Он вообще проявлял поразительную без­участность к своей работе. Его взгляд постоянно блуждал где-то в туманной дали; он сидел, сгорбившись, и зевал, или шле­пал губами, и слюна текла у него по подбородку. Один раз, когда я попытался его растормошить и легонько пихнул лок­тем, чтобы вывести из этого столбняка, он вдруг захныкал, тонко и жалобно, как зверюшка, попавшаяся в капкан.
Пока брат Нестор витал мыслями где-то в неведомых мне пространствах, я спокойно обшаривал мастерскую. Я обнару­жил машины для стрижки газона, стеклянные ящики для рас­сады, лопатки с шипами и тяпки с коловратными ручками. Резки для овощей и терки для моркови, зубастые щипцы для измельчения чеснока и имбирного корня, автоматизирован­ные устройства для сбора мандрагоры, предназначенные для суеверных мракобесов, гранитные ступки с пестиками, приво­димые в движение гидроэнергией. На многочисленных пол­ках обнаружились склянки с птичьим клеем, приманки в виде жуков, пропитанных отравой, соли для уничтожения слизня­ков и всевозможные яды для мух. В самом дальнем углу я нашел оборудование для купален и умывальных: краны, отку­да била струя воды, подставки под тазики с подогревом, вер­тящиеся барабаны для полотенец и кашеобразные мыла с за­пахом дегтя и серой амбры.
Однажды, кажется, это было во время Полного Недоуме­ния, я отважился заглянуть под чертежный стол брата Несто­ра, где давно уже заприметил какие-то штуки, прикрытые парусиной. Поглядывая с опаской на брата Нестора – у которого как раз случился очередной столбняк, – я сначала ощупал предмет под холстом. Подозрительно знакомые формы. При­подняв покрывало, я обнаружил под ним… свою взбивалку. Да нет, сказал я себе, никто из Избранников не присвоит себе чужие изобретения, им это незачем, у них своих изобретений полно, и вообще они выше этого. Но, рассмотрев повнима­тельнее сие педальное устройство, я увидел, что это не моя взбивалка: это была просто копия, причем достаточно грубая, моего оригинала, сиречь первообраза, иными словами, жал­кая подделка под мой образец. Мне с трудом верилось в оче­видное, но я держал в руках вещественное доказательство.
Брат Нестор был плагиатором.
Удивительно, правда, как изменяется восприятие в соот­ветствии с нашими ожиданиями. Если раньше я вполне созна­тельно закрывал глаза на странности чудаковатых братьев, то после этого удручающего открытия насчет брата Нестора я уже не мог думать ни о чем другом. Украденная взбивалка стала для меня как ящик Пандоры, из которого высыпались тысячи подозрений. Что собой представляет Башня? Как она функционирует? Кто за этим следит. И где Гербош фон Окба? Я терялся в догадках. Я много думал, но безрезультатно. Все вокруг изменилось, изменилось внутри – как это бывает осенью, когда соки растений уходят в корни, и каждый лист несет в себе неотвратимое увядание. В положенные часы я приходил в мастерские к братьям, взыскуя знаний, которые мне приходилось выманивать у наставников лестью или же хитростью. По ночам я боролся со сном, чтобы застать чело­века, подливавшего мне воду в умывальный таз. Но борьба была явно неравной. Я так уставал за день, что после ужина мне едва хватало сил доползти до кровати. Я клал голову на соломенную подушку и тут же проваливался в глубокий сон, как камень, брошенный в воду, тут же идет ко дну. Просыпал­ся я только утром, и лица братьев были все теми же мертвен­но-бледными масками, какие бывают у тех, кто не видит снов.
Первым, с кем я решил побеседовать, был брат Людвиг. Зная, как его раздражает мое присутствие, я сел так, чтобы он мог меня видеть от своей доски, и всю Теорию и Компоновку просидел с глупым видом и молча. Тактика, надо сказать, уто­мительная и скучная, но она принесла плоды, причем очень скоро. Брат Людвиг так упорно старался не замечать, как я маячу на периферии его поля зрения, что уже через пару часов у него развился местный астигматизм. Ему приходилось щу­риться левым глазом, от чего у него начались судороги в щеке. В конце концов он откусил кусок мела и выплюнул пыль мне в лицо.
– Чего тебе надо?
– А мне что-то надо, брат Людвиг?
– Ты тут сидишь и та-та-таращишься на меня, как сыч. Невозможно работать в так-таких условиях…
– А давно вы работаете над своей теоремой, брат Людвиг?
Вопрос застал брата Людвига врасплох. Он прищурился с подозрением:
– А почему ты вдруг спрашиваешь?
– Давно собирался спросить.
– И ты поэтому меня ды-ды-донимал весь ды-ды-день?
– А я разве вас донимал, брат Людвиг?
Математик ущипнул себя за щеку всей пятерней и тихо выругался себе под нос.
– Если я тебе отвечу, ты уйдешь с гы-гы-глаз моих? Обе­щаешь?
Я шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы, старательно изображая обиду.
– Обещаю, да.
Брат Людвиг кивнул, растирая сведенную судорогой щеку.
– Впервые я сформулировал свою теорему… сейчас, пого­ди… ага… сорок два года назад.
– Сорок два года ?
– И три месяца.
– А вы сами как думаете, закончите вы ее или нет?
– Не де-де-дерзи.
То есть можно было с уверенностью предположить, что он посвятил всю свою жизнь разрешению проблемы, по сути своей неразрешимой. Верный своему слову, я вскочил с табурета и направился к двери. И тут мне пришла одна мысль.
– Брат Людвиг?
– Чего еще?!
– А что это за теорема, вы можете мне сказать?
– Не говори глупостей, мальчик, по прошествии стольких лет, когда я уже близок к решению, неужели я помню, что это за теорема?!
Пальцы у брата Эридуса были вымазаны чернилами, а глаза покраснели и слезились, как будто он резал лук. Я принялся без всякого интереса рассматривать его коллекцию азиатских ножей для бумаги, пытаясь понять, в каком он настроении, и наконец полюбопытствовал, как продвигается его «Полный и всеобъемлющий лексикон всего сущего».
– Как будто пытаешься вычерпать море ложкой, – отве­тил он.
Был час Полного Недоумения, до вечернего Вздрема пе­ред ужином оставалось не так уж и много времени, и можно было надеяться, что бдительность брата Эридуса не выдержит длительной осады. Я избрал жесткую и беспощадную тактику, хотя начал достаточно мягко, а именно с лести. У меня просто не было слов, чтобы выразить свое восхищение его порази­тельной самоотверженностью. Отдавая все свои силы столь титаническому труду, пренебрегая сном ради занятий, разве он не подобен Атланту, держащему на своих плечах небесный свод Знания и Мысли, сказал я ему. Зачем ему сон?! Сон – утешение смертных. Сон – тихая гавань для потрепанных бу­рей судов. Сладкие объятия Морфея. Укрепляющий сон, вос­станавливающий силы и дающий поддержку.
Минут через пять он уже храпел у себя за столом, уронив голову на руки. Я потыкал его пальцем в плечо, чтобы удосто­вериться, что он и вправду заснул, и он лишь издал какое-то нечленораздельное мычание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67