— ответствовал Рено и также в тон ей, то есть с веселым беззаботным удивлением.
— Да, это я. И, на вашем месте, я бы потрудилась встать и подойти поближе. Не заставите же вы меня забираться в эту клоаку также глубоко, как забрались вы.
— Я бы рад встать, но уж больно низок здесь потолок, видимо строивший это помещение не думал, что со смертников здесь будут требовать исполнения правил приличия.
— А я думала, что вас заковали, а вы оказывается сохраняете здесь полную свободу передвижения, — продолжила принцесса соревнование в остроумии.
— Даже ваши тюремщики поверили мне, что я граф и поняли, что с меня достаточно взять честное слово, что я не попытаюсь бежать.
Изабелла фыркнула.
— Как можно верить словам человека, убившего столько людей.
— И соблазнившего столько женщин, хотели вы добавить?
Изабелла презрительно выпятила нижнюю губку, но поскольку было не слишком светло, это осталось, кажется, незамеченным графом Рено.
— Эта часть биографии вашей меня волнует… то есть я хотела сказать, эта часть вашей биографии интересует меня весьма мало.
Рено продолжал стоять на коленях на своей соломенной подстилке.
— Да, я убил многих, но как ни странно, верить мне можно. Если бы вы могли спросить у тех, кто пострадал от моего меча, они сказали бы вам, что я никому из них не давал слова, что не стану их убивать.
— Это просто кощунственное острословие и не более того.
— Нет, уверяю вас. Нет богобоязненнее убийцы, чем я. И на страшном суде, если меня и накажут, то только за гневливость и гордыню, но никогда за клятвопреступление.
— Итак, я поняла вас так — вы просите меня, чтобы я выпустила вас отсюда из общества крыс под честное слово, чтобы вы могли ждать приговора в приличном обществе?
Граф горько улыбнулся.
— Ваше высочество, неужели вы думаете, что если Рено Шатильонский стал бы вдруг кого-то о чем-то просить, попросил бы о такой мелочи. Общество крыс, поверьте, мало чем уступает тому, которым вы считаете нужным себя окружать.
Принцесса пропустила мимо ушей сверкнувшую в речи узника дерзость.
— Так чего же вы хотите, наконец. Говорите!
— Неужели вам ничего не передал ваш дворецкий? Я ему все объяснял раз двадцать. Вот болван.
Принцесса вступилась за верного слугу.
— Он передал. Он дословно передал, что вы просите о милости, поговорить с моей милостью.
— Да, правильно.
— Ну так говорите же!
— С вами, Ваше высочество, но не с вашим дворецким, и тем более, не с этим негодяем, что держит светильник.
— Вы просите меня придти…
— Не спешите возмущаться, Ваше высочество. Неужели вы думаете, что я могу причинить женщине… но главное заключается в том, что мои речи ни для чьих ушей, кроме ваших, не предназначены, уж поверьте мне.
— Это видимо, действительно государственное дело, — сказала принцесса, обернувшись к Данже и добавила, обратившись к охраннику, — дай мне светильник.
После этого и верный мажордом и «негодяй» были отосланы.
— Идите сюда поближе, Ваше высочество, — сказал Рено, как только тяжелая дверь, скрипнув, затворилась.
Принцесса с легкостью выполнила эту просьбу-предложение.
У ног узника лежал большой камень, она присела на него, поставив плошку с маслом между собой и графом.
— Ну, теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы вы заговорили?
— Никаких, кроме самого основного, — негромко проговорил Рено.
— Что вы сказали?
— Это я про себя, — Рено переменил позу на более удобную, — я очень рад, что вы оказались настолько великодушны и благоразумны, что согласились выслушать меня.
— Я не нуждаюсь в ваших похвалах.
— Это верно, теперь к делу. Вы, наверное, сразу догадались, что я прибыл в Яффу не случайно и не просто так.
— Да, догадалась, и именно сразу.
— Но вы, вероятно, не знаете, кто послал меня к вашему двору и зачем.
— Продолжайте, продолжайте, не останавливайтесь.
— Посветите в ту сторону, не подслушивает ли нас все же кто-нибудь.
Принцесса усмехнувшись выполнила эту просьбу.
— Чего может до такой степени бояться человек, уже приговоренный к смерти?
— У вас пройдет желание шутить, если я вам скажу, что прибыл я сюда по повелению графа де Торрожа, великого…
— Не надо, мне все понятно, — быстро проговорила Изабелла и наклонившись, поправила светильник.
— Не думаю, что вам понятно все. Мне было поручено соблазнить вас и, тем самым, отвлечь от Гюи Лузиньяна.
Изабелла загадочно улыбнулась.
— Ах вот оно что. И в обмен на этот подвиг вам обещали задержать или отменить исполнение приговора.
— Да, — неохотно подтвердил граф.
— И после этого вы будете настаивать на том, что не утратили своей рыцарской чести, ведь, согласитесь, вас использовали не как рыцаря, а как…
— Постойте, Ваше высочество, я заранее принимаю все ваши обвинения. В свое оправдание скажу лишь, что очень плохо знал вас до прибытия сюда.
— Тоже мне, оправдание!
— И, согласитесь, будьте же беспристрастны, я не слишком усердствовал в выполнении этого омерзительного задания, хотя на весах и лежала моя жизнь. Ведь нельзя же сказать, что появившись при вашем дворе, я пытался за вами ухаживать. Скорее наоборот.
Два совершенно противоречивых чувства клокотали в груди принцессы. С одной стороны, она не могла не признать, что слова графа справедливы, и, таким образом, могла радоваться, что он человек ей не безразличный, изо всех сил старался вести себя благородно, но с другой стороны несомненное благородство его поведения страшно ее оскорбляло. Как он смеет гордиться, что воздержался от ухаживания за нею!
— Вы негодяй, граф. Негодяй. Трусливое, отвратительное животное. Вот вы кто!
Вот какими словами в результате излилась эта буря чувств. Рено Шатильонский скорее воспринял волну страсти, исходящую от Изабеллы, чем смысл произнесенных слов.
— Возможно вы и имеете право на то, чтобы так меня называть. Но умоляю, дослушайте. Да, грешен! И что особенно мне горько — грешен перед вами. Но, поверьте, я наказан, и понял я это не в тот момент, когда оказался здесь, а несколько раньше, во время нашего последнего разговора, когда мы обсуждали с вами стычку в «Белой Куропатке».
Принцесса не без ехидства поинтересовалась.
— Что же произошло во время этого упоительного, во всех отношениях, обсуждения?
— Я вдруг посмотрел на вас не глазами наемника тамплиеров, а своими собственными.
— Ну и?
— Вы были прекрасны в своем гневе.
Граф откинулся спиной к стене и заговорил глухо и мрачно.
— Я понимаю, мне нет и не может быть прощения. Вы не можете мне верить, особенно после того, что я вам только что рассказал. Подумайте, прошу, только об одном, стал бы человек, что-то против вас замышляющий, выкладывать вам всю правду. Тем более такую. Если мне суждено сложить голову на плахе, я буду знать, что исповедался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Да, это я. И, на вашем месте, я бы потрудилась встать и подойти поближе. Не заставите же вы меня забираться в эту клоаку также глубоко, как забрались вы.
— Я бы рад встать, но уж больно низок здесь потолок, видимо строивший это помещение не думал, что со смертников здесь будут требовать исполнения правил приличия.
— А я думала, что вас заковали, а вы оказывается сохраняете здесь полную свободу передвижения, — продолжила принцесса соревнование в остроумии.
— Даже ваши тюремщики поверили мне, что я граф и поняли, что с меня достаточно взять честное слово, что я не попытаюсь бежать.
Изабелла фыркнула.
— Как можно верить словам человека, убившего столько людей.
— И соблазнившего столько женщин, хотели вы добавить?
Изабелла презрительно выпятила нижнюю губку, но поскольку было не слишком светло, это осталось, кажется, незамеченным графом Рено.
— Эта часть биографии вашей меня волнует… то есть я хотела сказать, эта часть вашей биографии интересует меня весьма мало.
Рено продолжал стоять на коленях на своей соломенной подстилке.
— Да, я убил многих, но как ни странно, верить мне можно. Если бы вы могли спросить у тех, кто пострадал от моего меча, они сказали бы вам, что я никому из них не давал слова, что не стану их убивать.
— Это просто кощунственное острословие и не более того.
— Нет, уверяю вас. Нет богобоязненнее убийцы, чем я. И на страшном суде, если меня и накажут, то только за гневливость и гордыню, но никогда за клятвопреступление.
— Итак, я поняла вас так — вы просите меня, чтобы я выпустила вас отсюда из общества крыс под честное слово, чтобы вы могли ждать приговора в приличном обществе?
Граф горько улыбнулся.
— Ваше высочество, неужели вы думаете, что если Рено Шатильонский стал бы вдруг кого-то о чем-то просить, попросил бы о такой мелочи. Общество крыс, поверьте, мало чем уступает тому, которым вы считаете нужным себя окружать.
Принцесса пропустила мимо ушей сверкнувшую в речи узника дерзость.
— Так чего же вы хотите, наконец. Говорите!
— Неужели вам ничего не передал ваш дворецкий? Я ему все объяснял раз двадцать. Вот болван.
Принцесса вступилась за верного слугу.
— Он передал. Он дословно передал, что вы просите о милости, поговорить с моей милостью.
— Да, правильно.
— Ну так говорите же!
— С вами, Ваше высочество, но не с вашим дворецким, и тем более, не с этим негодяем, что держит светильник.
— Вы просите меня придти…
— Не спешите возмущаться, Ваше высочество. Неужели вы думаете, что я могу причинить женщине… но главное заключается в том, что мои речи ни для чьих ушей, кроме ваших, не предназначены, уж поверьте мне.
— Это видимо, действительно государственное дело, — сказала принцесса, обернувшись к Данже и добавила, обратившись к охраннику, — дай мне светильник.
После этого и верный мажордом и «негодяй» были отосланы.
— Идите сюда поближе, Ваше высочество, — сказал Рено, как только тяжелая дверь, скрипнув, затворилась.
Принцесса с легкостью выполнила эту просьбу-предложение.
У ног узника лежал большой камень, она присела на него, поставив плошку с маслом между собой и графом.
— Ну, теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы вы заговорили?
— Никаких, кроме самого основного, — негромко проговорил Рено.
— Что вы сказали?
— Это я про себя, — Рено переменил позу на более удобную, — я очень рад, что вы оказались настолько великодушны и благоразумны, что согласились выслушать меня.
— Я не нуждаюсь в ваших похвалах.
— Это верно, теперь к делу. Вы, наверное, сразу догадались, что я прибыл в Яффу не случайно и не просто так.
— Да, догадалась, и именно сразу.
— Но вы, вероятно, не знаете, кто послал меня к вашему двору и зачем.
— Продолжайте, продолжайте, не останавливайтесь.
— Посветите в ту сторону, не подслушивает ли нас все же кто-нибудь.
Принцесса усмехнувшись выполнила эту просьбу.
— Чего может до такой степени бояться человек, уже приговоренный к смерти?
— У вас пройдет желание шутить, если я вам скажу, что прибыл я сюда по повелению графа де Торрожа, великого…
— Не надо, мне все понятно, — быстро проговорила Изабелла и наклонившись, поправила светильник.
— Не думаю, что вам понятно все. Мне было поручено соблазнить вас и, тем самым, отвлечь от Гюи Лузиньяна.
Изабелла загадочно улыбнулась.
— Ах вот оно что. И в обмен на этот подвиг вам обещали задержать или отменить исполнение приговора.
— Да, — неохотно подтвердил граф.
— И после этого вы будете настаивать на том, что не утратили своей рыцарской чести, ведь, согласитесь, вас использовали не как рыцаря, а как…
— Постойте, Ваше высочество, я заранее принимаю все ваши обвинения. В свое оправдание скажу лишь, что очень плохо знал вас до прибытия сюда.
— Тоже мне, оправдание!
— И, согласитесь, будьте же беспристрастны, я не слишком усердствовал в выполнении этого омерзительного задания, хотя на весах и лежала моя жизнь. Ведь нельзя же сказать, что появившись при вашем дворе, я пытался за вами ухаживать. Скорее наоборот.
Два совершенно противоречивых чувства клокотали в груди принцессы. С одной стороны, она не могла не признать, что слова графа справедливы, и, таким образом, могла радоваться, что он человек ей не безразличный, изо всех сил старался вести себя благородно, но с другой стороны несомненное благородство его поведения страшно ее оскорбляло. Как он смеет гордиться, что воздержался от ухаживания за нею!
— Вы негодяй, граф. Негодяй. Трусливое, отвратительное животное. Вот вы кто!
Вот какими словами в результате излилась эта буря чувств. Рено Шатильонский скорее воспринял волну страсти, исходящую от Изабеллы, чем смысл произнесенных слов.
— Возможно вы и имеете право на то, чтобы так меня называть. Но умоляю, дослушайте. Да, грешен! И что особенно мне горько — грешен перед вами. Но, поверьте, я наказан, и понял я это не в тот момент, когда оказался здесь, а несколько раньше, во время нашего последнего разговора, когда мы обсуждали с вами стычку в «Белой Куропатке».
Принцесса не без ехидства поинтересовалась.
— Что же произошло во время этого упоительного, во всех отношениях, обсуждения?
— Я вдруг посмотрел на вас не глазами наемника тамплиеров, а своими собственными.
— Ну и?
— Вы были прекрасны в своем гневе.
Граф откинулся спиной к стене и заговорил глухо и мрачно.
— Я понимаю, мне нет и не может быть прощения. Вы не можете мне верить, особенно после того, что я вам только что рассказал. Подумайте, прошу, только об одном, стал бы человек, что-то против вас замышляющий, выкладывать вам всю правду. Тем более такую. Если мне суждено сложить голову на плахе, я буду знать, что исповедался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161