те же глаза, те же волосы, такая же бородка и усы. Даже выражение лица было сходным – глаза Николая смотрели так же строго и серьезно, как у его британского величества во время аудиенции.
Это обстоятельство и определило мое дальнейшее поведение. Я собирался держаться строго официально, называя Романова «гражданином». Но когда он обратился ко мне со словами:
– Вы комиссар Яковлев? – я невольно ответил:
– Так точно, ваше величество.
Царь слегка нахмурился, в его взгляде мелькнуло удивление, и я возблагодарил Создателя, что, кроме Кобылинского, рядом никого не было. Если бы какой-нибудь Рузский услышал мою оговорку, меня могли расстрелять на месте!
Я сообщил Николаю о том, что Центральный Исполнительный Комитет намерен переправить его вместе с семьей в другое место, причем в течение ближайших двадцати четырех часов.
Николай напрягся.
– Переправить? Куда?
– План состоит в том, чтобы выслать вас вместе с семьей за границу.
Царь покачал головой:
– Мы никуда не поедем, если не будем заранее знать условия и маршрут. Итак, спрашиваю вновь: куда?
Я понизил голос:
– Ваше величество, я действую в соответствии с приказом, отданным на самом высоком уровне. Мне поручено вырвать вас из рук этих людей. От вашей безопасности зависит и моя жизнь.
– Повторяю: я не могу никуда ехать, – отрезал царь. – Мой сын болен, его нельзя поднимать с постели, а бросить его я не могу.
– Очень важно, чтобы вы поняли следующее: мною получен строгий и определенный приказ, – сказал я. – Вы должны отсюда уехать – лучше всего, если это произойдет добровольно. Но вы уедете в любом случае.
– Даже если это означает насилие, комиссар?
– Таков приказ.
Николай задумчиво посмотрел на меня. Я думаю, что ему впервые пришлось столкнуться с угрозой применения грубой силы, и он наверняка был шокирован.
– Вы можете мне сказать то, что известно вам? – спросил он.
Я кивнул.
– В Тюмени вас ждет поезд.
– Куда он отправится?
– Это мы... узнаем, лишь достигнув Тюмени. Там нас будут ждать дальнейшие указания из Москвы.
Царь прикрыл глаза.
– А каковы ваши предположения, комиссар?
– Скорее всего мы отправимся в Москву. Я полагаю, что вас немедленно вышлют за границу. По крайней мере, этого хочет товарищ Свердлов.
– Свердлов? Ну, если он этого хочет...
Я кивнул и по-прежнему тихим голосом добавил:
– Так или иначе, государь, нас ждет поезд. Куда он поедет – на запад, в Москву, или на восток, в Омск, – я узнаю, лишь когда мы прибудем на место. Но мои люди и я персонально отвечаем за вашу безопасность.
– На восток? Может быть, в Шанхай?
– Не знаю, государь. Все может быть. Мне известно лишь, что товарищ Свердлов хочет, чтобы ваша семья покинула Россию в добром здравии.
Николай выпрямился. Он держался просто и в то же время с достоинством.
– Вы не оставляете мне выбора, но я прошу, чтобы вы не трогали моего сына. Иначе вы доставите мальчику невыразимые страдания.
– Он может остаться, равно как и прочие члены вашей семьи, если в этом есть необходимость.
– Благодарю вас. – Николай чуть-чуть склонил голову. – Мне придется обсудить с ними этот вопрос. В конце концов, дело семейное...
Я кивнул.
– Мы отправляемся рано утром – в четыре часа.
– В четыре? Так рано?
– Поезд должен отправиться по расписанию.
Царь удалился в сопровождении Кобылинского, чтобы решить на семейном совете, как быть дальше. Я смотрел, как император тяжело поднимается по лестнице, и терзался тем, что не могу сейчас сказать ему больше. Я ведь и в самом деле мало что знал. Что будет после Тюмени? Я должен был отправить оттуда телеграмму Свердлову и дожидаться его решения. Меня сильно беспокоил документ Захарова. Надо было не только увезти Николая, но и добиться его подписи. А что, если, прочтя документ, царь не захочет его подписывать, опасаясь, что таким образом распишется на собственном смертном приговоре? Это вполне возможно. И потом, как быть, если Николай решительно откажется уезжать из Тобольска?
Впрочем, у меня не было оснований сомневаться, что императорскую семью действительно собираются отправить из России в Англию".
* * *
Сэр Хорейс Мэлори настолько углубился в рукопись Дайкстона, что не сразу услышал, как звонит телефон. После второго звонка банкир недовольно буркнул, снял трубку и резко заметил секретарше, миссис Фробишер, чтобы она его ни с кем не соединяла.
– Но это человек из Оксфорда, – сказала она. – Вы ведь с таким нетерпением...
– Хорошо. Соедините. Как его зовут?
– Доктор Феликс Астон.
Голос в трубке был молодым и довольно нахальным. Мэлори едва удержался, чтобы не спросить, уж не одет ли доктор Астон в джинсы.
– Вы, кажется, специалист по русской революции?
– Глуп тот, кто считает себя специалистом по чему бы то ни было, сэр Хорейс, – жизнерадостно ответил ученый. – Я занимаюсь этой темой несколько лет. Написал книгу.
– Имя «Яковлев» для вас что-нибудь значит? – спросил Мэлори.
Пауза. Потом:
– Да, если речь идет о Василии Яковлеве. Комиссаре.
– Да, это тот самый. Расскажите мне о нем.
– Ну, это, собственно, произошло уже после революции. Яковлев – это человек, увезший с собой царя и все драгоценности, а потом бесследно исчезнувший.
– Драгоценности? – медленно повторил Мэлори.
– Чуть ли не целый поезд, – жизнерадостно подтвердил Астон. – Жутко загадочная фигура этот комиссар Яковлев. А что, обнаружили про него что-нибудь интересненькое?
– Как, простите? – переспросил Мэлори, чувствуя, что надо проявлять максимум осторожности. – О, нет-нет, ничего подобного. Очень сожалею, что понапрасну вас потревожил. Однако весьма благодарен. Весьма.
Он положил трубку и нажал кнопку интеркома, соединявшего его с Пилгримом.
– Лоренс, вы один?
– У меня только Грейвс.
– Что ж, это ему тоже будет интересно. Наш Дайкстон, оказывается, похитил все сокровища Романовых.
– Что значит «все»? – спросил Пилгрим.
– Целый поезд, – пояснил Мэлори и отсоединился.
* * *
"Пока царская семья проводила свой совет, я не бездействовал. Мой верный гусар Кознов отправился разыскивать по городу самые вместительные кошевы, а заодно и лошадей к ним.
– А если хозяева не будут меня слушать? – спросил Кознов. – Как поступать?
– Думаю, что угрозы расстрела будет достаточно, – резко сказал я. – А если кто-то все равно будет упрямиться, ведите его ко мне.
Упрямиться никто не стал. Желающих поспорить с московским комиссаром не нашлось. Постепенно двор губернаторского дома стал наполняться санями и повозками самых разнообразных видов. Я послал за Кобылинским, который участвовал в семейном совете, и велел ему укладывать имущество царя в повозки. Те, кто остается в Тобольске, должны довольствоваться лишь самым необходимым.
Меня без конца отрывали от дела, причем особенно усердствовал несносный Рузский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Это обстоятельство и определило мое дальнейшее поведение. Я собирался держаться строго официально, называя Романова «гражданином». Но когда он обратился ко мне со словами:
– Вы комиссар Яковлев? – я невольно ответил:
– Так точно, ваше величество.
Царь слегка нахмурился, в его взгляде мелькнуло удивление, и я возблагодарил Создателя, что, кроме Кобылинского, рядом никого не было. Если бы какой-нибудь Рузский услышал мою оговорку, меня могли расстрелять на месте!
Я сообщил Николаю о том, что Центральный Исполнительный Комитет намерен переправить его вместе с семьей в другое место, причем в течение ближайших двадцати четырех часов.
Николай напрягся.
– Переправить? Куда?
– План состоит в том, чтобы выслать вас вместе с семьей за границу.
Царь покачал головой:
– Мы никуда не поедем, если не будем заранее знать условия и маршрут. Итак, спрашиваю вновь: куда?
Я понизил голос:
– Ваше величество, я действую в соответствии с приказом, отданным на самом высоком уровне. Мне поручено вырвать вас из рук этих людей. От вашей безопасности зависит и моя жизнь.
– Повторяю: я не могу никуда ехать, – отрезал царь. – Мой сын болен, его нельзя поднимать с постели, а бросить его я не могу.
– Очень важно, чтобы вы поняли следующее: мною получен строгий и определенный приказ, – сказал я. – Вы должны отсюда уехать – лучше всего, если это произойдет добровольно. Но вы уедете в любом случае.
– Даже если это означает насилие, комиссар?
– Таков приказ.
Николай задумчиво посмотрел на меня. Я думаю, что ему впервые пришлось столкнуться с угрозой применения грубой силы, и он наверняка был шокирован.
– Вы можете мне сказать то, что известно вам? – спросил он.
Я кивнул.
– В Тюмени вас ждет поезд.
– Куда он отправится?
– Это мы... узнаем, лишь достигнув Тюмени. Там нас будут ждать дальнейшие указания из Москвы.
Царь прикрыл глаза.
– А каковы ваши предположения, комиссар?
– Скорее всего мы отправимся в Москву. Я полагаю, что вас немедленно вышлют за границу. По крайней мере, этого хочет товарищ Свердлов.
– Свердлов? Ну, если он этого хочет...
Я кивнул и по-прежнему тихим голосом добавил:
– Так или иначе, государь, нас ждет поезд. Куда он поедет – на запад, в Москву, или на восток, в Омск, – я узнаю, лишь когда мы прибудем на место. Но мои люди и я персонально отвечаем за вашу безопасность.
– На восток? Может быть, в Шанхай?
– Не знаю, государь. Все может быть. Мне известно лишь, что товарищ Свердлов хочет, чтобы ваша семья покинула Россию в добром здравии.
Николай выпрямился. Он держался просто и в то же время с достоинством.
– Вы не оставляете мне выбора, но я прошу, чтобы вы не трогали моего сына. Иначе вы доставите мальчику невыразимые страдания.
– Он может остаться, равно как и прочие члены вашей семьи, если в этом есть необходимость.
– Благодарю вас. – Николай чуть-чуть склонил голову. – Мне придется обсудить с ними этот вопрос. В конце концов, дело семейное...
Я кивнул.
– Мы отправляемся рано утром – в четыре часа.
– В четыре? Так рано?
– Поезд должен отправиться по расписанию.
Царь удалился в сопровождении Кобылинского, чтобы решить на семейном совете, как быть дальше. Я смотрел, как император тяжело поднимается по лестнице, и терзался тем, что не могу сейчас сказать ему больше. Я ведь и в самом деле мало что знал. Что будет после Тюмени? Я должен был отправить оттуда телеграмму Свердлову и дожидаться его решения. Меня сильно беспокоил документ Захарова. Надо было не только увезти Николая, но и добиться его подписи. А что, если, прочтя документ, царь не захочет его подписывать, опасаясь, что таким образом распишется на собственном смертном приговоре? Это вполне возможно. И потом, как быть, если Николай решительно откажется уезжать из Тобольска?
Впрочем, у меня не было оснований сомневаться, что императорскую семью действительно собираются отправить из России в Англию".
* * *
Сэр Хорейс Мэлори настолько углубился в рукопись Дайкстона, что не сразу услышал, как звонит телефон. После второго звонка банкир недовольно буркнул, снял трубку и резко заметил секретарше, миссис Фробишер, чтобы она его ни с кем не соединяла.
– Но это человек из Оксфорда, – сказала она. – Вы ведь с таким нетерпением...
– Хорошо. Соедините. Как его зовут?
– Доктор Феликс Астон.
Голос в трубке был молодым и довольно нахальным. Мэлори едва удержался, чтобы не спросить, уж не одет ли доктор Астон в джинсы.
– Вы, кажется, специалист по русской революции?
– Глуп тот, кто считает себя специалистом по чему бы то ни было, сэр Хорейс, – жизнерадостно ответил ученый. – Я занимаюсь этой темой несколько лет. Написал книгу.
– Имя «Яковлев» для вас что-нибудь значит? – спросил Мэлори.
Пауза. Потом:
– Да, если речь идет о Василии Яковлеве. Комиссаре.
– Да, это тот самый. Расскажите мне о нем.
– Ну, это, собственно, произошло уже после революции. Яковлев – это человек, увезший с собой царя и все драгоценности, а потом бесследно исчезнувший.
– Драгоценности? – медленно повторил Мэлори.
– Чуть ли не целый поезд, – жизнерадостно подтвердил Астон. – Жутко загадочная фигура этот комиссар Яковлев. А что, обнаружили про него что-нибудь интересненькое?
– Как, простите? – переспросил Мэлори, чувствуя, что надо проявлять максимум осторожности. – О, нет-нет, ничего подобного. Очень сожалею, что понапрасну вас потревожил. Однако весьма благодарен. Весьма.
Он положил трубку и нажал кнопку интеркома, соединявшего его с Пилгримом.
– Лоренс, вы один?
– У меня только Грейвс.
– Что ж, это ему тоже будет интересно. Наш Дайкстон, оказывается, похитил все сокровища Романовых.
– Что значит «все»? – спросил Пилгрим.
– Целый поезд, – пояснил Мэлори и отсоединился.
* * *
"Пока царская семья проводила свой совет, я не бездействовал. Мой верный гусар Кознов отправился разыскивать по городу самые вместительные кошевы, а заодно и лошадей к ним.
– А если хозяева не будут меня слушать? – спросил Кознов. – Как поступать?
– Думаю, что угрозы расстрела будет достаточно, – резко сказал я. – А если кто-то все равно будет упрямиться, ведите его ко мне.
Упрямиться никто не стал. Желающих поспорить с московским комиссаром не нашлось. Постепенно двор губернаторского дома стал наполняться санями и повозками самых разнообразных видов. Я послал за Кобылинским, который участвовал в семейном совете, и велел ему укладывать имущество царя в повозки. Те, кто остается в Тобольске, должны довольствоваться лишь самым необходимым.
Меня без конца отрывали от дела, причем особенно усердствовал несносный Рузский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75