и хорошо, что камень закрывает проход, делая его пленником, что он взял вдруг на себя заботу о его жизни, которой вот уже несколько месяцев двигало одно-единственное желание.
Он попробовал призвать на помощь свой разум, заблудившийся в этом лесу… Речь была уже не о том, чтобы жить разумно, а чтобы просто выжить. Инстинкт, вырвавшийся на волю среди застывших в оцепенении джунглей, заставлял Клода, сжав зубы, бросаться на этот камень плечом вперёд.
Поглядывая искоса на выемку, словно на притаившегося зверя, он взял кувалду и ударил ею по плите, изогнувшись при этом всем телом. Снова посыпалась керамическая пыль. Он глядел на неё, зачарованный поблескивающей струйкой, и в душе его поднималась ненависть; не отрывая глаз от этой струйки, он стал бить со всего размаха, корпус и руки его будто срослись с кувалдой, а сам он раскачивался на ногах, словно тяжёлый маятник. Все его чувства сосредоточились в руках и пояснице; сама жизнь, надежда, вдохновлявшая его весь последний год, ощущение поражения — всё это, слившись воедино, переплавилось в ярость, он жил только этим безудержным ударом, сотрясавшим его целиком и, подобно некоей вспышке просветления, избавлявшим от власти джунглей.
Остановился он только тогда, когда заметил наклонившегося возле угла стены Перкена.
— Осторожно, в стену вделан только один камень, тот самый, который мы вырубаем. Посмотрите на нижний: он всего лишь поставлен, точно так, как стоял верхний, надо в первую очередь высвободить его. Тогда этот лишится опоры, а так как насечка вряд ли его укрепила…
Клод позвал двух камбоджийцев, сам, не жалея сил, стал тащить нижний камень, а они подталкивали его. Никакого толка: земля и, конечно, мелкая растительность крепко держали его. Клод знал, что кхмерские храмы строились без фундамента, и тут же велел вырыть небольшую траншейку вокруг камня, а потом и под ним. Роя вокруг камня, крестьяне работали очень быстро и ловко, а теперь медлили, опасаясь, как бы плита не раздробила им руки. Он сменил их. Когда яма стала достаточно глубокой, он велел срубить несколько деревьев и сделал из них подпорки; запах влажной земли, гнилых листьев, омытых дождями камней усилился, насквозь пропитав его намокшую полотняную одежду.
Наконец ему с Перкеном удалось извлечь камень, он опрокинулся, явив свою нижнюю часть, покрытую бесцветными мокрицами, которые, спасаясь от ударов, спрятались под ним.
Теперь у них в руках были головы и ноги танцовщиц. А туловища оставались на втором, свободном с двух сторон камне, выступавшем из стены, словно горизонтальный зубец.
Перкен взял кувалду и снова стал бить по верхнему камню. Он надеялся, что тот уступит сразу после первого удара, но ничего подобного не случилось, и он продолжал стучать механически, снова охваченный яростью… На какую-то долю секунды он опять увидел ряды своих смотров, но уже без пулемётов и сметённые, сокрушённые, словно после набега диких слонов. Сознание его затуманилось, а непрерывно повторяемые удары, подобно любому целенаправленному усилию, вызвали волну чувственного наслаждения; однако эти же удары вернули его вновь к действительности — камню…
Внезапно он затаил дыхание — изменился звук ударов — и поспешно сорвал очки: глаза его заволокло видение, что-то голубое и зелёное рвалось наружу, и, пока он в растерянности хлопал глазами, другое видение, превосходившее по силе всё, что его окружало, заслонило собой остальное: линия излома! Солнце отсвечивало на ней; скульптурная часть, на которой тоже виднелась чёткая линия излома, валялась в траве, словно отсечённая голова.
Он вздохнул неторопливо и глубоко. Клод тоже почувствовал облегчение, будь он послабее, пожалуй, заплакал бы. Жизнь снова возвращалась к нему, словно к утопленнику, дурацкое умиление, уже испытанное им в ту минуту, когда он увидел первую скульптуру, снова охватило его. Вид этого камня, упавшего изломом вверх, неожиданно примирил его и с лесом, и с храмом, и с самим собой. Он представил себе, как будут выглядеть все три камня, если поставить их вместе, один на другой: две танцовщицы, причём из числа самых безупречных среди известных ему скульптур. Предстояло погрузить их на повозки… Мысль его работала неустанно; доведись ему заснуть, он тотчас проснулся бы, только бы перевезти их.
По расчищенной тропе туземцы толкали теперь уже три плиты. Он глядел на это сокровище, добытое с таким трудом, слушал приглушённый стук плит, которые по очереди прижимали к земле стебли тростника, и считал, сам того не сознавая, удар за ударом — так скупой пересчитывает деньги.
Перед обвалившимся входом туземцы остановились. Быки по другую сторону не мычали, зато было слышно, как они роют землю копытами. Перкен велел срубить два дерева, обвил верёвками один из скульптурных камней и прикрепил его к стволу, который шестеро туземцев водрузили себе на плечи, но поднять его они так и не смогли. Клод тут же заменил двоих, одного — боем, а вместо другого стал сам.
— Поднимайте!
На этот раз носильщики в полнейшем молчании медленно распрямились все вместе.
Хрустнула ветка, потом ещё несколько, одна за другой; хруст приближался. Остановившись, Клод вглядывался в лес, но, как всегда, ничего не увидел. Какой-нибудь любопытный житель дальней деревни не стал бы прятаться… Может, это Свай?.. Клод подал Перкену знак, тот занял его место под стволом, а сам, вынув револьвер, двинулся туда, откуда доносился шум. Туземцы, которые слышали шорох кобуры, затем слабый щелчок взведённого курка, поглядывали с тревогой, не понимая, в чём дело. Перкен, опустив тяжёлый ствол на плечо, чтобы освободить руки, тоже достал револьвер. Клод, уже ступивший под сень деревьев, ничего не видел, кроме довольно густой тени с разбросанными пятнами паутины. Пытаться отыскать там туземца, привычного к лесу, было безумием. Перкен не двигался. В двух метрах над головой Клода ветки вдруг опустились, потом мягко подпрыгнули вверх, освободившись от тяжести серых шариков, перескочивших на другие ветки и заставивших их описать широкую кривую: обезьяны. Рассердившись и в то же время почувствовав облегчение, Клод обернулся, полагая, что со всех сторон его встретят смехом, но никто из туземцев не смеялся, Перкен тоже.
Клод подошёл к нему.
— Обезьяны!
— Но не одни — под обезьянами ветки не хрустят.
Клод сунул револьвер в кобуру, бессмысленный жест в снова воцарившейся тишине, нависшей над всеми этими жизнями, обречёнными быть вместе, в гнилостном лесу…
Он вернулся к неподвижно застывшей группе и занял своё место под стволом. В несколько минут завал был преодолен. Он велел подкатить повозки как можно ближе, так что Перкену пришлось просить возчиков подать назад, чтобы иметь возможность развернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Он попробовал призвать на помощь свой разум, заблудившийся в этом лесу… Речь была уже не о том, чтобы жить разумно, а чтобы просто выжить. Инстинкт, вырвавшийся на волю среди застывших в оцепенении джунглей, заставлял Клода, сжав зубы, бросаться на этот камень плечом вперёд.
Поглядывая искоса на выемку, словно на притаившегося зверя, он взял кувалду и ударил ею по плите, изогнувшись при этом всем телом. Снова посыпалась керамическая пыль. Он глядел на неё, зачарованный поблескивающей струйкой, и в душе его поднималась ненависть; не отрывая глаз от этой струйки, он стал бить со всего размаха, корпус и руки его будто срослись с кувалдой, а сам он раскачивался на ногах, словно тяжёлый маятник. Все его чувства сосредоточились в руках и пояснице; сама жизнь, надежда, вдохновлявшая его весь последний год, ощущение поражения — всё это, слившись воедино, переплавилось в ярость, он жил только этим безудержным ударом, сотрясавшим его целиком и, подобно некоей вспышке просветления, избавлявшим от власти джунглей.
Остановился он только тогда, когда заметил наклонившегося возле угла стены Перкена.
— Осторожно, в стену вделан только один камень, тот самый, который мы вырубаем. Посмотрите на нижний: он всего лишь поставлен, точно так, как стоял верхний, надо в первую очередь высвободить его. Тогда этот лишится опоры, а так как насечка вряд ли его укрепила…
Клод позвал двух камбоджийцев, сам, не жалея сил, стал тащить нижний камень, а они подталкивали его. Никакого толка: земля и, конечно, мелкая растительность крепко держали его. Клод знал, что кхмерские храмы строились без фундамента, и тут же велел вырыть небольшую траншейку вокруг камня, а потом и под ним. Роя вокруг камня, крестьяне работали очень быстро и ловко, а теперь медлили, опасаясь, как бы плита не раздробила им руки. Он сменил их. Когда яма стала достаточно глубокой, он велел срубить несколько деревьев и сделал из них подпорки; запах влажной земли, гнилых листьев, омытых дождями камней усилился, насквозь пропитав его намокшую полотняную одежду.
Наконец ему с Перкеном удалось извлечь камень, он опрокинулся, явив свою нижнюю часть, покрытую бесцветными мокрицами, которые, спасаясь от ударов, спрятались под ним.
Теперь у них в руках были головы и ноги танцовщиц. А туловища оставались на втором, свободном с двух сторон камне, выступавшем из стены, словно горизонтальный зубец.
Перкен взял кувалду и снова стал бить по верхнему камню. Он надеялся, что тот уступит сразу после первого удара, но ничего подобного не случилось, и он продолжал стучать механически, снова охваченный яростью… На какую-то долю секунды он опять увидел ряды своих смотров, но уже без пулемётов и сметённые, сокрушённые, словно после набега диких слонов. Сознание его затуманилось, а непрерывно повторяемые удары, подобно любому целенаправленному усилию, вызвали волну чувственного наслаждения; однако эти же удары вернули его вновь к действительности — камню…
Внезапно он затаил дыхание — изменился звук ударов — и поспешно сорвал очки: глаза его заволокло видение, что-то голубое и зелёное рвалось наружу, и, пока он в растерянности хлопал глазами, другое видение, превосходившее по силе всё, что его окружало, заслонило собой остальное: линия излома! Солнце отсвечивало на ней; скульптурная часть, на которой тоже виднелась чёткая линия излома, валялась в траве, словно отсечённая голова.
Он вздохнул неторопливо и глубоко. Клод тоже почувствовал облегчение, будь он послабее, пожалуй, заплакал бы. Жизнь снова возвращалась к нему, словно к утопленнику, дурацкое умиление, уже испытанное им в ту минуту, когда он увидел первую скульптуру, снова охватило его. Вид этого камня, упавшего изломом вверх, неожиданно примирил его и с лесом, и с храмом, и с самим собой. Он представил себе, как будут выглядеть все три камня, если поставить их вместе, один на другой: две танцовщицы, причём из числа самых безупречных среди известных ему скульптур. Предстояло погрузить их на повозки… Мысль его работала неустанно; доведись ему заснуть, он тотчас проснулся бы, только бы перевезти их.
По расчищенной тропе туземцы толкали теперь уже три плиты. Он глядел на это сокровище, добытое с таким трудом, слушал приглушённый стук плит, которые по очереди прижимали к земле стебли тростника, и считал, сам того не сознавая, удар за ударом — так скупой пересчитывает деньги.
Перед обвалившимся входом туземцы остановились. Быки по другую сторону не мычали, зато было слышно, как они роют землю копытами. Перкен велел срубить два дерева, обвил верёвками один из скульптурных камней и прикрепил его к стволу, который шестеро туземцев водрузили себе на плечи, но поднять его они так и не смогли. Клод тут же заменил двоих, одного — боем, а вместо другого стал сам.
— Поднимайте!
На этот раз носильщики в полнейшем молчании медленно распрямились все вместе.
Хрустнула ветка, потом ещё несколько, одна за другой; хруст приближался. Остановившись, Клод вглядывался в лес, но, как всегда, ничего не увидел. Какой-нибудь любопытный житель дальней деревни не стал бы прятаться… Может, это Свай?.. Клод подал Перкену знак, тот занял его место под стволом, а сам, вынув револьвер, двинулся туда, откуда доносился шум. Туземцы, которые слышали шорох кобуры, затем слабый щелчок взведённого курка, поглядывали с тревогой, не понимая, в чём дело. Перкен, опустив тяжёлый ствол на плечо, чтобы освободить руки, тоже достал револьвер. Клод, уже ступивший под сень деревьев, ничего не видел, кроме довольно густой тени с разбросанными пятнами паутины. Пытаться отыскать там туземца, привычного к лесу, было безумием. Перкен не двигался. В двух метрах над головой Клода ветки вдруг опустились, потом мягко подпрыгнули вверх, освободившись от тяжести серых шариков, перескочивших на другие ветки и заставивших их описать широкую кривую: обезьяны. Рассердившись и в то же время почувствовав облегчение, Клод обернулся, полагая, что со всех сторон его встретят смехом, но никто из туземцев не смеялся, Перкен тоже.
Клод подошёл к нему.
— Обезьяны!
— Но не одни — под обезьянами ветки не хрустят.
Клод сунул револьвер в кобуру, бессмысленный жест в снова воцарившейся тишине, нависшей над всеми этими жизнями, обречёнными быть вместе, в гнилостном лесу…
Он вернулся к неподвижно застывшей группе и занял своё место под стволом. В несколько минут завал был преодолен. Он велел подкатить повозки как можно ближе, так что Перкену пришлось просить возчиков подать назад, чтобы иметь возможность развернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42