Назореи не зря держат берберов на этой работе, хотя, те и верят в Христа.
В ответ на этот короткий рассказ, Анаэля внезапно вырвало только что съеденным.
Почти всю ночь бывший ассасин, несмотря на страшное утомление, не спал. Будущее ему перестало рисоваться в соблазнительных красках. Монотонная каторга на плантации, жуткая еда, постоянная угроза получить удар бичом по спине или что-нибудь похуже. К концу лета он превратится в существо, не только не способное отомстить Синану… ему будет все равно, существует ли вообще на свете этот одноглазый обманщик. Надобно что-то предпринять. При свете это стало еще очевиднее, особенно при взгляде на распухшее колено. Увидевший ногу напарника, Шама озабоченно зацокал языком. Затравленно оглянувшись, он прошептал Анаэлю на ухо толстыми, потрескавшимися губами:
— Когда все выйдут, задержись.
Так и было сделано. Подчиняясь команде надсмотрщика и церковного служки, сервы, как обычно, начали выползать наружу, вздыхая, нехорошо откашливаясь. Шама, убедившись, что никто не смотрит в его сторону, быстро достал из складок своей невообразимо грязной набедренной повязки небольшую серебряную коробочку, открыл ее сломанными ногтями; запахло смолой. Негр выгреб из коробочки пальцем немного желтоватой мази, нанес на ушиб и стал растирать.
— Этот бальзам еще моему деду… — но ему не пришлось закончить свой рассказ. Раздались крики бербера. Надо было спешить. Кое-как встав на ноги, закусив от боли губы, опираясь на руку Шамы, Анаэль заковылял к выходу из сарая.
Бальзам оказал свое действие и, несмотря на непрекращающуюся боль, бывший ассасин продержался весь рабочий день. Сделаться больным, по словам иудея, было смертельно опасно, все больные немедленно куда-то исчезали, и ничего о них больше не было слышно. Кажется, они шли на корм собакам.
Ночью в темноте Шама повторил процедуру, к утру опухоль стала спадать.
Продолжая внимательно изучать окружающее и окружающих, новообращенный постепенно разобрался в устройстве укрепления крестоносцев, уяснил себе, чем отличается рыцарь-послушник, живущий вне капеллы, от простого оруженосца, сына местного христианского богатея, являющегося в замок для совершенствования воинских навыков и прислуживания полноправным тамплиерам. Он догадался, что хотя во время службы все крестоносцы поют в храме в унисон, между теми, у кого на плече красный крест и прочими, теми у кого кресты черного цвета, возвышается непреодолимая и невидимая стена. Впрочем еще более высокая стена есть между ним, молодым сервом и самым убогим клириком из тех, что бродят со смиренным видом в серых сутанах по выжженному солнцем двору замка. Анаэлю казалось, что он хорошо теперь разбирается в устройстве здешней жизни, и доведись ему выбраться из рабского сарая, он сумел бы вести себя так, что даже самый придирчивый человек не заподозрил бы о его сарацинском прошлом. Самое неприятное было в том, что никаких возможностей выбраться из этого проклятого сарая он не видел.
Среди прочих наблюдений Анаэль сделал и следующее. Во время общих работ на оливковой плантации между пленниками мелькал, время от времени, один, весьма странной наружности, человек. У него были длинные русые волосы до плеч, на ногах кожаные, дорогие сапоги, а за поясом — это было самое невероятное — богатой выделки кинжал. Человек этот, несмотря на то, что вместе с остальными таскал корзины и ел на земле, как раб, ту же самую полбу и сухие ячменные лепешки, нисколько не боялся берберов. Они никогда не кричали на него и не смели замахиваться.
— Кто это?
— Рыцарь, — объяснил Шама.
— Рыцарь?!
— Настоящий тамплиер. Родовитый человек, может быть даже и барон.
— Кто же его заставил…
— Он утратил свой плащ и теперь каждое утро просит прощение у братии. Пока его не простят, он будет жить и работать, как и остальные рабы.
Этот разговор хорошо запомнился Анаэлю.
Однажды, во время обеда рабов на плантации, он выждал момент, когда старший надсмотрщик отойдет к ручью, чтобы напиться, незаметно вылил свою похлебку на землю и поспешил вслед за ним, якобы для того, чтобы ополоснуть свою чашку. Опустился на колени рядом с бербером, зачерпнул из ручья и негромко сказал:
— Да продлит твой бог дни твои, господин.
Этот звероподобный мусульманин был, видимо, неглупым от природы человеком и, несмотря на то, что раб с пятнистым лицом явно нарушал порядок, обращаясь прямо к старшему надсмотрщику, позволил ему говорить.
— Твоя похлебка сытнее моей, — это была правда, берберы питались лучше простой рабочей скотины, хотя были такими же рабами, что и все остальные, — но все же жизнь твоя сходна, что несправедливо по трудам твоим.
— Говори, — произнес надсмотрщик, имея в виду, что хватит ходить вокруг да около, пора излагать суть.
Анаэль мельком оглянулся, никто из сервов еще не закончил есть, их пока можно было не ждать у воды.
— Что бы ты сказал о небольшой серебряной вещице, которая стоит не меньше двух византийских бизантов?
Теперь оглянулся бербер, он проверил не слышит ли разговор кто-нибудь из его людей.
— Что ты хочешь за это?
— У рыцаря, который ест с нами, заболел напарник. Сделай так, чтобы я его заменил.
— Где твое серебро?
— Оно сейчас не у меня.
— У кого оно?
— Обещай, господин, что сделаешь то, о чем я прошу.
Бербер искоса посмотрел в сторону странного урода с молодым голосом.
— Я могу взять в руки бич, и ты мне расскажешь не только про серебро.
— У тебя могучий бич, ты великий надсмотрщик, но, если ты станешь меня бить, я стану очень громко кричать, и тогда все узнают, у кого серебро.
— Хорошо, я обещаю.
— Нет, господин, сначала ты переведи меня, а потом я скажу тебе, у кого серебро. Если будет иначе, те, что в сарае поймут в чем дело, и меня задушат ночью.
Помолчав несколько мгновений, бербер встал и, не говоря больше ни слова, вернулся к толпе работников, заканчивавших свою не слишком обильную трапезу. Бич дважды полоснул по воздуху, это означало — хватит бездельничать, пора приниматься за работу. Все бросились к ручью, спеша напиться, — хотя жара к вечеру несколько спадала, организм иссушала работа.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СЛУГА
Поначалу барон де Кренье не обратил никакого внимания на невразумительное существо с изувеченной физиономией, обосновавшееся рядом с ним. Своего предыдущего напарника он не задумываясь изувечил, когда тот попытался в самой осторожной форме настаивать на своем мнении, кстати, совершенно справедливом, в споре о каком-то пустяке. Если найдет блажь, то и этот услужливый малый получит кулаком по переносице. Барон де Кренье был весьма и весьма родовит и самонадеян. Он любил при случае, да и без всякого случая, упомянуть, что доводится почти прямым потомком самому Карлу Мартеллу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
В ответ на этот короткий рассказ, Анаэля внезапно вырвало только что съеденным.
Почти всю ночь бывший ассасин, несмотря на страшное утомление, не спал. Будущее ему перестало рисоваться в соблазнительных красках. Монотонная каторга на плантации, жуткая еда, постоянная угроза получить удар бичом по спине или что-нибудь похуже. К концу лета он превратится в существо, не только не способное отомстить Синану… ему будет все равно, существует ли вообще на свете этот одноглазый обманщик. Надобно что-то предпринять. При свете это стало еще очевиднее, особенно при взгляде на распухшее колено. Увидевший ногу напарника, Шама озабоченно зацокал языком. Затравленно оглянувшись, он прошептал Анаэлю на ухо толстыми, потрескавшимися губами:
— Когда все выйдут, задержись.
Так и было сделано. Подчиняясь команде надсмотрщика и церковного служки, сервы, как обычно, начали выползать наружу, вздыхая, нехорошо откашливаясь. Шама, убедившись, что никто не смотрит в его сторону, быстро достал из складок своей невообразимо грязной набедренной повязки небольшую серебряную коробочку, открыл ее сломанными ногтями; запахло смолой. Негр выгреб из коробочки пальцем немного желтоватой мази, нанес на ушиб и стал растирать.
— Этот бальзам еще моему деду… — но ему не пришлось закончить свой рассказ. Раздались крики бербера. Надо было спешить. Кое-как встав на ноги, закусив от боли губы, опираясь на руку Шамы, Анаэль заковылял к выходу из сарая.
Бальзам оказал свое действие и, несмотря на непрекращающуюся боль, бывший ассасин продержался весь рабочий день. Сделаться больным, по словам иудея, было смертельно опасно, все больные немедленно куда-то исчезали, и ничего о них больше не было слышно. Кажется, они шли на корм собакам.
Ночью в темноте Шама повторил процедуру, к утру опухоль стала спадать.
Продолжая внимательно изучать окружающее и окружающих, новообращенный постепенно разобрался в устройстве укрепления крестоносцев, уяснил себе, чем отличается рыцарь-послушник, живущий вне капеллы, от простого оруженосца, сына местного христианского богатея, являющегося в замок для совершенствования воинских навыков и прислуживания полноправным тамплиерам. Он догадался, что хотя во время службы все крестоносцы поют в храме в унисон, между теми, у кого на плече красный крест и прочими, теми у кого кресты черного цвета, возвышается непреодолимая и невидимая стена. Впрочем еще более высокая стена есть между ним, молодым сервом и самым убогим клириком из тех, что бродят со смиренным видом в серых сутанах по выжженному солнцем двору замка. Анаэлю казалось, что он хорошо теперь разбирается в устройстве здешней жизни, и доведись ему выбраться из рабского сарая, он сумел бы вести себя так, что даже самый придирчивый человек не заподозрил бы о его сарацинском прошлом. Самое неприятное было в том, что никаких возможностей выбраться из этого проклятого сарая он не видел.
Среди прочих наблюдений Анаэль сделал и следующее. Во время общих работ на оливковой плантации между пленниками мелькал, время от времени, один, весьма странной наружности, человек. У него были длинные русые волосы до плеч, на ногах кожаные, дорогие сапоги, а за поясом — это было самое невероятное — богатой выделки кинжал. Человек этот, несмотря на то, что вместе с остальными таскал корзины и ел на земле, как раб, ту же самую полбу и сухие ячменные лепешки, нисколько не боялся берберов. Они никогда не кричали на него и не смели замахиваться.
— Кто это?
— Рыцарь, — объяснил Шама.
— Рыцарь?!
— Настоящий тамплиер. Родовитый человек, может быть даже и барон.
— Кто же его заставил…
— Он утратил свой плащ и теперь каждое утро просит прощение у братии. Пока его не простят, он будет жить и работать, как и остальные рабы.
Этот разговор хорошо запомнился Анаэлю.
Однажды, во время обеда рабов на плантации, он выждал момент, когда старший надсмотрщик отойдет к ручью, чтобы напиться, незаметно вылил свою похлебку на землю и поспешил вслед за ним, якобы для того, чтобы ополоснуть свою чашку. Опустился на колени рядом с бербером, зачерпнул из ручья и негромко сказал:
— Да продлит твой бог дни твои, господин.
Этот звероподобный мусульманин был, видимо, неглупым от природы человеком и, несмотря на то, что раб с пятнистым лицом явно нарушал порядок, обращаясь прямо к старшему надсмотрщику, позволил ему говорить.
— Твоя похлебка сытнее моей, — это была правда, берберы питались лучше простой рабочей скотины, хотя были такими же рабами, что и все остальные, — но все же жизнь твоя сходна, что несправедливо по трудам твоим.
— Говори, — произнес надсмотрщик, имея в виду, что хватит ходить вокруг да около, пора излагать суть.
Анаэль мельком оглянулся, никто из сервов еще не закончил есть, их пока можно было не ждать у воды.
— Что бы ты сказал о небольшой серебряной вещице, которая стоит не меньше двух византийских бизантов?
Теперь оглянулся бербер, он проверил не слышит ли разговор кто-нибудь из его людей.
— Что ты хочешь за это?
— У рыцаря, который ест с нами, заболел напарник. Сделай так, чтобы я его заменил.
— Где твое серебро?
— Оно сейчас не у меня.
— У кого оно?
— Обещай, господин, что сделаешь то, о чем я прошу.
Бербер искоса посмотрел в сторону странного урода с молодым голосом.
— Я могу взять в руки бич, и ты мне расскажешь не только про серебро.
— У тебя могучий бич, ты великий надсмотрщик, но, если ты станешь меня бить, я стану очень громко кричать, и тогда все узнают, у кого серебро.
— Хорошо, я обещаю.
— Нет, господин, сначала ты переведи меня, а потом я скажу тебе, у кого серебро. Если будет иначе, те, что в сарае поймут в чем дело, и меня задушат ночью.
Помолчав несколько мгновений, бербер встал и, не говоря больше ни слова, вернулся к толпе работников, заканчивавших свою не слишком обильную трапезу. Бич дважды полоснул по воздуху, это означало — хватит бездельничать, пора приниматься за работу. Все бросились к ручью, спеша напиться, — хотя жара к вечеру несколько спадала, организм иссушала работа.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СЛУГА
Поначалу барон де Кренье не обратил никакого внимания на невразумительное существо с изувеченной физиономией, обосновавшееся рядом с ним. Своего предыдущего напарника он не задумываясь изувечил, когда тот попытался в самой осторожной форме настаивать на своем мнении, кстати, совершенно справедливом, в споре о каком-то пустяке. Если найдет блажь, то и этот услужливый малый получит кулаком по переносице. Барон де Кренье был весьма и весьма родовит и самонадеян. Он любил при случае, да и без всякого случая, упомянуть, что доводится почти прямым потомком самому Карлу Мартеллу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161