Ему вспомнилась вдруг стена с муравьями; как тогда, сияющее отверстие, забитое листьями, растворилось, казалось, в тусклом свете, снова завладевшем своей прогнившей империей. Камни, камни, некоторые плашмя, но в основном все углом вверх — строительная площадка, которую заполонили джунгли. Куски стены из фиолетовой керамики, одни — с резьбой, другие — гладкие, откуда свисали папоротники; на некоторых — красные следы огня. Прямо перед ним — барельефы древних времён, слишком индианизированные (Клод подошёл к ним вплотную), но очень красивые, окружённые когда-то отверстиями, наполовину скрытыми теперь стеной из обвалившихся камней. Он решился бросить взгляд дальше: наверху — три разрушенные башни, от них осталось не больше двух метров над землёй; три обрубка торчали над такими немыслимыми руинами, что на них прижилась лишь карликовая растительность; казалось, её нарочно воткнули в эти обломки; жёлтые лягушки не спеша покидали насиженные места. Тени стали короче — невидимое солнце поднималось в небе всё выше. Никакого ветра не было, но недвижное дуновение и нескончаемая дрожь колыхали последние листья — жара…
Упал оторвавшийся камень, прогремев дважды, сначала глухо, затем звонко, вызвав тем самым в сознании Клода слово: необычно. Но более, чем эти мёртвые камни, которые едва оживлялись сновавшими лягушками, никогда не видевшими людей, более, чем этот храм, раздавленный тяжестью необратимого забвения, более, чем скрытое, неуёмное буйство растительной жизни, на эти руины и ненасытные растения, которые замерли, казалось, в испуге, словно поверженные в ужас существа, давило что-то нечеловеческое, вселяя тревогу, мёртвой хваткой державшую и как бы охранявшую эти застывшие на века фигуры, распростёртые над царством сороконожек и прочих никчемных тварей. Мимо него прошёл Перкен, и сразу этот мир морской бездны, подобно выброшенной на берег медузе, утратил всякую жизнь, оказавшись вдруг бессильным перед лицом двух белых мужчин.
— Пойду за инструментами.
Тень его исчезла в туннеле, где повисла оборванная постенница.
Похоже, что главная башня рухнула целиком только с одной стороны, ибо три её стены всё ещё стояли в самом конце большого нагромождения камней. Между ними земля когда-то была раскопана глубоко: сюда вслед за сиамскими поджигателями приходили, видно, туземцы, искатели кладов. Посреди этой ямы возвышался островерхий термитник серого цвета, наверняка заброшенный. Вернулся Перкен с пилой для металла и палкой в руках, из его левого кармана, оттянутого тяжестью, торчал молоток. Взяв камнелом, он насадил его на рукоятку.
— Свай остался в деревне, как я ему велел.
Клод уже схватил пилу, никелированная оправа которой блестела на фоне тёмного камня. Но возле одной из стен, рухнувшей уступами, до барельефа которой можно было дотянуться, он остановился в нерешительности.
— Что с вами? — спросил Перкен.
— Идиотизм какой-то… У меня такое ощущение, что ничего не выйдет…
Он глядел на этот камень, словно видел его впервые; ему не давала покоя мысль о несоответствии между камнем и пилой, о невозможности всего задуманного. Смочив плиту, он ринулся на приступ. Пила со скрежетом вонзилась в керамику. При пятой попытке она соскользнула, он вытащил её из выемки: одного зубца не хватало.
У них было две дюжины лезвий, а глубина выемки пока ещё не превышала и одного сантиметра. Он бросил пилу и огляделся вокруг: на многих камнях, валявшихся на земле, остались фрагменты полустёртых барельефов. До сих пор он не обращал на них внимания, сосредоточившись только на стенах. А может быть, те, что лежали скульптурной резьбой вниз, земле удалось сохранить?
Перкен опередил его мысль. Он позвал возчиков, которые живо соорудили рычаги из молодых деревьев и начали переворачивать плиты. Камень медленно приподнимался, делая на одном из ребёр поворот, и снова падал с глухим звуком «пам!», являя сквозь сеть разбегавшихся во все стороны, обезумевших мокриц очертания какой-нибудь фигуры. В оставшееся на земле углубление, чистое и гладкое, словно литейная форма, падала новая плита, и камни, один за другим, показывали свой лик, разъедаемый землёй на протяжении целого века сиамских нашествий, показывали его вопреки кошмару насекомых, дрожащие ряды которых, ломаясь на глазах, но сохраняя при этом благоразумие, устремлялись в лес, надеясь найти там защиту. И чем больше барельефы показывали свои источенные формы, тем больше Клод проникался уверенностью, что унести можно лишь камни с одной из стен главного храма, оставшейся стоять.
Украшенные резьбой с двух сторон, угловые камни изображали двух танцовщиц, сюжет был высечен на трёх поставленных друг на друга камнях. Самый верхний, если толкнуть его хорошенько, наверняка упадёт.
— Сколько, по-вашему, это стоит? — спросил Перкен.
— Обе танцовщицы?
— Да.
— Трудно сказать; во всяком случае, больше пятисот тысяч франков.
— Вы уверены?
— Да.
Значит, пулемёты, за которыми он ездил в Европу, были тут, в этом лесу, который он так хорошо знал, в этих камнях… А есть ли храмы в его районе? Быть может, они сулили ему гораздо больше, чем пулемёты; нельзя ли, если он отыщет там несколько храмов, вмешаться в дела Бангкока и вместе с тем вооружить своих людей? Ещё один такой храм — это десять пулемётов, двести винтовок… Завороженно глядя на памятник, он забывал о большом числе храмов без всяких скульптур, он забывал о Дороге… Ему грезились смотры со сверкающей линией солнца, играющего на стволах пулемётов, искрой вспыхивающего у точки прицела…
А Клод тем временем велел расчистить землю, чтобы камень при падении не разбился о другой. Пока мужчины передвигали плиты, он разглядывал скульптуру: одну из голов, губы которой чуть тронула улыбка — так обычно улыбаются все кхмерские статуи, — покрывал тонкий мох голубовато-серого цвета, напоминавший пушок на европейских персиках. Трое мужчин толкнули её плечом все разом — она пошатнулась и упала прямо на ребро, уйдя поэтому довольно глубоко в землю. Её перемещение оставило на камне, где она стояла, две блестящие борозды, вдоль которых стройными рядами шествовали матовые муравьи, крайне озабоченные спасением своих яичек. Зато этот второй камень, верхняя часть которого теперь обнажилась, стоял не так, как первый; он был вделан в ещё не разрушенную стену, зажат между двумя плитами весом в несколько тонн. Высвободить его оттуда? Для этого пришлось бы повалить всю стену; и если камни скульптурных частей из отборной керамики с большим трудом, но всё-таки можно было передвигать, другим, огромных размеров, предстояло оставаться на месте до тех пор, пока несколько веков или прорастающие на развалинах смоковницы не повергнут их наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Упал оторвавшийся камень, прогремев дважды, сначала глухо, затем звонко, вызвав тем самым в сознании Клода слово: необычно. Но более, чем эти мёртвые камни, которые едва оживлялись сновавшими лягушками, никогда не видевшими людей, более, чем этот храм, раздавленный тяжестью необратимого забвения, более, чем скрытое, неуёмное буйство растительной жизни, на эти руины и ненасытные растения, которые замерли, казалось, в испуге, словно поверженные в ужас существа, давило что-то нечеловеческое, вселяя тревогу, мёртвой хваткой державшую и как бы охранявшую эти застывшие на века фигуры, распростёртые над царством сороконожек и прочих никчемных тварей. Мимо него прошёл Перкен, и сразу этот мир морской бездны, подобно выброшенной на берег медузе, утратил всякую жизнь, оказавшись вдруг бессильным перед лицом двух белых мужчин.
— Пойду за инструментами.
Тень его исчезла в туннеле, где повисла оборванная постенница.
Похоже, что главная башня рухнула целиком только с одной стороны, ибо три её стены всё ещё стояли в самом конце большого нагромождения камней. Между ними земля когда-то была раскопана глубоко: сюда вслед за сиамскими поджигателями приходили, видно, туземцы, искатели кладов. Посреди этой ямы возвышался островерхий термитник серого цвета, наверняка заброшенный. Вернулся Перкен с пилой для металла и палкой в руках, из его левого кармана, оттянутого тяжестью, торчал молоток. Взяв камнелом, он насадил его на рукоятку.
— Свай остался в деревне, как я ему велел.
Клод уже схватил пилу, никелированная оправа которой блестела на фоне тёмного камня. Но возле одной из стен, рухнувшей уступами, до барельефа которой можно было дотянуться, он остановился в нерешительности.
— Что с вами? — спросил Перкен.
— Идиотизм какой-то… У меня такое ощущение, что ничего не выйдет…
Он глядел на этот камень, словно видел его впервые; ему не давала покоя мысль о несоответствии между камнем и пилой, о невозможности всего задуманного. Смочив плиту, он ринулся на приступ. Пила со скрежетом вонзилась в керамику. При пятой попытке она соскользнула, он вытащил её из выемки: одного зубца не хватало.
У них было две дюжины лезвий, а глубина выемки пока ещё не превышала и одного сантиметра. Он бросил пилу и огляделся вокруг: на многих камнях, валявшихся на земле, остались фрагменты полустёртых барельефов. До сих пор он не обращал на них внимания, сосредоточившись только на стенах. А может быть, те, что лежали скульптурной резьбой вниз, земле удалось сохранить?
Перкен опередил его мысль. Он позвал возчиков, которые живо соорудили рычаги из молодых деревьев и начали переворачивать плиты. Камень медленно приподнимался, делая на одном из ребёр поворот, и снова падал с глухим звуком «пам!», являя сквозь сеть разбегавшихся во все стороны, обезумевших мокриц очертания какой-нибудь фигуры. В оставшееся на земле углубление, чистое и гладкое, словно литейная форма, падала новая плита, и камни, один за другим, показывали свой лик, разъедаемый землёй на протяжении целого века сиамских нашествий, показывали его вопреки кошмару насекомых, дрожащие ряды которых, ломаясь на глазах, но сохраняя при этом благоразумие, устремлялись в лес, надеясь найти там защиту. И чем больше барельефы показывали свои источенные формы, тем больше Клод проникался уверенностью, что унести можно лишь камни с одной из стен главного храма, оставшейся стоять.
Украшенные резьбой с двух сторон, угловые камни изображали двух танцовщиц, сюжет был высечен на трёх поставленных друг на друга камнях. Самый верхний, если толкнуть его хорошенько, наверняка упадёт.
— Сколько, по-вашему, это стоит? — спросил Перкен.
— Обе танцовщицы?
— Да.
— Трудно сказать; во всяком случае, больше пятисот тысяч франков.
— Вы уверены?
— Да.
Значит, пулемёты, за которыми он ездил в Европу, были тут, в этом лесу, который он так хорошо знал, в этих камнях… А есть ли храмы в его районе? Быть может, они сулили ему гораздо больше, чем пулемёты; нельзя ли, если он отыщет там несколько храмов, вмешаться в дела Бангкока и вместе с тем вооружить своих людей? Ещё один такой храм — это десять пулемётов, двести винтовок… Завороженно глядя на памятник, он забывал о большом числе храмов без всяких скульптур, он забывал о Дороге… Ему грезились смотры со сверкающей линией солнца, играющего на стволах пулемётов, искрой вспыхивающего у точки прицела…
А Клод тем временем велел расчистить землю, чтобы камень при падении не разбился о другой. Пока мужчины передвигали плиты, он разглядывал скульптуру: одну из голов, губы которой чуть тронула улыбка — так обычно улыбаются все кхмерские статуи, — покрывал тонкий мох голубовато-серого цвета, напоминавший пушок на европейских персиках. Трое мужчин толкнули её плечом все разом — она пошатнулась и упала прямо на ребро, уйдя поэтому довольно глубоко в землю. Её перемещение оставило на камне, где она стояла, две блестящие борозды, вдоль которых стройными рядами шествовали матовые муравьи, крайне озабоченные спасением своих яичек. Зато этот второй камень, верхняя часть которого теперь обнажилась, стоял не так, как первый; он был вделан в ещё не разрушенную стену, зажат между двумя плитами весом в несколько тонн. Высвободить его оттуда? Для этого пришлось бы повалить всю стену; и если камни скульптурных частей из отборной керамики с большим трудом, но всё-таки можно было передвигать, другим, огромных размеров, предстояло оставаться на месте до тех пор, пока несколько веков или прорастающие на развалинах смоковницы не повергнут их наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42