал приготовленные для этого деньги. Удовлетворённые женщины выдворили из избы девушек, следом вышли и сами. Дверь захлопнулась.
«Всё… Всё для меня кончилось… — думала Фатима. — Сунагат в тюрьме. А может… Не век же будут держать его там! Год… Или два года… Может быть, выйдет, услышит, что я в Туйралах, и придёт за мной? Ой, как же мне дожить до этого? А может, соврали парни? Ведь приходил он сюда, когда я болела, сказал, что он оправдан. Наверно, ушёл в Идельбашы искать работу. Узнает, что меня увезли в те же края, непременно найдёт…»
От этой мысли стало и радостно, и жутко. Сердце Фатимы бешено заколотилось.
За дверью слышались шаги и приглушённые голоса. К избе, где свели молодых, приставили сторожей…
2
Слушок о том, что Сунагат опять угодил в тюрьму, пустил Ахмади-ловушка. Пустил со зла, узнав, что парень побывал в Ташбаткане и ускользнул от него.
Ахмади осторожно расспрашивал проезжавших на базар жителей горной стороны, не встречался ли им кто-нибудь в пути. Один из проезжих сказал:
— На спуске с Ельмерзяка попались навстречу два егета. По одежде я было принял их за русских, оказалось — башкиры. «Откуда вы?» — спрашиваю. «Из безлошадного аула», — засмеялись они и пошли дальше…
«Определённо этот голодранец шёл с кем-то в Идельбашы», — решил Ахмади.
И в самом деле Сунагат с Хабибуллой побывали на Белорецком заводе, потолклись в посёлке несколько дней, но устроиться на работу не смогли: у них потребовали паспорта. В Каге им тоже не повезло. Авзянскому заводу нужны были углежоги, однако ни у Сунагата, ни у Хабибуллы к этой работе душа не лежала. Поразмышляв, пришли к мнению, что надо идти в Воскресенск, отыскать Тимошку — с ним не пропадёшь. И повёл их тракт Белорецк — Стерлитамак в степную сторону.
На высоком перевале, свернув на полянку, устланную опавшей листвой, путники сели отдохнуть. Подкрепились чёрствым, уже слегка заплесневевшим хлебом.
— Экая тут крутизна! — заметил Хабибулла. — Эх, спустить бы отсюда вниз того самого Кацеля! Покатился бы, как арбуз, а?
— Неплохо бы… Чтобы голову этому дунгызу вдребезги разнесло. С него всё началось. Ходим теперь, мытаримся… — поддержал Сунагат.
К вечеру они дошли до селения Саитово и попросились в дом на околице переночевать.
Хозяин, мужчина средних лет, полюбопытствовал:
— Куда направляетесь?
— В Воскресенку, — ответил Сунагат без утайки.
Хабибулла, решив на всякий случай напустить туману, добавил:
— Там мы на заводской работе…
— Ага… А родом из каких краёв?
— С Яика. Как раз у своих побывали, — солгал теперь и Сунагат. И дабы хозяин не докучал расспросами, объяснил: — Туда шли через Красную Мечеть . Потом в Идельбашы к родне завернули. Идти обратно тем же путём — больно большой крюк получается. Тут, нам сказали, поближе. Ты, агай, должно быть, знаешь, как отсюда выйти на Воскресенку?
— Одна от нас дорога. Вон она — как струна натянутая, — усмехнулся хозяин. — Повернись лицом к закату и шагай да шагай!
Киньябыз — так звали хозяина — пустил парней переночевать и пригласил их поужинать.
— Забирайтесь на нары, мусафиры , — сказал он, когда вошли в дом. — Немалый путь проделали и, верно, проголодались. Ну, кто из вас в передний угол? Ты, мырза? — Это относи лось к Сунагату. — А ты подсаживайся к товарищу.
Хозяйка расстелила скатерть, в большой чаше, вырубленной из корневища дерева, принесла суп и разлила его сначала в миски ребятишкам, которых рассадила тут же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93