.. Ибо я должен, должен заплатить за все, но мне недостает мужества... Если бы все вернуть, если бы я снова был чист... — И со стоном, исполненным бесконечного страдания, он выдохнул: — О Малийли...
— Да, — участливо промолвил Кадфаэль, — твоя родная земля прекрасна, но мир велик, он не кончается за пределами Малийли.
— Но не для меня, только не для меня!.. Со мной все кончено! Оставь меня... Нет! Не покидай меня! Помоги мне, помоги мне умереть достойно...
Неожиданно Меуриг поднял голову, глянул в глаза Кадфаэлю и ухватился за полу его рясы.
— Брат, то, что ты говорил обо мне в суде... ты сказал: «он по природе своей не убийца»..
— Разве теперь не видно, что я был прав? — отозвался Кадфаэль. — Я жив, и вовсе не страх удержал твою руку.
— Ты сказал, что простая случайность подтолкнула меня к этому, когда по доброте душевной я пошел в лазарет... Ты сказал, что тебе жаль, очень жаль... Брат, ты говорил это искренне? Тебе и вправду жаль?
— Искренне, от первого до последнего слова, — подтвердил Кадфаэль. — Всем сердцем я скорблю о том, что ты поступил вопреки собственной натуре. Ибо, очевидно, ты отравил не только своего отца, яд разъел и твою душу. Скажи мне, Меуриг, ты навещал в последние дни деда? Может, весточку какую от него получил?
— Нет, — едва слышно прошептал Меуриг и содрогнулся при мысли о честном, прямодушном старце, лишившемся всего, чем дорожил.
— Стало быть, ты не знаешь, что люди шерифа схватили Эдвина, и теперь он в темнице, в Шрусбери.
Нет, этого он не знал. Юноша ужаснулся: он понял, что это может означать, и лихорадочно затряс головой:
— Нет, нет, клянусь тебе, в этом я неповинен. Я поддался искушению, но... Они заподозрили его, и я не мог этому помешать, но я его не выдавал. Я отправил его сюда, потому что хотел помочь ему скрыться. Конечно, этого недостаточно, я знаю, это меня не оправдывает, но, по крайней мере, предательством я не запятнан. Господь свидетель, мне нравился этот парнишка.
— Я это знаю, — сказал Кадфаэль, — как знаю и то, что не ты навел стражников на его след. Никто умышленно не доносил на него, но тем не менее его схватили. Будь доволен тем, что хоть это можно исправить. Многое уже не исправишь — поздно.
Меуриг положил руки на колени Кадфаэля. Он сжимал кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Слабый свет фонаря падал на его измученное лицо.
— Брат, — взмолился он, — я знаю, тебе доводилось прежде выслушивать горькие исповеди. Ради Бога, выслушай и мою! Мне худо, я сам не свой, нет у меня больше сил! Ты говорил... что жалеешь меня. Позволь мне покаяться перед тобой!
— Дитя, — промолвил потрясенный Кадфаэль, положив руки на окаменевшие кулаки Меурига, которые были холодны как лед, — но я не священник, я не вправе даровать отпущение грехов и накладывать епитимью...
— Нет, тебе дано такое право, только тебе — ведь это ты сумел заставить меня пожалеть о содеянном зле. Выслушай мое признание, дай мне хоть немного облегчить душу, а потом назначь любое наказание — я приму его с готовностью.
— Что ж, если тебе от этого легче, говори, — ответил Кадфаэль, не отпуская рук Меурига.
Тот начал свой рассказ, и слова полились, словно кровь из разверстой раны. Первый раз он пришел в лазарет безо всякой дурной мысли, хотел ублажить старика, и по чистой случайности узнал, что целебная мазь, которую он использовал по прямому назначению, имеет и другие, опасные свойства. Только тогда семя зла было заронено в его душу. Он знал, что через несколько недель ему придется навеки распрощаться с надеждой на Малийли, и вдруг судьба .предоставила ему возможность избежать этой потери.
— С той поры эта мысль неотступно преследовала меня. Казалось, это будет совсем нетрудно. И вот, когда я отправился туда во второй раз, то захватил с собой склянку и тайком отлил в нее снадобья. И хотя тогда мне это представлялось безумием... я все же взял эту склянку в тот ужасный день. Я все время твердил себе, что это так просто, — подлить ему зелья в медовый напиток или в подогретое вино с пряностями... Может, я так никогда бы и не решился на это, а только желал бы ему смерти, хоть и это само по себе уже грех. Но вышло так, что, когда я пришел, на кухне никого не было. Они все были в столовой, и я услышал из-за двери, как Олдит сказала, что приор оказал честь моему отцу, прислав ему лакомство со своего стола.
И тут я заметил этот судок, он стоял на полке над жаровней, подогревался... Все произошло быстрее, чем я понял, что делаю... Затем я услышал, что возвращаются Эльфрик и Олдит... Я едва успел отскочить к двери, а когда они появились, я стоял и вытирал ноги, будто только собирался войти... Они решили, что я только что пришел, а как же иначе! Господь свидетель, я жалел о содеянном, Жалел исступленно, безумно, но сделанного не воротишь. Я был проклят... Пути к отступлению у меня не было, оставалось лишь идти вперед до конца.
Он и сейчас не видел пути назад — именно это ощущение безысходности и привело его сюда. Вовсе не жажда отмщения заставила Меурига искать этой встречи, даже если сам он искренне полагал иначе.
— И я пошел до конца. Я боролся за Малийли, за землю, любовь к которой ввергла меня в грех, боролся изо всех сил. Я ведь никогда не испытывал ненависти к отцу, ей-Богу... если бы только я мог получить Малийли честным путем! Я потерял все, но это справедливо, и я не ропщу. Теперь можешь передать меня в руки закона, чтобы я заплатил за его жизнь своей. Я должен ответить за свое злодеяние, и по доброй воле пойду с тобой, куда ты укажешь.
Меуриг тяжело вздохнул и умолк, уронив голову на руку Кадфаэля. Не промолвив ни слова, монах возложил другую руку на густые, темные волосы молодого валлийца. Хоть он и не был священником и не мог даровать отпущение грехов, сейчас судьба уготовила для него нелегкое бремя: быть исповедником и судьей. Отравление — самое подлое убийство, иное дело удар клинком — тот, по крайней мере, мог внушить уважение. И все же... Разве жизнь обошлась с Меуригом по справедливости? По натуре он добр, мягок, незлобив, однако роковое стечение обстоятельств заставило его пойти против собственной природы. И он уже наказан осознанием своего смертного греха. Умершего не вернешь, так какой же прок во второй смерти? Господу ведомы и другие пути восстановления справедливости.
— Ты просил, чтобы я назначил тебе покаяние? — вымолвил наконец Кадфаэль. — Скажи, ты по-прежнему этого хочешь? А хватит ли у тебя сил вынести его и сохранить веру, сколь бы тяжким оно ни оказалось?
Голова юноши шевельнулась на коленях монаха.
— Я вынесу все, — прошептал Меуриг, — и все приму с благодарностью.
— И ты не хочешь легкого покаяния?
— Я хочу того, что положено мне по моим грехам. Как иначе обрету я покой?
— Хорошо, Меуриг, ты сам этого просил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Да, — участливо промолвил Кадфаэль, — твоя родная земля прекрасна, но мир велик, он не кончается за пределами Малийли.
— Но не для меня, только не для меня!.. Со мной все кончено! Оставь меня... Нет! Не покидай меня! Помоги мне, помоги мне умереть достойно...
Неожиданно Меуриг поднял голову, глянул в глаза Кадфаэлю и ухватился за полу его рясы.
— Брат, то, что ты говорил обо мне в суде... ты сказал: «он по природе своей не убийца»..
— Разве теперь не видно, что я был прав? — отозвался Кадфаэль. — Я жив, и вовсе не страх удержал твою руку.
— Ты сказал, что простая случайность подтолкнула меня к этому, когда по доброте душевной я пошел в лазарет... Ты сказал, что тебе жаль, очень жаль... Брат, ты говорил это искренне? Тебе и вправду жаль?
— Искренне, от первого до последнего слова, — подтвердил Кадфаэль. — Всем сердцем я скорблю о том, что ты поступил вопреки собственной натуре. Ибо, очевидно, ты отравил не только своего отца, яд разъел и твою душу. Скажи мне, Меуриг, ты навещал в последние дни деда? Может, весточку какую от него получил?
— Нет, — едва слышно прошептал Меуриг и содрогнулся при мысли о честном, прямодушном старце, лишившемся всего, чем дорожил.
— Стало быть, ты не знаешь, что люди шерифа схватили Эдвина, и теперь он в темнице, в Шрусбери.
Нет, этого он не знал. Юноша ужаснулся: он понял, что это может означать, и лихорадочно затряс головой:
— Нет, нет, клянусь тебе, в этом я неповинен. Я поддался искушению, но... Они заподозрили его, и я не мог этому помешать, но я его не выдавал. Я отправил его сюда, потому что хотел помочь ему скрыться. Конечно, этого недостаточно, я знаю, это меня не оправдывает, но, по крайней мере, предательством я не запятнан. Господь свидетель, мне нравился этот парнишка.
— Я это знаю, — сказал Кадфаэль, — как знаю и то, что не ты навел стражников на его след. Никто умышленно не доносил на него, но тем не менее его схватили. Будь доволен тем, что хоть это можно исправить. Многое уже не исправишь — поздно.
Меуриг положил руки на колени Кадфаэля. Он сжимал кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Слабый свет фонаря падал на его измученное лицо.
— Брат, — взмолился он, — я знаю, тебе доводилось прежде выслушивать горькие исповеди. Ради Бога, выслушай и мою! Мне худо, я сам не свой, нет у меня больше сил! Ты говорил... что жалеешь меня. Позволь мне покаяться перед тобой!
— Дитя, — промолвил потрясенный Кадфаэль, положив руки на окаменевшие кулаки Меурига, которые были холодны как лед, — но я не священник, я не вправе даровать отпущение грехов и накладывать епитимью...
— Нет, тебе дано такое право, только тебе — ведь это ты сумел заставить меня пожалеть о содеянном зле. Выслушай мое признание, дай мне хоть немного облегчить душу, а потом назначь любое наказание — я приму его с готовностью.
— Что ж, если тебе от этого легче, говори, — ответил Кадфаэль, не отпуская рук Меурига.
Тот начал свой рассказ, и слова полились, словно кровь из разверстой раны. Первый раз он пришел в лазарет безо всякой дурной мысли, хотел ублажить старика, и по чистой случайности узнал, что целебная мазь, которую он использовал по прямому назначению, имеет и другие, опасные свойства. Только тогда семя зла было заронено в его душу. Он знал, что через несколько недель ему придется навеки распрощаться с надеждой на Малийли, и вдруг судьба .предоставила ему возможность избежать этой потери.
— С той поры эта мысль неотступно преследовала меня. Казалось, это будет совсем нетрудно. И вот, когда я отправился туда во второй раз, то захватил с собой склянку и тайком отлил в нее снадобья. И хотя тогда мне это представлялось безумием... я все же взял эту склянку в тот ужасный день. Я все время твердил себе, что это так просто, — подлить ему зелья в медовый напиток или в подогретое вино с пряностями... Может, я так никогда бы и не решился на это, а только желал бы ему смерти, хоть и это само по себе уже грех. Но вышло так, что, когда я пришел, на кухне никого не было. Они все были в столовой, и я услышал из-за двери, как Олдит сказала, что приор оказал честь моему отцу, прислав ему лакомство со своего стола.
И тут я заметил этот судок, он стоял на полке над жаровней, подогревался... Все произошло быстрее, чем я понял, что делаю... Затем я услышал, что возвращаются Эльфрик и Олдит... Я едва успел отскочить к двери, а когда они появились, я стоял и вытирал ноги, будто только собирался войти... Они решили, что я только что пришел, а как же иначе! Господь свидетель, я жалел о содеянном, Жалел исступленно, безумно, но сделанного не воротишь. Я был проклят... Пути к отступлению у меня не было, оставалось лишь идти вперед до конца.
Он и сейчас не видел пути назад — именно это ощущение безысходности и привело его сюда. Вовсе не жажда отмщения заставила Меурига искать этой встречи, даже если сам он искренне полагал иначе.
— И я пошел до конца. Я боролся за Малийли, за землю, любовь к которой ввергла меня в грех, боролся изо всех сил. Я ведь никогда не испытывал ненависти к отцу, ей-Богу... если бы только я мог получить Малийли честным путем! Я потерял все, но это справедливо, и я не ропщу. Теперь можешь передать меня в руки закона, чтобы я заплатил за его жизнь своей. Я должен ответить за свое злодеяние, и по доброй воле пойду с тобой, куда ты укажешь.
Меуриг тяжело вздохнул и умолк, уронив голову на руку Кадфаэля. Не промолвив ни слова, монах возложил другую руку на густые, темные волосы молодого валлийца. Хоть он и не был священником и не мог даровать отпущение грехов, сейчас судьба уготовила для него нелегкое бремя: быть исповедником и судьей. Отравление — самое подлое убийство, иное дело удар клинком — тот, по крайней мере, мог внушить уважение. И все же... Разве жизнь обошлась с Меуригом по справедливости? По натуре он добр, мягок, незлобив, однако роковое стечение обстоятельств заставило его пойти против собственной природы. И он уже наказан осознанием своего смертного греха. Умершего не вернешь, так какой же прок во второй смерти? Господу ведомы и другие пути восстановления справедливости.
— Ты просил, чтобы я назначил тебе покаяние? — вымолвил наконец Кадфаэль. — Скажи, ты по-прежнему этого хочешь? А хватит ли у тебя сил вынести его и сохранить веру, сколь бы тяжким оно ни оказалось?
Голова юноши шевельнулась на коленях монаха.
— Я вынесу все, — прошептал Меуриг, — и все приму с благодарностью.
— И ты не хочешь легкого покаяния?
— Я хочу того, что положено мне по моим грехам. Как иначе обрету я покой?
— Хорошо, Меуриг, ты сам этого просил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64