Поднявшись на ноги, я некоторое время постоял на месте, свыкаясь с необычными ощущениями, а затем шагнул к своим неведомым спутникам и, опираясь на плечо одного из них, двинулся вслед за ними в путь.
Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку, на котором приливы и отливы, избороздившие приморские пляжи, не оставили и следа. Ослепительный песчаный ковер служил благодатным рефлектором для солнечных лучей — я видел, как от него исходила сила этого отраженного сияния, которым была пронизана каждая частица воды.
Полипы и иглокожие устилали песчаное дно. Разновидности изид, трубчатые кораллы — корнулярии, живущие особняком, гроздья первобытных глазчат, грибовидные фунгии, ветряницы, приросшие к почве своей мускулистой подошвой, представляли собою настоящий подводный цветок, разукрашенный сифонофорами — порпитами в венчике лазоревых щупалец. Сплетенные руками наяд, трепетали при каждом нашем шаге гирлянды бугорчатых астерофитонов… Жаль было ступать ногами по этим блистающим моллюскам, устилавшим землю тысячами морских гребешков, морских молотков, донаксов, настоящих прыгающих ракушек, трохусов, красных шлемов, крылатиков, петушков, сердцевидок и множества других созданий неисчерпаемого своей фантазией океана. Над нашими головами плыли отряды физалий с колыхающимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми или нежно-розовыми зонтиками с лазоревой окраиной защищали нас от солнечных лучей, а фосфоресцирующие медузы — пелагии были готовы освещать дорогу, если бы нас вдруг настигла здесь ночь.
Несколько в стороне от нашего маршрута я время от времени видел на дне моря остовы множества разбитых кораблей — якоря, пушки, ядра, железную оковку лопастей винтов, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна — одни уже покрытые отложениями кораллов, другие только ржавчиной. Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновениях или разбились о подводные скалы. При этом некоторые из них пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем, как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, что они стояли на якоре в открытом рейде и только ждали сигнала к отплытию! Но безмолвие и смерть царили в этой области бедствий…
Затем мы прошли луга водорослей, поражавших своей мощностью. Подводные лужайки по мягкости могли соперничать с самыми пушистыми коврами, вытканными руками искуснейших мастеров. Водоросли не только стлались под ногами, но и раскидывались над головой. Над нами развевались длинные космы фукусов, то шарообразные, то трубчатые, лауренсии, тонколистые кладостефы, лапчатые родимении, похожие на кактусы.
Вскоре мы подошли к опушке настоящего подводного леса. Ни одна травинка не стлалась по земле, ни одна ветвь не сгибалась и не росла в горизонтальном направлении. Все устремлялось вверх, к поверхности океана. Тут было царство вертикальных линий!
Между древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного пояса, виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в цвету! Живые изгороди из зоофитов, на которых пышно распускались коралловидные меандрины, исполосованные извилистыми бороздками, желтоватые звездчатые кораллы-кариофиллеи с прозрачными щупальцами, пучки похожих на травы зоантарий, и в довершение иллюзии рыбки — ильные прыгуны порхали с ветки на ветку, точно рой колибри, а из-под наших ног, как стаи бекасов, поднимались желтые, с ощеренной пастью и заостренной чешуей леписаканты, дактилоптеры и моноцентры…
Пройдя ещё несколько шагов среди этих зарослей, мои провожатые раздвинули кусты каких-то широколиственных водорослей и мы неожиданно оказались прямо перед открытым люком подводного корабля. Как только мы вошли в кабину, овальная крышка за нами плотно закрылась, и внутри судна заработали насосы, что было видно по тому, как спадает уровень воды вокруг нас. Через несколько секунд в кабине не осталось и капли воды.
Тогда распахнулась внутренняя дверь и мы попали в своеобразную «гардеробную». Не без труда стащив с себя ставшие вдруг тяжелыми скафандры, мы прошли по ярко освещенному коридору и оказались в просторной кают-компании.
— Где я? — хотел уже было спросить я кого-либо из присутствующих, но в эту минуту шедший впереди всех высокий человек с обрамленной длинными рыжими прядями лысиной вдруг остановился возле висевшей на стене картины с изображением плывущего по глади моря парусника и, ни к кому конкретно не обращаясь, монотонно и с легкой картавинкой в голосе заговорил:
…Безупречная линия горизонта. Без какого-либо изъяна.
Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна
с криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,
только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
и капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою
линией курса. И в подзорной трубе пространство
впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою…
— Кто это? — не удержавшись, поинтересовался я у стоявшего рядом со мной толстогубого курчавого матроса.
— Как? — с недоумением вскинул он брови. — Ты не знаешь первого поэта Подморья — Иосифа Уродского? Ты, может, скажешь еще, что не знал о том, что сегодня он будет читать свою поэму «Новый Жюль Верн»?
— Нет, — покачал я головой. — И вообще — разве его фамилия не…
— Тсс! Да тише вы! — зашикали на нас со всех сторон. — Слушайте лучше…
И я повернулся к говорившему, который тем временем уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, повел рассказ дальше:
…Пассажир отличается от матроса
шорохом шелкового белья,
условиями питания и жилья,
повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса…
Матрос отличается от лейтенанта
отсутствием эполет,
количеством лет,
нервами, перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
нашивками, выраженьем глаз,
фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
чтением «Критики чистого разума», Мопассана и «Капитала».
Капитан отличается от Адмиралтейства
одинокими мыслями о себе,
отвращением к синеве,
воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именье тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
выглядит одновременно, как дерево и журавль,
из-под ног у которых ушла земля…
Открыв лакированную сигарницу, поэт выбрал себе длинную тонкую сигару без ободка и, прикурив от сверкнувшей бриллиантами зажигалки, передал коробку по кругу и продолжил:
«…Конечно, эрцгерцог монстр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку, на котором приливы и отливы, избороздившие приморские пляжи, не оставили и следа. Ослепительный песчаный ковер служил благодатным рефлектором для солнечных лучей — я видел, как от него исходила сила этого отраженного сияния, которым была пронизана каждая частица воды.
Полипы и иглокожие устилали песчаное дно. Разновидности изид, трубчатые кораллы — корнулярии, живущие особняком, гроздья первобытных глазчат, грибовидные фунгии, ветряницы, приросшие к почве своей мускулистой подошвой, представляли собою настоящий подводный цветок, разукрашенный сифонофорами — порпитами в венчике лазоревых щупалец. Сплетенные руками наяд, трепетали при каждом нашем шаге гирлянды бугорчатых астерофитонов… Жаль было ступать ногами по этим блистающим моллюскам, устилавшим землю тысячами морских гребешков, морских молотков, донаксов, настоящих прыгающих ракушек, трохусов, красных шлемов, крылатиков, петушков, сердцевидок и множества других созданий неисчерпаемого своей фантазией океана. Над нашими головами плыли отряды физалий с колыхающимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми или нежно-розовыми зонтиками с лазоревой окраиной защищали нас от солнечных лучей, а фосфоресцирующие медузы — пелагии были готовы освещать дорогу, если бы нас вдруг настигла здесь ночь.
Несколько в стороне от нашего маршрута я время от времени видел на дне моря остовы множества разбитых кораблей — якоря, пушки, ядра, железную оковку лопастей винтов, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна — одни уже покрытые отложениями кораллов, другие только ржавчиной. Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновениях или разбились о подводные скалы. При этом некоторые из них пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем, как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, что они стояли на якоре в открытом рейде и только ждали сигнала к отплытию! Но безмолвие и смерть царили в этой области бедствий…
Затем мы прошли луга водорослей, поражавших своей мощностью. Подводные лужайки по мягкости могли соперничать с самыми пушистыми коврами, вытканными руками искуснейших мастеров. Водоросли не только стлались под ногами, но и раскидывались над головой. Над нами развевались длинные космы фукусов, то шарообразные, то трубчатые, лауренсии, тонколистые кладостефы, лапчатые родимении, похожие на кактусы.
Вскоре мы подошли к опушке настоящего подводного леса. Ни одна травинка не стлалась по земле, ни одна ветвь не сгибалась и не росла в горизонтальном направлении. Все устремлялось вверх, к поверхности океана. Тут было царство вертикальных линий!
Между древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного пояса, виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в цвету! Живые изгороди из зоофитов, на которых пышно распускались коралловидные меандрины, исполосованные извилистыми бороздками, желтоватые звездчатые кораллы-кариофиллеи с прозрачными щупальцами, пучки похожих на травы зоантарий, и в довершение иллюзии рыбки — ильные прыгуны порхали с ветки на ветку, точно рой колибри, а из-под наших ног, как стаи бекасов, поднимались желтые, с ощеренной пастью и заостренной чешуей леписаканты, дактилоптеры и моноцентры…
Пройдя ещё несколько шагов среди этих зарослей, мои провожатые раздвинули кусты каких-то широколиственных водорослей и мы неожиданно оказались прямо перед открытым люком подводного корабля. Как только мы вошли в кабину, овальная крышка за нами плотно закрылась, и внутри судна заработали насосы, что было видно по тому, как спадает уровень воды вокруг нас. Через несколько секунд в кабине не осталось и капли воды.
Тогда распахнулась внутренняя дверь и мы попали в своеобразную «гардеробную». Не без труда стащив с себя ставшие вдруг тяжелыми скафандры, мы прошли по ярко освещенному коридору и оказались в просторной кают-компании.
— Где я? — хотел уже было спросить я кого-либо из присутствующих, но в эту минуту шедший впереди всех высокий человек с обрамленной длинными рыжими прядями лысиной вдруг остановился возле висевшей на стене картины с изображением плывущего по глади моря парусника и, ни к кому конкретно не обращаясь, монотонно и с легкой картавинкой в голосе заговорил:
…Безупречная линия горизонта. Без какого-либо изъяна.
Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна
с криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,
только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
и капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою
линией курса. И в подзорной трубе пространство
впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою…
— Кто это? — не удержавшись, поинтересовался я у стоявшего рядом со мной толстогубого курчавого матроса.
— Как? — с недоумением вскинул он брови. — Ты не знаешь первого поэта Подморья — Иосифа Уродского? Ты, может, скажешь еще, что не знал о том, что сегодня он будет читать свою поэму «Новый Жюль Верн»?
— Нет, — покачал я головой. — И вообще — разве его фамилия не…
— Тсс! Да тише вы! — зашикали на нас со всех сторон. — Слушайте лучше…
И я повернулся к говорившему, который тем временем уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, повел рассказ дальше:
…Пассажир отличается от матроса
шорохом шелкового белья,
условиями питания и жилья,
повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса…
Матрос отличается от лейтенанта
отсутствием эполет,
количеством лет,
нервами, перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
нашивками, выраженьем глаз,
фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
чтением «Критики чистого разума», Мопассана и «Капитала».
Капитан отличается от Адмиралтейства
одинокими мыслями о себе,
отвращением к синеве,
воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именье тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
выглядит одновременно, как дерево и журавль,
из-под ног у которых ушла земля…
Открыв лакированную сигарницу, поэт выбрал себе длинную тонкую сигару без ободка и, прикурив от сверкнувшей бриллиантами зажигалки, передал коробку по кругу и продолжил:
«…Конечно, эрцгерцог монстр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76