«Может, он думает, что отвечает другому рабу?» Перкену не терпелось оказаться рядом с Кса, заставить его тут же перевести, коснуться его, и он чуть было не растянулся во всю длину — забыл, что всё ещё держит руками ногу. Бой заметил его неловкое движение и, хотя был довольно далеко, успел прийти на помощь. Перкен ухватился за него.
— Ну что?
Кса глядел на него с беспокойством и привычным смирением туземцев, свыкшихся с безумствами белых, поражённый его резкостью и глухим голосом, будто кто-то мог услыхать и понять их на этой глинобитной площадке, где не было никого, кроме продолжавшего свой путь раба и пса, спешившего укрыться в тени.
— Возле банановых деревьев.
Сомнений не оставалось: на поляне стояла всего одна группа банановых деревьев, наполовину одичавших; рядом с ними — большая хижина. Заинтригованный, Клод вернулся назад, смутно догадываясь о том, что произошло.
— Раб сказал, что он в этой хижине.
— Грабо? В какой хижине?
Из предосторожности Перкен показал пальцем, прижав руку к бедру.
— Мы пойдём туда?
— Не сразу, сначала распряжём быков. Потом сделаем вид, что попали туда как бы случайно… по крайней мере насколько это возможно…
Они догнали проводника. Перед отведённой им хижиной Кса начал распрягать быков.
— Довольно, Перкен. Пора идти!
— Как хотите.
Несмотря на все уловки, банановая хижина влекла их с неодолимой силой. Сколько бы они ни тратили времени на споры, всё равно они были в руках Грабо. Если же им суждено договориться, то чем раньше это случиться, тем лучше.
— А если дело не пойдёт? — спросил Клод.
— Я его прикончу. Это единственный наш шанс. В лесу да ещё в его районе нам всё равно крышка…
Грабо, несомненно, имел представление о револьверах, из которых стреляют сквозь брюки… Но вот они дошли до места. Хижина без окна, с примитивной дверью без всякой решётки. Щеколда, запертая снаружи . «Наверняка есть какой-то другой вход». За хижиной завыла собака. «Если она не угомонится, они все прибегут сюда». Он открыл щеколду и нерешительно потянул дверь к себе, опасаясь, что она заперта ещё и изнутри; дверь подалась с трудом, что объяснялось не только охватившей его тревогой, но и перекосом дерева в период ливневых дождей.
Слышалось позвякивание колокольчика. Сверху упал косой луч солнца, в котором плясали мельчайшие темно-синие частицы; внутри хижины, будто вокруг оси, кружили какие-то тёмные массы, то поднимаясь, то опускаясь. Самая высокая наконец приобрела очертания, то была горизонтальная перекладина — она чётко проступала сбоку. Что-то её тащило. Она вращалась вокруг огромной лохани или чана… Вращалась, опрокидываясь и теряя форму по мере того, как удалялась от слепящего луча, проникавшего в отверстие и высвечивавшего слой пыли на полу возле их перепутавшихся силуэтов с длинными туловищами и короткими ногами. Но вот вся машина появилась в солнечном прямоугольнике дверного проёма — мельница. Позвякивание смолкло.
Перкен немного отступил в тень, чтобы лучше видеть, и Клод, будто краб, попятился вслед за ним, не в силах оставаться на месте, но оторвать взгляд от лавины света, льющегося в хижину, и шагать нормально, он тоже не мог. А Перкен всё отступал и отступал, словно охваченный ужасом. Клод угадывал судорожное движение его пальцев, искавших опоры, изумление потрясённого человека: он ничего не говорил и уже не двигался.
К мельнице был привязан раб. Лицо его заросло бородой. Белый?
Заглушая вой собаки, Перкен выкрикнул какую-то фразу, но так быстро, что Клод ничего не разобрал; Перкен, задыхаясь, тотчас повторил:
— Что случилось?
Напрягшись до дрожи в плечах, раб бросился во тьме вперёд. Колокольчик снова звякнул — один-единственный раз, это было вроде рабского клейма; мужчина остановился.
— Грабо? — завопил Перкен.
Несказанный ужас и вопрос, прозвучавшие в голосе, не нашли никакого отклика в обращённом к ним лице. Клод пытался отыскать глаза, но не различал ничего, кроме бороды и носа. Мужчина вытянул руку с растопыренными пальцами, видно собираясь что-то взять; потом уронил её, и она мягко ударилась о ляжку.
Он был привязан кожаными ремнями. «Слепой?» — спрашивал себя Клод, не в силах вымолвить ни слова или обратиться с вопросом к Перкену.
Меж тем это жалкое лицо было обращено к ним. К ним или к свету? Клод так и не нашёл взгляд, который искал, но ведь Перкен говорил, что Грабо кривой, а мужчина стоял не лицом к двери, а вполоборота.
— Грабо!..
Надежда не получить ответа, и всё-таки…
Мужчина произнёс несколько слов каким-то фальцетом.
— Was? — задыхаясь, выкрикнул Перкен.
— Но он ведь говорил не по-немецки!
— Нет, не мои, это я… Что? Что?!
Раб пытался приблизиться к ним, но ремни удерживали его у конца перекладины, и каждое движение толкало его на орбиту мельницы — либо вправо, либо влево.
— Да сделай же круг, чёрт побери!
И тотчас оба белых почувствовали, что больше всего они опасаются приближения этого существа. То было не отвращение и не страх, а священный ужас, трепет перед нечеловеческим началом, который Клод недавно изведал у погребального костра. А тот опять, как только что, сделал два шага вперёд (и опять колокольчик) и снова остановился.
— Значит, он всё-таки понял, — прошептал Клод.
Он понял и эту фразу тоже, хотя сказана она была очень тихо.
— Кто вы такие? — спросил он наконец по-французски своим странным голосом.
Немое отчаяние охватило Клода: как ответить на этот неоднозначный вопрос — назвать свои имена, сказать «французы», «белые» или ещё что?
— Скоты! — заикаясь, вымолвил Перкен.
Вопрос, звучавший до сих пор в каждом его слове, даже в приказании сделать круг, исполнен был ненависти. Он подошёл и назвал своё имя; Клод явственно видел два натянутых века, приклеившихся к несуществующей кости. Коснуться этого человека, чтобы хоть что-то наконец связало их с ним! Как вызвать мысль на его лице, обезличенном этими веками с вертикальными шрамами, этой ужасающей грязью? Перкен вцепился руками в его плечи.
— Что? Что?
Мужчина повернул лицо не в сторону Перкена, стоявшего совсем рядом с ним, а к свету. Щёки его судорожно дёрнулись, он собирался что-то сказать. Клод жадно ловил звуки этого голоса, страшась того, что ожидал услышать. И наконец услыхал:
— Ничего…
Мужчина вовсе не был безумен. Он тянул это слово, будто хотел добавить ещё что-то, но не похож был на человека, который ничего не помнит или просто не хочет отвечать; это был человек, изрекавший свою истину . А между тем (Клоду невольно вспомнилось: «Кончай, и вся недолга») то был самый настоящей мертвец. Надо было вдохнуть что-то в этот труп, ведь делают же утопленнику искусственное дыхание…
Дверь, хлопнув, закрылась. С исчезновением солнечных лучей тюремный сумрак снова окутал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Ну что?
Кса глядел на него с беспокойством и привычным смирением туземцев, свыкшихся с безумствами белых, поражённый его резкостью и глухим голосом, будто кто-то мог услыхать и понять их на этой глинобитной площадке, где не было никого, кроме продолжавшего свой путь раба и пса, спешившего укрыться в тени.
— Возле банановых деревьев.
Сомнений не оставалось: на поляне стояла всего одна группа банановых деревьев, наполовину одичавших; рядом с ними — большая хижина. Заинтригованный, Клод вернулся назад, смутно догадываясь о том, что произошло.
— Раб сказал, что он в этой хижине.
— Грабо? В какой хижине?
Из предосторожности Перкен показал пальцем, прижав руку к бедру.
— Мы пойдём туда?
— Не сразу, сначала распряжём быков. Потом сделаем вид, что попали туда как бы случайно… по крайней мере насколько это возможно…
Они догнали проводника. Перед отведённой им хижиной Кса начал распрягать быков.
— Довольно, Перкен. Пора идти!
— Как хотите.
Несмотря на все уловки, банановая хижина влекла их с неодолимой силой. Сколько бы они ни тратили времени на споры, всё равно они были в руках Грабо. Если же им суждено договориться, то чем раньше это случиться, тем лучше.
— А если дело не пойдёт? — спросил Клод.
— Я его прикончу. Это единственный наш шанс. В лесу да ещё в его районе нам всё равно крышка…
Грабо, несомненно, имел представление о револьверах, из которых стреляют сквозь брюки… Но вот они дошли до места. Хижина без окна, с примитивной дверью без всякой решётки. Щеколда, запертая снаружи . «Наверняка есть какой-то другой вход». За хижиной завыла собака. «Если она не угомонится, они все прибегут сюда». Он открыл щеколду и нерешительно потянул дверь к себе, опасаясь, что она заперта ещё и изнутри; дверь подалась с трудом, что объяснялось не только охватившей его тревогой, но и перекосом дерева в период ливневых дождей.
Слышалось позвякивание колокольчика. Сверху упал косой луч солнца, в котором плясали мельчайшие темно-синие частицы; внутри хижины, будто вокруг оси, кружили какие-то тёмные массы, то поднимаясь, то опускаясь. Самая высокая наконец приобрела очертания, то была горизонтальная перекладина — она чётко проступала сбоку. Что-то её тащило. Она вращалась вокруг огромной лохани или чана… Вращалась, опрокидываясь и теряя форму по мере того, как удалялась от слепящего луча, проникавшего в отверстие и высвечивавшего слой пыли на полу возле их перепутавшихся силуэтов с длинными туловищами и короткими ногами. Но вот вся машина появилась в солнечном прямоугольнике дверного проёма — мельница. Позвякивание смолкло.
Перкен немного отступил в тень, чтобы лучше видеть, и Клод, будто краб, попятился вслед за ним, не в силах оставаться на месте, но оторвать взгляд от лавины света, льющегося в хижину, и шагать нормально, он тоже не мог. А Перкен всё отступал и отступал, словно охваченный ужасом. Клод угадывал судорожное движение его пальцев, искавших опоры, изумление потрясённого человека: он ничего не говорил и уже не двигался.
К мельнице был привязан раб. Лицо его заросло бородой. Белый?
Заглушая вой собаки, Перкен выкрикнул какую-то фразу, но так быстро, что Клод ничего не разобрал; Перкен, задыхаясь, тотчас повторил:
— Что случилось?
Напрягшись до дрожи в плечах, раб бросился во тьме вперёд. Колокольчик снова звякнул — один-единственный раз, это было вроде рабского клейма; мужчина остановился.
— Грабо? — завопил Перкен.
Несказанный ужас и вопрос, прозвучавшие в голосе, не нашли никакого отклика в обращённом к ним лице. Клод пытался отыскать глаза, но не различал ничего, кроме бороды и носа. Мужчина вытянул руку с растопыренными пальцами, видно собираясь что-то взять; потом уронил её, и она мягко ударилась о ляжку.
Он был привязан кожаными ремнями. «Слепой?» — спрашивал себя Клод, не в силах вымолвить ни слова или обратиться с вопросом к Перкену.
Меж тем это жалкое лицо было обращено к ним. К ним или к свету? Клод так и не нашёл взгляд, который искал, но ведь Перкен говорил, что Грабо кривой, а мужчина стоял не лицом к двери, а вполоборота.
— Грабо!..
Надежда не получить ответа, и всё-таки…
Мужчина произнёс несколько слов каким-то фальцетом.
— Was? — задыхаясь, выкрикнул Перкен.
— Но он ведь говорил не по-немецки!
— Нет, не мои, это я… Что? Что?!
Раб пытался приблизиться к ним, но ремни удерживали его у конца перекладины, и каждое движение толкало его на орбиту мельницы — либо вправо, либо влево.
— Да сделай же круг, чёрт побери!
И тотчас оба белых почувствовали, что больше всего они опасаются приближения этого существа. То было не отвращение и не страх, а священный ужас, трепет перед нечеловеческим началом, который Клод недавно изведал у погребального костра. А тот опять, как только что, сделал два шага вперёд (и опять колокольчик) и снова остановился.
— Значит, он всё-таки понял, — прошептал Клод.
Он понял и эту фразу тоже, хотя сказана она была очень тихо.
— Кто вы такие? — спросил он наконец по-французски своим странным голосом.
Немое отчаяние охватило Клода: как ответить на этот неоднозначный вопрос — назвать свои имена, сказать «французы», «белые» или ещё что?
— Скоты! — заикаясь, вымолвил Перкен.
Вопрос, звучавший до сих пор в каждом его слове, даже в приказании сделать круг, исполнен был ненависти. Он подошёл и назвал своё имя; Клод явственно видел два натянутых века, приклеившихся к несуществующей кости. Коснуться этого человека, чтобы хоть что-то наконец связало их с ним! Как вызвать мысль на его лице, обезличенном этими веками с вертикальными шрамами, этой ужасающей грязью? Перкен вцепился руками в его плечи.
— Что? Что?
Мужчина повернул лицо не в сторону Перкена, стоявшего совсем рядом с ним, а к свету. Щёки его судорожно дёрнулись, он собирался что-то сказать. Клод жадно ловил звуки этого голоса, страшась того, что ожидал услышать. И наконец услыхал:
— Ничего…
Мужчина вовсе не был безумен. Он тянул это слово, будто хотел добавить ещё что-то, но не похож был на человека, который ничего не помнит или просто не хочет отвечать; это был человек, изрекавший свою истину . А между тем (Клоду невольно вспомнилось: «Кончай, и вся недолга») то был самый настоящей мертвец. Надо было вдохнуть что-то в этот труп, ведь делают же утопленнику искусственное дыхание…
Дверь, хлопнув, закрылась. С исчезновением солнечных лучей тюремный сумрак снова окутал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42